Ещё в цехе металлургического завода в Юденбурге один из казаков, имевший гулаговский опыт, предупреждал меня о "наседках" и пользе молчания. В Граце мы втроём договорились молчать о Балканах не только на допросах, но вообще как можно реже вспоминать об этом даже между собой. В кизиловском ПФЛ сама лагерная атмосфера способствовала нашей договорённости. Зеки (ещё не "полноправные" - нет приговора) не распространялись о своих похождениях во время войны. Но мы видели, что казаков среди них мало. Большинство служили в других русских формированиях, воевавших на стороне немцев.
С одним из них, работавшим на РРЗ, я подружился. Пётр Мельников до войны учился в техникуме. Организовал из студентов воровскую группу, которая работала только на железнодорожных вокзалах. Проводили операции предельно просто: рекогносцировка, затем подход к отдельно стоящему чемодану с отвлечением внимания хозяина, накрытие чемодана своим пустым с прорезанной нижней частью, включение зажимов и спокойный уход. Ни разу не попались. Были всегда при деньгах и жили припеваючи.
Но началась война и их призвали в армию. Окружение. Плен. Чтобы выжить, пошёл служить в одну из русских воинских частей, воевавших против партизан. И провоевал на стороне немцев около трёх лет. Участвовал в подавлении варшавского восстания.
В Варшаве я неоднократно бывал проездом, а для Юры Тимофеева - это родной город. Именно случайный разговор о Варшаве и Польше нас сблизил. Пётр участвовал в боях вблизи того района Варшавы, где проживали Юрины родители - белоэмигранты из донских казаков.
Я ему рассказал почти всё о себе. Умолчал только о Балканах. Пётр был общительным парнем. Научил меня передёргиванию карт, некоторым особенностям при игре в "очко" и "буру" и нескольким картёжным фокусам. Показал как можно делать тайники, чтобы при обычном "шмоне" не могли найти спрятанного.
Однажды он попросил меня понаблюдать как охрана проверяет порожние и гружёные вагоны, входящие на территорию завода и выходящие с нее. Я понял, что Петр готовит побег. Рассказал в подробностях о нашей попытке. Он покачал головой: "Благодарите Бога, что на вас донесли. Попались бы сразу и вас пристрелили бы за нападение на конвоира".
На угольной шахте зеки работали в три смены, на рудоремонтном заводе - только в одну дневную. Окончен рабочий день. Строимся. Конвой недосчитывается одного. Переполох. Привлекают на поиски вольных второй смены. Безрезультатно. Уже в темноте гонят в лагерь. Конвоиры как цепные псы: бьют прикладами отстающих. Раньше этого не было.
Мне ясно кто сбежал. Хотя Пётр прямо не говорил о побеге, а тем более о точной дате, я ожидал его. Нельзя было тянуть до холодов. С Андреем и тёзкой своими соображениями не делился, памятуя Колину реакцию в совхозе.
Через несколько дней возвращаемся в лагерь с работы. У проходной всех заставляют смотреть на избитого, с опухшим в сплошных кровоподтёках и ссадинах лицом Петра Мельникова. Поймали его недалеко от Молотова (Перми), ближайшего к Кизилу железнодорожного узла, где Пётр надеялся окончательно скрыться от НКВД. В зону он больше не вернулся.
Интересна реакция заключённых на объявление войны с Японией. Сразу же посыпались заявления в лагерную администрацию с просьбой отправить на фронт для искупления вины кровью. Подал такое заявление и Пётр Мельников. Все открыто говорили, что вот теперь возможно столкновение Красной Армии с западными союзниками. И если это произойдёт, то от них пощады, особенно англичанам, не будет. Но война быстро закончилась, а надежды на скорое освобождение и месть рухнули.
Наступила ранняя суровая зима. Выдали бывшую в употреблении тёплую одежду, но и она не спасала от морозов и ветра. Пробирала дрожь и коченели ноги и руки при длительных построениях и пересчётах, когда гнали на работу и с работы. При движении колонны можно было чуть-чуть согреться. В цехе - скорее к горячей батарее, а в зоне - к печке.
