Данный термин предлагается в следующем значении. Как пишет М. М. Федорова, сама по себе политическая философия "есть поиск ответов на вопросы, связанные с основами человеческого общежития и институтами, созданными в рамках этого общежития", включая ответы на вопросы, "какое политическое устройство является наилучшим и справедливым, и можно ли вообще построить идеальное общество и идеальное государство". В сугубо академическом формате принято считать, что философия политики рефлексирует всеобщие основания и тенденции эволюции политического бытия, политического познания, политических ценностей, политического действия, осуществляет концептуальные анализ и осмысление природы власти, государства, суверенитета, базовых политических идеалов. Соответственно, мы можем сказать, что политическая философия будущего решает эти же задачи при обращении их в будущее, в плоскость стратегического прогнозирования.
В условиях рубежа XX–XXI вв., когда реальный ход истории во многом опроверг сделанные треть века назад расчеты футурологов и показал, что инерционное развитие в рамках прежних социальных форматов ведёт к постоянному умножению ранее выявленных проблем, вновь актуализируется тема политико-философской рефлексии проблем будущего. Актуализируется и вопрос не только о том, насколько можно решать проблемы цивилизации в рамках прежних приоритетов, но о том, какие черты можно считать приоритетными и необходимыми для цивилизации будущего, что как раз и можно отнести к сфере политической философии будущего. Среди работ, предпринимающих попытку такого ответа сегодня, можно назвать "Идеологию партии будущего" А. А. Зиновьева, "О необходимых чертах цивилизации будущего" Н. Н. Моисеева, "Глобальное политическое прогнозирование" А. С. Панарина.
В известной степени в противоположность этому, сугубо футурологическая традиция исследования в своих способах достаточно давно свелась к выявлению назревающих проблем (поисковое, или эксплораторное прогнозирование) и возможных путей их разрешения (нормативное прогнозирование).
Интересно хронологическое совпадение выхода в свет двух крупных работ: "Антология современной классической прогностики" под редакцией И. В. Бестужева-Лады (2000 г. и 2003 г.) – и диалектически противостоящего ей "Глобального политического прогнозирования" А. С. Панарина (2002 г.).
И. В. Бестужев-Лада относит момент, когда будущее становится предметом серьезного научного исследования, к 1960-м гг. И в качестве "первого из авторов "футурологического бестселлера № 1"" называет Г. Кана, с книгой "Год 2000" (1967, в СССР издана под грифом ДСП в 1969 г.).
Ее появление принято считать началом течения "технооптимизма", веры в способность научно-технического прогресса разрешить проблемы человечества, на смену которому вскоре приходит "технопессимизм", обозначенный "Шоком Будущего" О. Тоффлера. В 60–70 гг. выходят и становятся известными труды Ф. Полака, Дж. МакГейла, О. Флехтгейма, И. Галтунга, Э. Янча.
О. Флехтгейм стал первым, кто вводит в отношении прогнозирования термин "футурология", заявляя о ее противопоставлении идеологии, по его мнению, оправдывающей существующий режим, и утопии – как отвергающей его. Футурология в его интерпретации единственный объективно научный, независимый от политических пристрастий способ интерпретации реальности.
Правда, следует отметить, что основные выводы О. Флехтгейма были опровергнуты Г. Маркузе еще в 1970 г.
И. В. Бестужев-Лада пишет, что многие представлявшиеся оптимистическими прогнозы Г. Кана вызвали сомнения у читательской аудитории. Иными словами получалось, что мир XXI века это, в лучшем случае, всего лишь США середины XX, а для большинства стран – середины XIX или даже XVIII в. Получалось, что технооптимизм Г. Кана, касался только США. По существу на это же обращал внимание и И. С. Панарин, когда писал о кризисе данного направления прогнозирования: "Настоящее поражение модерна начинается тогда, когда он выступает как игра с нулевой суммой: если прогресс для одних оказывается регрессом для других, если порядок и хаос, цивилизованность и варварство, современность и архаика взаимно предполагают друг друга".
