Кто уж так сильно уверен, что другой умней его самого, если к тому же этот другой сильно моложе? Алтынсарин никогда не обижался на Яковлева, считал, что ему повезло. Он вообще считал себя очень везучим и сетовал только на здоровье. Здоровье подводило его. Сорок с небольшим, а сердце - как рыба, вытянутая из воды. А тут еще посещение мектеба муллы Асима. Ничего хорошего не ждал он от этого учителя и его школы. Опять будет демонстрировать приверженность детей исламу, опять будет заставлять их бессмысленно читать Коран. Что за страсть такая - навязывать детям то, что от них дальше всего, что противоречит природе детского ума. Год назад Алтынсарин присутствовал на торжественном акте в Орске, в школе, где правил инспектор Безсонов. В какое покорное и вредное для учеников зрелище вылилось то "торжество", какое бесстыдство продемонстрировали наставники своим питомцам!
Безсонов с гордостью показал копию телеграммы, которую отправил попечителю учебного округа. Там была такие слова: "Присутствующие на торжественном обеде почетные лица города Орска пьют за здравие его величества государя императора, облагодетельствовавшего киргизский народ".
Как это сказано у Пушкина? "Льстецы, льстецы! старайтесь сохранить и в подлости осанку благородства". Ну да ладно, "почетные лица" пусть пьют что хотят и за кого хотят! Однако господин Безсонов и детей принуждает раболепно кривить душой. Ученики этой школы Сарыбатыров и Токмухаммедов с голоса своих наставников сочинили вирши "На священное коронование их императорских величеств".
Радуемся и веселимся мы сегодня:
Сегодня день, когда царь возложил на себя корону!
В усердной молитве будем мы просить бога…
И в таком духе - полсотни строк. Пел эту оду один из сочинителей - Исмаил Токмухаммедов, от усердия закатывал глаза и потел от страха, что забудет текст. Точно сказано у Щедрина в "Господах ташкентцах" о безазбучных просветителях и беззащитности человека, питающегося абстрактной лебедой. "Он стоит со всех сторон открытый, и любому охочему человеку нет никакой трудности приложить к нему какие угодно просветительные задачи".
В юрту не вошел, а влетел отец Борис. Его конопатое лицо сияло, ряса развевалась, рыжие кудри спутались.
- Погода, господа, расчудесная, праздничная! Я скакал на лошади и чувствовал себя печенегом или половцем. Ветер, солнышко яркое, небо - чистая лазурь… А киргизы меж тем совсем извелись в нетерпении, боятся как бы не перерешили. Я уж их успокаивал, про вас говорил, Яков Петрович. Очень я за Кенжебая рад и упорен, что он вершить дела будет по совести. Кенжебай нас с вами не подведет!
Яковлев глянул на статистика и ничего не ответил миссионеру.
- Пора. И в самом деле заждались нас. Выходим из юрты по ранжиру: первым я, вторым Иван Алексеевич, потом отец Борис, а Семен Семеныч - завершающий. Киргизов не надо приучать к субординации, они сами не любят, когда ее нарушают.
Они вышли из юрты и увидели, что на склоне холма уже собрались все. Стояли двумя группами. Большая группа была за Бектасовым, чуть меньшая - за Байсакаловым.
Асим Хабибулин не хотел обострять отношения с русским миссионером, да и Алтынсарин тоже не любил религиозного уклона в преподавании. Мулла начал с арифметики.
Абдулла и Амангельды лихо считали в уме, складывали, вычитали, делили и умножали. Потом Смаил читал букварь, потом гости стали задавать ученикам вопросы.
- Кем ты хочешь стать, мальчик? - спросил Алтынсарин Абдуллу.
- Я хочу стать учителем, как мулла Асим или как вы.
- А почему ты хочешь стать учителем?
- Потому что наш народ страдает без образованных людей и никак не может найти путь к истине.
Правильные ответы, четкие, разумные, так и должен думать хороший ученик, но Алтынсарину что-то в них не нравилось.
- А ты знаешь какие-нибудь народные песни, достаны, истории? Что ты любишь больше всего?