В овощехранилищах помёрзли овощи. Инвалидов, больных и нас троих направили на переборку картошки. Овощехранилища недалеко от зоны. На построение и пересчёт малых бригад уходит меньше времени. Почувствовали некоторое облегчение. Но какая-то добрая душа решила, что от нас будет больше пользы в столовой и на кухне. Уборка в столовой, чистка котлов, мытье посуды, а иногда и работа у плиты в качестве подручного повара облегчили нашу жизнь. Все время в тепле и сыты.
В ПФЛ почти армейские порядки. Нет уголовников, нет кастовости, почти нет воровства. Попавшиеся на воровстве жестоко избиваются. Азартные игры на пайку или одежду не допускаются. Лагерная жизнь значительно легче, чем в лагерях, где сидят уже осужденные. В остальном всё как и в тех лагерях.
В столовой донимают тараканы и крысы. В "спальных корпусах" - клопы, от которых нет спасенья. Не помогает и ежедневная борьба с ними. Забиваются в щели досок и брёвен, а когда люди спят, вылезают оттуда и "пируют". С потолка или с верхнего яруса нар на нижние просто падают прямо на спящих.
4. Освобождение
В конце января 1946 года Колю Бородина освобождают. За ним приехал из Сталино (Донецк) отец, потерявший на войне ногу. Приблизительно через неделю освобождают по малолетству и меня с Андреем. Андрей - серб, но выдаёт себя за русского. Адресом, сведениями о родных и частично легендой снабдил Андрея усыновивший (?) его казак. Легенду мы подкорректировали в Граце школой юных казаков. Говорил он с сербским акцентом, но на это никто не обращал внимания, принимая его за южный говор.
Получили какие-то справки, проездные документы и немного продуктов. Как добрались до Молотова - пробел в памяти. А из Молотова до Москвы ехали в общем вагоне, разместившись вдвоём на верхней, третьей, багажной полке. Вагон переполнен. В нашем отсеке (купе) ехал недавно демобилизованный, закончивший войну в Австрии солдат. Путь долгий и, естественно, что пассажиры знакомятся и кое-что о себе рассказывают. Когда солдат узнал, что мы освобождены из ПФЛ и были в Австрии, начались расспросы. Андрей "плывёт" и я всё время вмешиваюсь. Солдат гордо резюмирует: "Этот - показывает на Андрея - там не был. Врёт. А этот - указывает на меня - там был. Всё знает".
Такая подозрительность оправдана - слишком много подростков занимались поездными кражами. Всё остальное выветрилось из памяти.
Приехали в Москву на Ярославский вокзал. Я помог Андрею на Курском вокзале определиться с поездом (он ехал в Мариуполь). Распрощались. Сам вернулся на Ленинградский вокзал (возможно, он тогда назывался Октябрьским?) и сел в первый же поезд, идущий в сторону Калинина (Твери).
Глава VI. КАК ВСЕ НАЧАЛОСЬ
1. У "разбитого корыта"
Холодное, морозное утро. Железнодорожный вокзал. Трамвай, идущий в Заволжье на северо-западную окраину города. Мне ехать до конечной остановки. На стеклах толстый слой наледи. Дыханием отогреваю маленькую дырочку для наблюдения.
Восстановленный пролёт моста через Волгу - признак прошедшей войны. Взрывали мост красные при отступлении. Почти у окраины сожжённый и разрушенный квартал трех или четырёхэтажных жилых домов вагоностроительного завода. Разрушала его красная артиллерия.
Конечная остановка. Перехожу железнодорожную ветку, идущую на Васильевский Мох, и направляюсь к окраинному поселку. В поселке почти все бараки и сараи между ними сожжены или разрушены, но большинство двухэтажных деревянных домов целы.
Вижу остатки разрушенного барака № 6. Теперь понятно почему на письма не было ответа. Заходу в ближайший двухэтажный дом. Стучусь в дверь на первом этаже. Открывает женщина, одетая в пальто и с шалью на голове. Долго и удивленно смотрит на меня.
"Коля, ты ли это? Жив?!" - и заплакала.
Пока я отогревался у печки-голландки, подкладывая в неё дрова, ел картошку с солью, черным хлебом и подкрашенным кипятком без сахара, она вела свой печальный рассказ.