Однако нужно иметь в виду, что хотя футурологическая модель Г. Кана и А. Винера несла оптимистическое и техно-оптимистическое отношение к будущему – ее вряд ли стоит оценивать как апологетику оптимизма. В ней вовсе не шла речь о предопределенности оптимистического хода событий, авторы писали лишь о том, что для такого варианта будущего имеются "… некоторые возможности, которые часто связывают с концепцией "постиндустриального" общества. Этот термин, введенный Даниэлем Беллом, говорит о таких изменениях в будущем, которые могут быть не менее важными, чем вызванные индустриализацией в XVIII и начале XIX столетий".
Они попытались рассмотреть то, что назвали "альтернативами стандартного мира" – формулируя их "канонические варианты":
– "А. Более интегрированное общество – Относительно миролюбивое, относительно процветающее. Относительно контролирующее вооружение общество…", в котором они видели два подварианта: 1. Ориентирующееся на стабильность, 2. Ориентирующееся на развитие;
– "Б. Почти столь же миролюбивое и процветающее общество с незначительным контролем над вооружением или всеобщей координацией…", с тремя вариантами общества, более ориентирующегося "в себя": 3. С эродирующимся коммунистическим движением, 4. С эродирующейся демократической моралью и некоторым коммунистическим динамизмом, 5. С динамичной Европой и/или Японией;
– "В. Относительно беспокойное и применяющее насилие общество, в котором, однако, не происходит никаких войн, непосредственно между главными державами", – более беспорядочное общество: 6. С эродирующимся коммунистическим движением. 7. С динамичной Европой и/или Японией".
То есть они рисовали развилки будущего при уверенности не в неизбежности их благополучного прохождения, а в возможности человека с ними справиться. И в этом отношении можно увидеть противопоставление с их подходом в тезисе И. С. Панарина: "Прометеев человек не привык в чем-либо встречать сопротивляющегося и не укладывающегося в заданные рамки "другого". Однако в лице будущего он встретил этого самого "другого", не выполняющего приказы великих учений и ведущего себя действительно "нонконформистски"", – но можно увидеть и значительное если не единство, то взаимодополнение. "Прометеев человек" действительно встретил сопротивление со стороны таящего в себе неожиданности будущего – но, на взгляд автора работы, и по мысли Г. Кана, и по мысли И. С. Панарина – встал перед необходимостью нового определения своей позиции в целях сохранения цивилизации.
На наш взгляд, следует отметить, что авторы "Года 2000", используя понятие "постиндустриальное общество", обозначали не его тождество, а его отличие от "общества массового потребления": "Постиндустриальное общество (или идущее после общества массового потребления)", по сути, говорят об исчерпанности последнего, но если они лишь обозначали как прогноз это исчерпание, то А. С. Панарина спустя треть века уже на основании приобретенного за это время обществом опыта подводит ему итог в своей идее о "тупиках потребительской культуры и поисках иначе возможного".
Характеризуя постиндустриальное общество начала XXI века, Г. Кан и А. Винер в итоге указывают на:
– эрозию такой ценности как "национальные интересы";
– то, что сенсуалистичные, светские, гуманистические, возможно даже самоуничижительные критерии станут основными.
Можно сделать вывод, что уже тогда они предсказывали, что человек может столкнуться с угрозой самоуничижения – и, соответственно – самоуничтожения и должен будет искать пути своего цивилизационного выживания. И, со своей стороны, И. С. Панарин уже в более определенном виде формулирует аналогичное положение: "…Человечеству необходима, наряду с системой инструментального знания, корректирующая и направляющая система формообразующего знания, назначение которой – удерживать от деструктивных видов активности или предотвращать превращение продуктивного активизма в разрушительный".
Говоря о вызовах XXI века, он указывает на "… Два кардинальных в своем значении факта. Первый связан с тупиками роста, обнаруживающимися в свете глобальных проблем современности, и в первую очередь – в свете конфликта между технической цивилизацией и природой. Второй состоит в том, что XX век, как никакой другой, подтвердил принципиальную непредсказуемость будущего, и в этом смысле ознаменовался посрамлением всех глобальных рационалистических претензий, всех "великих учений"".