- Я люблю историю, как наш досточтимый учитель мулла Асим совершил хадж в Мекку…
Абдулла глянул в сторону муллы, спрашивая разрешения исполнить это свое произведение. Мулла отрицательно помотал головой.
Никто, однако, и не собирался слушать эту историю, Яковлев обратился к Смаилу.
- А ты, молодец, кем хочешь стать?
Мальчик стоял потупя взгляд.
- Ну? Не бойся. Небось хочешь стать волостным, как твой отец?
- Д-да, - выдавил мальчик. - Хочу… - потом глянул на Яковлева и закончил: - Я хочу стать не волостным, как мой отец, я хочу стать не уездным, как вы, я хочу стать губернатором, чтобы все уездные и волостные мне подчинялись.
Гости снисходительно заулыбались, а Ибрай порадовался непосредственности, с какой сын волостного излагал свою мечту. Очень важно, чтобы дети за время обучения не теряли непосредственности, не стыдились бы говорить, что думают, уважали бы себя.
По субординации, которую Яковлев чтил и соблюдал, следующим задавал вопросы отец Борис. Тут-то и вылезло то, что не выпячивал мулла Асим. Дети были напичканы самыми различными легендами из Корана, знали наизусть множество молитв, а Абдулла сказал, что, когда вырастет и соберет денег, обязательно совершит паломничество в благословенную Турцию и святую Мекку.
Даже младшие дети в школе муллы Асима, те, что и читать еще не умели, про бога могли рассказать очень много.
Отец Борис торжествующе поглядывал на Яковлева и Алтынсарина. Ведь он говорил, что мектебы вообще нужно позакрывать, а учителей-мусульман сослать в Сибирь. Пусть лучше киргизята век будут неграмотными, чем с малолетства засорять их души богопротивным учением Мухаммеда. И Яковлев, и Алтынсарин уверяли, что закрывать мектебы нельзя, что пока это единственный путь к массовому просвещению, а вот проповедническую деятельность и в самом деле следует как-то контролировать.
Пустой разговор! Лучше вовсе закрыть мектебы!
Амангельды безучастно сидел в сторонке. Он чувствовал, что приезжее начальство занято своими делами, не зря господа переглядываются между собой, не зря горячатся. Этот рыжий горячится больше других, его синие глаза стали холодными, как вода.
Священник заметил взгляд Амангельды, ткнул его пальцем:
- А ты, мальчик? Скажи-ка нам, кем хочешь стать: учителем, муллой, волостным или губернатором?
- Я хочу стать батыром… или баксы.
- Кем? - переспросил Яков Петрович.
- Батыром хочу быть. Если не смогу стать батыром, стану баксы. Я уже умею играть на кобызе и могу стегать себя камчой до синих полос.
Видно, не только для гостей и учителя, но и для учеников это было новостью. Все уставились на мальчика, он снял рубаху и показал плечи. Они были в синих полосах.
Первым нашелся Алтынсарин:
- Какой странный выбор ты сделал, сынок. Почему - или батыром или баксы?
Мальчик стоял, расправив широкую грудь. Рубашку он держал в руках.
- Больше всего хочу стать батыром, чтобы я мог защитить любого, как Срым Датов, как Исатай Тайманов! Если не смогу стать батыром, тогда стану баксы.
- Батыром каждый мальчик хочет стать, это понятно, - продолжал Алтынсарин. - Но почему ты хочешь стать баксы?
Мальчик твердо знал ответ, он сам его нашел, без подсказки:
- А вы видели когда-нибудь баксы Суйменбая? Не видели? Очень жалко, что не видели. Он в начале зимы исцелял жену нашего Бейшары. Очень хорошо исцелял!
- Но ведь она умерла, - сказал отец Борис. - Она же умерла. Он ее не исцелил.
- Все равно! - Амангельды знал, что говорил. - Баксы Суйменбай себя не жалел, чтобы она выздоровела. Он до крови стегал себя, он руки себе грыз, он бездыханный упал, и пена у него пошла. Я никогда еще не видел, как один человек может умирать за другого. Это мало кто может!