Застал я её случайно. Болеет, поэтому тепло одета. На работу не ходит - больничный лист. Живут в одной комнате несколько семей. Остальные на работе или в школе. Женщины и дети. Мужчин нет - не вернулись с войны. Живут впроголодь. Хорошо, что есть дрова - разбирают остатки развалин.
В этой же комнате после отступления немцев и возвращения из эвакуации жила мама с моим младшим братом. Но в начале 1942 года в лютый холод поехала в деревню за продуктами. Простудилась, слегла и больше не встала. Похоронили на ближнем кладбище. Прошло четыре года и теперь могилу найти невозможно. Ведь на этом же участке тогда хоронили тысячи и тысячи красноармейцев, трупы которых до самой весны 1942 года собирали на поле между нашим посёлком и лесом.
Пресловутая активная оборона! В течении полутора месяцев (со второй половины октября до первых чисел декабря 1941 года), чуть ли не ежедневно перед рассветом из леса в наступление на посёлок красные командиры гнали "пушечное мясо", а немцы как на стрельбище или полигоне хладнокровно расстреливали из пулемётов наступающих, бессмысленность и преступность происходившего до сих пор не осознана большинством "ветеранов"!
Со времени возвращения из эвакуации и до самой смерти мама винила себя в том, что послала меня в город. Но… об этом позднее. В моей гибели никто не сомневался. Этот тяжкий крест усугубил ход болезни.
Анатолия, моего младшего брата, отдали в детский приёмник и с тех пор о нём ничего не известно. Об отце - "ни слуху, ни духу".
Мы оба плакали. Я, молча. Она, всхлипывая и даже навзрыд. Когда немного успокоились, я вкратце рассказал о себе. Но только то, что считал возможным. Что успел побывать в Польше, Германии, Австрии, а во Франции даже учился в школе юных казаков.
Она в удивлении воскликнула: "Ну и судьба! Ты знаешь, что твои родители с Дона? Они это от всех скрывали, но твоя мама мне проговорилась". Для меня ново!!!
Сумбурная беседа продолжалась до обеда. Поели постных щей и картошки. Просила приходить в гости. Сказала, что кое-какие наши вещи находятся у неё, в том числе, мамино пальто и шаль, в которых она меня встретила. Что я могу их взять, если понадобится.
Велел сохранившееся оставить как память о маме. Поблагодарил, что проводили в последний путь. Обещал навестить и ушёл, как оказалось, навсегда. Вначале легкомыслие молодости (ещё успею!), а затем помешали серьёзные обстоятельства. Я так и не завершил разговора о последних днях моей мамы. Сожалею и корю себя до сего дня.
2. А было ли детство?
С высоты прожитых лет ответ однозначный. Моё детство, как и у миллионов других, украдено коммунистами. Отрочество - коммунистами и нацистами, совместно развязавшими мировую бойню. Юность - коммунистами и англичанами, мнящими себя защитниками прав человека, и, в частности, лордом Олдингтоном. руководившим насильственной выдачей казаков. Только юный возраст и сочинённая легенда, скрывшая прошлое, позволили почти полсотни лет жить обычной жизнью "советского гражданина". Иначе - либо "лагерная пыль", либо жизнь клеймёного изгоя.
А каковым же было детство?
Помню промёрзший угол бревенчатого дома, покрытый изморозью и плесенью. Какие-то гости в тулупах и лопнувшая стеклянная бутылка с замёрзшим молоком… На четвереньках ищу съедобные травки и зёрнышки и тут же поедаю их… Эти смутные воспоминания почему-то всегда ассоциируются с чувством голода (вероятно, голод 1933 года).
Далее вспоминается угловая комната в бараке, где кроме нашей семьи живут и другие люди. Но это уже связано с конкретным местом: Ворошиловка в г. Калинине (Твери). В этом же посёлке, но в другом бараке мы живём в отдельной комнатке. В ней впритык друг к другу размещаются кровать, на которой спят родители с маленьким братишкой, моя детская кроватка и стол с двумя или тремя стульями… Играть негде.