Авторы "Года 2000" указывают на неизбежность пересмотра базовых для привычного им обществ представлений: "Меньший процент людей может быть связан с бизнесом, и сам успех частного бизнеса делает, по-видимому, его дальнейшие успехи менее волнующими и острыми…".
Как представляется, нужно особо обратить внимание на полное название их работы "Двухтысячный год – база для размышлений о следующих тридцати трех годах". Равно как и на то, что даже описание названного ими "относительно свободного от неожиданностей" начала XXI века, – включало черты, несущие в себе для 1960-х гг. на самом деле много неожиданного – но как ни покажется парадоксальным – не столь много неожиданного для нашего времени:
• возвышение Японии, Китая, Европейского комплекса, Бразилии, Индии;
• новые политические, возможно даже "философские" проблемы…;
• усиление отчуждения личности в США и Западной Европе, поиски новых ценностей, целей.
Как нам представляется, это интересно соотнести и это вполне соотносимо с положениями И. С. Панарина: "Тысячелетние культурные эпохи, делавшие акцент не на сиюминутно полезном, а на вечном и непреходящем, могут быть оценены нами как время великого культурного накопления – в том смысле, в котором экономисты говорят об экономическом накоплении".
И, в общем – в иных терминах эту же проблему ставят как одну из центральных Г. Кан и А. Винер: "Постиндустриальная эра, вероятно, явится "обществом образования" в большей степени, чем наше время".
И именно об эпохе образования и овладения богатством цивилизационного наследия пишет И. С. Панарин: "…Континентальная культурная революция, в которой нуждается все человечество, должна состоять в том, чтобы сконструировать принципиально иную "машину времени" в которой великое культурное наследие не бракуется, а используется".
В предыдущем разделе уже был сформулирован тезис о том, что описания будущего возникают и создаются не исключительно в силу литературной фантазии тех или иных авторов, а в силу того, что они выражают нежелание общества признать наличную для него действительность лучшей из миров. Приведенный пример подтверждает это утверждение: футурологические поиски 1960–1970-х гг. были признанием проблемности существующего мира, и даже "технооптимизм" был рожден лишь оптимистической уверенностью, что человек, создавший проблемы своего времени, сможет использовать "…некоторые возможности, которые часто связывают с концепцией "постиндустриального" общества" – для того, чтобы их решить.
Решены они не были. На смену технооптимизму Г. Кана пришел технопессимизм О. Тоффлера, достигший критической точки в работах исследователей Римского клуба – Д. и Д. Медоуз ("Пределы роста", 1972), А. Печчеи ("Человеческие качества", 1977) и др. основанный, в частности, на пяти положениях: рост мирового народонаселения; истощение минеральных ресурсов; загрязнение окружающей среды; реакция на всё это промышленного и сельскохозяйственного производства.
Многие из выведенных из этих положений прогнозов пока не сбылись. Но спустя тридцать лет И. С. Панарин вынужден был говорить и о более широком круге проблем. Как собственно и писали авторы "Года 2000": "О таких изменениях в будущем, которые могут быть не менее важными, чем вызванные индустриализацией в XVIII и начале XIX столетий".
Вместе с тем, необходимо обратить внимание и еще на один важный момент. Бесспорно, классические футурологические работы 1960–1970-х гг. опирались на не несравнимо более значимую научную базу, чем утопические прогнозы прошлого. Однако, наверное, нет оснований утверждать, что они дали существенно более точные прогнозы будущего. Более того, представляется, что большая часть упреков, которые критики утопического сознания адресовали утопическим проектам – в значительной степени могут адресоваться футурологическим доктринам.