Мулла Асим иронически хмыкнул и подмигнул Алтынсарину. Вот, мол, плоды извечного степного язычества. Не стесняясь людей, мальчишка несет ахинею про полубезумного шамана, а мы, взрослые люди, должны слушать это. Сильно здесь язычество, велика дикость, а все потому, что местные жители хотят, чтобы было чудо и чтобы вершилось оно прямо на их глазах, якобы без обмана.
Мулла Асим подмигивал Алтынсарину, но тот не глядел на муллу.
- Ты будешь батыром, мальчик! - сказал Алтынсарин. - Ты будешь хорошим батыром, ибо только тот станет батыром, кто готов умереть за другого. За слабого. Сам себя не бей, сынок, это глупо, это самообман. Жизнь всегда сильнее бьет, больнее. И баксы это знает.
Три одинаковые книжки подарил Алтынсарин мальчикам, всем троим пожелал счастья и велел приходить к нему, если понадобится помощь в продолжении образования. Никого из трех инспектор не хотел выделить особо, но само собой получилось, что больше других смотрел на Амангельды. И когда уезжали, Алтынсарин, обернувшись в последний раз, увидел, что мальчик не смотрит вслед гостям, как другие, а сидит на земле.
Амангельды читал. Стихотворение называлось "Письмо Балгожи к сыну", но мальчику казалось, будто Алтынсарин пишет именно ему:
Свет очей моих! Сын мой! Надежда моя!
Я пишу тебе, мыслей своих не тая.
На здоровье не жалуясь, мать и отец
Шлют привет, окрыленный биеньем сердец.
Ты, наверно, скучаешь и рвешься домой…
Поприлежней учись, грусть пройдет стороной.
Станешь грамотным - будешь опорою нам,
Нам, к закату идущим седым старикам.
Если неучем ты возвратишься в свой дом,
Упрекать себя с горечью будешь потом.
Милый! Если б с нами ты дни проводил…
Чтоб ты делал? Какими б стремленьями жил?
Взяв курук, по степи ты б носился верхом.
Ничего б не достиг здесь, в ауле глухом.
Глава четвертая
Балкы давно понял, что поправить дела, оставаясь рядом с Кенжебаем, плетясь вслед за его табуном, невозможно. Он говорил Калампыр:
- Не такие мы люди, не такие у нас предки, чтобы идти чужой дорогой. Пусть тропинка, пусть маленькая тропочка, но своя! У бая по-другому: в ожидании плохого года он корма впрок заготовит, работников наймет; тебенюют байские табуны в лучших местах, нас туда близко не подпускают.
Калампыр прибиралась в юрте.
- Не первый раз слышу про это, - сказала она мужу. - И пословица есть: пока жирный похудеет, тощий сдохнет. Я согласна.
"Я согласна". Значит, полный риска новый для здешних кочевников путь можно начинать, не боясь, что жена попрекнет нехватками, голодом, будет завистливо вздыхать у чужого казана, жалостливо плакать у своего.
Тургайская степь издавна славилась охотниками. В кипчакском роду Имановых тоже были свои знатоки и любители, но никогда прежде охота не имела здесь того промыслового значения, как теперь. Каждый год на ярмарках в Иргизе и в Тургае собирались покупатели шкурок, пера и пуха. Купец Анвар Хабибулин сам разъезжал по степи, рассылал приказчиков и скупал товар но ценам, которые вначале казались баснословными. За пару хороших сайгачьих рогов Хабибулин платил рубль, а иногда и полтора. Никогда прежде так много не платили. Между тем люди знающие говорили, что сам Хабибулин те же рога продает по четыре и даже по пять рублей. За сотню горностаевых шкурок у скупщиков можно было получить ту же заветную пятерку, за сотню хорьковых - три-четыре, даже сурок и тот шел нынче по полтора-два рубля за сотню.
Все это неоднократно подсчитывал в уме суровый и многодетный Балкы, когда начинал новую жизнь. Первые шаги в сторону от тропы Кенжебая он сделал тогда, когда вдруг решительно занялся рыболовством. Балкы принялся за дело всерьез и не обращал внимания на насмешки. Ведь еще недавно этим непривычным промыслом добывали себе хлеб только пришлые люди, уральские и оренбургские казаки. Балкы сам занялся рыболовством и всю семью к этому определил. Бектепберген, Амангельды, Амантай и даже маленький еще Есентай ставили ловушки, ежедневно проверяли их, ловили небольшими сетями, а потом рыбу солили, вялили.
Смеялись над Балкы недолго. Чего смеяться, если вон сколько рыбы сушится на вешалах. Хорошая рыба, даже на базар в Батпаккару он ее возит.
Однажды Балкы уехал в Орск, где бывал в молодости, где учился когда-то кузнечному делу. Вернулся он довольный. К седлу был приторочен длинный какой-то предмет, обернутый кошмой. В юрте Балкы развернул кошму, там оказалось огромное ружье с тяжелым и длинным шестигранным дулом, с гладко отполированным потемневшим березовым ложем.
- Это ружье делал один кузнец в Байконуре, когда ни меня, ни Удербая не было на свете, - сказал Балкы. - Пусть наш Бекет - так Балкы называл Бектепбергена - станет таким же искусным кузнецом и научится делать такие же ружья. Я уже договорился, чтобы взяли его в подмастерья. Пусть Амангельды научится стрелять из этого ружья, как стрелял его отец Удербай.
Вид у Балкы был значительный и важный. Ружье, как оказалось, было семейной реликвией. Оно принадлежало деду, но в трудную пору пришлось его продать, а теперь вот удалось выкупить. Не совсем оно вернулось, а с условием, под честное слово, чтобы половину всей годовой дичи получил нынешний хозяин в уплату за ружье, за порох, дробь и свинец.
В тот день возле древнего ружья и определились судьбы старших детей. Бектепберген пошел в кузнецы, Амангельды - в охотники.
Великое это искусство - охота, и нет предела совершенству в нем. Все было интересно Амангельды, все перепробовал. По характеру он был азартен и настойчив. Это ли не главные качества для охотника? Потом выяснилось, что у него острый глаз и твердая рука. Вместе с ружьем он таскал деревянную подпорку, в развилку которой клал дуло. В первый раз отдача чуть не выбила плечо, но дядя Балкы объяснил, что прижимать приклад надо изо всех сил. Охота - удовольствие лишь для того, кто сыт и не думает о хлебе насущном. Другое дело, если охота не развлечение, не забава, не игра, а работа, такая же, как чабанство или землепашество. Ханы и султаны искони охотились с ловчими птицами. Красивая охота, благородная, но семью нынче не прокормишь ею. С ловчими птицами ни дядя Балкы, ни Бектепберген, ви Амангельды не охотились. Один год, правда, Балкы затеял ловить самих ловчих птиц, это было еще до возвращения ружья и дохода не принесло. Хлопотное дело, хотя забавное.
На открытом месте, где кустарники и высокая трава, растягивают на колышках рыболовную сеть, а под нее пускают на бечевке куропатку, куличка либо уточку. Пасется бедная жертва на веревочке и не знает, что она вроде червяка на крючке. Важно, чтобы охотник не показывался, не суетился возле, а терпеливо ждал, когда появится в небе ястреб, сокол или кречет. Быстро тогда все делается: только что хищник был маленькой точкой в небе, но вот уже камнем летит вниз, у самой только земли слегка уточняет направление парения. Не уследишь - и наживка мертва, рвет сокол или ястреб свою жертву, а сам уж запутался в сети, и дальше вся жизнь его будет не жизнь, а жестокая мука…
Амангельды не жалел ловчих птиц. И куропаток с куличками не жалел. Такая жизнь вокруг, такой закон. Разве у людей иначе? Но людей почему-то было жалко, иногда до слез. Так, например, жалел Амангельды Бейшару-Кудайбергена; думалось мальчику, что в живой природе почти каждый кого-то обижает, каждый не только жертва, но и палач, Бейшару, однако, каждый может обидеть, а он один - никого.