Даже форма работ футурологов и утопистов – сопоставима. При всех атрибутах научности "Года 2000", переводчики были вынуждены предварить издание строками, уместными в начале фантастического романа: "Текст книги Г. Кана и А. Винера оставляет впечатление продиктованного на диктофон и плохо отредактированного авторами. Следствием этого являются неточные формулировки, повторы и другие шероховатости перевода. Редакторы не сочли возможным вносить свои изменения в текст и сохранили его, по возможности, близким к оригиналу.
…Постиндустриальное общество в стандартном мире. Мы разберем большинство из этих пунктов, просто упомянув их или иногда высказав предположение об их значении, не пытаясь придерживаться какой либо системы или дать исчерпывающий ответ".
Это дает основания предполагать, что научная футурологическая литература второй половины XX века не так сильно отличается от научно-фантастических произведений, особенно социально-политического течения.
Авторы "Года 2000" строили свои прогнозы на основании расчетов и анализа современных им тенденций, в рамках признания принятого ими общего вектора развития как единственно-возможного, автор "Глобального прогнозирования" имел возможность наблюдать и подводить итог того, к чему привел данный вектор – но исходил из предположения о возможности и желательности поиска других параметров и цивилизационных оснований развития.
Если первое представляло собственно классическую футурологию, второе носило характер своего рода "политической философии будущего".
Взгляд с другой стороны 2: Научно-технический романтизм и социальное проектирование в СССР
Термин "проектирование" происходит от лат. projectus – "брошенный вперед".
Говоря о социальном проектировании, мы имеем в виду проектирование социальных структур, общественных институтов, процессов и проблем. Термин "социальный проект" и означает "Утопия"
Утопическое мышление такого типа было характерно для советского самосознания с самого начала.
Историческая доктрина, которую в данном случае и применительно к России/СССР мы условно обозначаем термином "Советский Проект" формировалась постепенно с развитием философской мысли и исторического опыта. Началом ее формирования можно считать "Манифест коммунистической партии", написанный К. Марксом и Ф. Энгельсом в 1847 г. В 1871 г. К. Маркс и Ф. Энгельс дополнили его осмыслением опыта деятельности Парижской коммуны.
Впоследствии деятельность Парижской коммуны была названа В. И. Лениным "превращением количества в качество" и "мостиком от капитализма к социализму".
В. И. Ленин в статье "О задачах пролетариата в данной революции", известной в российской историографии под названием "Апрельские тезисы", развил в ней идеи доктрины "советского проекта". Тогда, на Седьмой конференции РСДРП(б) присутствовали 133 делегата, представлявшие более 80 тыс. большевиков – партии русского рывка в будущее, оформивших позже этот проект как "Вторую программу РСДРП(б)".
Идеи "советского проекта" – это и решения III Всероссийского съезда Советов 12 января 1918 г.; съезд тогда принял "Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа", в которой было сформулировано главное отличие государства "советского проекта" от всякого другого – оно должно было не подавлять народ, а защищать народные интересы.
Возведение норм "советского проекта" в закон было осуществлено в Конституции РСФСР 1918 г., принятой V Всероссийским съездом Советов рабочих, крестьянских и красноармейских и казачьих депутатов. Главной формой организации государственной власти в центре и на местах стали Советы депутатов трудящихся. Первый советский проект воплощался в жизнь – строился СССР.
И социальное проектирование, стремление не только обозначить контуры коммунистического общества, но разработать детали его конструкции, оставалось неотъемлемой особенностью советского общества и на этапе его воплощения в жизнь.
В 20-е гг. написано множество художественных утопий, наиболее известной из которых становится "Аэлита" А. Толстого. Интеллектуалы строили новые миры – социальное проектирование продолжалось в творческой деятельности страны.
Вторая мировая война и, тем более, Великая Отечественная, стала схваткой проектов. Советский проект побеждал, за ним шли народы – его образы, его энергия покоряли мир.
Победа в войне выводит социальное проектирование на новый виток. Уже в 1947 г. был подготовлен (но так и не опубликован) Проект новой Программы партии. В нем давалась перспектива развития советского проекта на 30 лет вперед.
Многие его черты позднее унаследует Программа КПСС 1961 года.