Нет, ловчих птиц не жалко. Только в песнях о них красиво поется, а так - просто наемные убийцы, у богатых баев всегда есть джигиты, которые за похлебку готовы убить кого угодно. Кенжебай как-то сказал Амангельды, когда тот возвращался с охоты:
- Из тебя хороший джигит выйдет. Будешь когда-нибудь возле моего седла скакать. С правой стороны.
Кенжебай думал, что похвалил мальчишку, но Амангельды так не думал. Он знал, как живут джигиты, скачущие у седла хозяина, и дядя Балкы часто сравнивал их с ловчими соколами, объяснял, как приручают тех и других. Разница не слишком велика.
Сокола, например, приучают есть из рук одного хозяина, и притом пищу дают плохую, мясо нарочно в горячей воде вымачивают, чтобы живой вкус потеряло я на вид стало белое. Но и этого безвкусного мяса дают все меньше и меньше, чтобы сокол оголодал до безумия и готов был бы растерзать кого угодно. Потом сокола пробуют в полете… О, этот кусочек свежего мозга жертвы, крохотный кусочек, который только распаляет голод наемного убийцы, но никогда не утоляет его. Удивляло Амангельды, как быстро приручаются соколы, как легко смиряются со своей долей. Почему зовут сокола гордой птицей, чем он славней собаки?
Собак Амангельды любил и понимал. Собака - друг, а на охоте - лучше друга. Года два назад двоюродный брат Кушумбек подарил Амангельды щенка. В ту весну он был слаб, привязчив и бестолков, но Амангельды неизменно брал его с собой в степь, терпеливо приучал к сворке, к команде, охотился на тушканчиков, сурков а мышей, а по первой пороше пустил за зайцем.
Дядя Балкы был доволен: ружье не пропадало без дела. На первую добычу прикупили еще свинца и пороху, а мальчик не знал устали в поисках всяческой степной дичи. Хороший помощник рос в семье: не только азартный охотник, но и бережливый промысловик, который каждую шкурку снимал осторожно, сушил по правилам и не спешил сбыть товар случайным перекупщикам, совавшим восьмушку спитого чая или полфунта сахару за большую рыжую лису.
- Надо самому Хабибулину продать. Он больше заплатит, - говорил Амангельды.
Случая для встречи с купцом не предоставлялось долго, и Амангельды попросил дядю Балкы взять его с собой в Тургай.
- Я лучше, чем вы, могу продать товар. Вы дешево отдадите, а я копейки не уступлю.
Был уговор, что деньги, которые мальчик выручит за пушнину, он отложит для покупки коня. Дядя Балкы никогда не менял решений, а по дороге в Тургай еще раз сказал:
- Ты хороший помощник в семье, ты настоящий джигит, и лошадь тебе нужна. Только помни, что джигитов в степи больше, чем купцов в городе. Это что-нибудь да значит.
На счастье Анвар Хабибулин в те дни был в Тургае, и Амангельды, подъехав к большому сараю, где велась основная торговля, втащил под длинный навес два туго набитых мешка.
Бледный человек в черной тюбетейке, который сидел на ящике и показался Амангельды самим купцом, лениво поглядел на мальчика, кивнул в ответ на вежливое приветствие и спросил:
- Отец скоро придет?
- Отец не придет. Я продаю, - ответил мальчик. - Вы хозяин?
Человек в тюбетейке отрицательно покачал головой.
- Хозяин отдыхает, я за него. Что привез, показывай.
Он знал дело, этот бледный, узколицый приказчик.
Шкурки не задерживались у него в руках, а летели каждая в свою кучку. Любой изъян он видел сразу и только глазами показывал мальчику на него.
Амангельды слегка оробел и мысленно сбавил цену, которую надеялся выручить за добытое. Хотел выручить рублей семь, но, видимо, больше пятерки тут не получишь.
- Два рубля, - вяло сказал бледный. - Молодец, если сам все добыл. Из тебя охотник выйдет.
- Десять рублей, - сказал Амангельды. Он заранее решил торговаться от этой суммы, и цена, которую назвал приказчик, не обескуражила его. - Дешевле не отдам. Десять!