Где тогда работала родители, мне не ведомо. Но я стал ходить в детский сад. Переплетаются без всякой последовательности воспоминания о ледоходе на Волге (река протекала за небольшим лесочком почти рядом с посёлком), о родительском запрете самостоятельного хождения к реке и купания в ней, о страшных рассказах об утопленниках, водяных и русалках, о кинофильме "Джульбарс". На этот фильм о жизни пограничников в клуб нашего посёлка строем приходили красноармейцы из рядом расположенного гарнизона. Мы, малыши, под полою шинели многократно проникали в клуб, забирались на сцену и смотрели фильм, сидя на полу, с задней стороны экрана.
Затем очередная смена места жительства и работы родителей. Мы переехали в Заволжье в рабочий поселок вагонного завода на самую окраину города. Поселились на первом этаже двухэтажного деревянного дома в комнате, о которой я уже упоминал. Две семьи по четыре человека в каждой. Шкафчиками и какими-то перегородками со шторками комнату разделили пополам. Взрослые работают посменно. Смены не совпадают. Часты ссоры из-за шумливости детей, которые мешают отдыхать после работы.
Перед домом грунтовая дорога, вдоль которой столбы с линией электропередачи. Мы, малыши, любили смотреть как молодой электрик на кошках залезает на столбы. Однажды слышу крики. Выбегаю из дома и вижу, что на дороге на спине лежит наш электрик. Изо рта течет кровь и он хрипит. Сбегаются люди. Кто-то пытается оказать ему помощь. (Залез на столб. Не прикрепился предохранительным поясом. Ударило током и он сорвался со столба). Скончался по дороге в больницу. Хоронили почти всем поселком.
От всего увиденного я был в шоке и стал бояться покойников. Но позднее война "вылечила". Насмотрелся всего и мог спокойно спать рядом с трупами, лишь бы от них не пахло.
Получили отдельную комнату в бараке и маленький сарай. В сарае отец сделал верстак и стал изготавливать для себя мебель. Я крутился возле него. Еще в дошкольном возрасте научился читать простейшие чертежи.
1-го сентября 1938 года пошёл в школу в 1-й класс. На первых же уроках под руководством учительницы мы вырывали отдельные страницы из учебников. На других замазывали чернилами текст или фотографии, а также выкалывали глаза у "вождей революции" или известных военоначальников, вдруг ставших "врагами народа".
Школа рядом с домом культуры (ДК) вагонного завода. При ДК детская библиотека. Записался и стал завсегдатаем. Родители на работе, братишка в детском садике, а я после занятий в читальном зале в мире сказок. Отец, увидев это, с первой получки на новом (!) месте работы купил лото "Сказки Пушкина", которые я тут же выучил наизусть.
Летом 1939 года отца из резерва призвали в армию и ему пришлось участвовать в польской и финской кампаниях. Часть семейных забот пала на меня. Мама работала посменно, поэтому я часто отводил и забирал из детского сада брата, стоял в очередях за хлебом, сахаром или еще за чем-нибудь съестным. Очередь приходилось занимать с ночи. "Блюстители очереди" химическим карандашом на руке напишут номер и в определенное время нужно было придти на перекличку. Не пришел - очередь пропала. Почти всегда при открытии магазина начиналась давка: кто-то лезет без очереди, ругань, драки. Такие омерзительные сцены и унизительное стояние в очередях - неотъемлемая часть советского образа жизни. Вплоть до второй половины 1992 года всегда был дефицит каких-нибудь товаров первой необходимости; то продуктов питания, то одежды или обуви, то мыла или спичек, табачных изделий или спиртного… Да мало ли ещё чего!!!
Питание скудное. В основном хлеб да картошка. Картофельное пюре на сковородке, покрывшееся румяной корочкой в духовке, считалось у нас "яичницей". Изредка к картошке молоко, селёдка или вобла. Если сливочное масло или мясо, уже праздник. Рассказы взрослых об изобилии в "былые времена" были непонятны. Но вот в начале осени 1940 года приехала соседка, побывавшая в Бессарабии, недавно присоединенной к СССР. Её рассказы о тамошней дешевизне и изобилии продуктов вызывают завистливые восторги слушателей. По-видимому, к этому времени относятся первые проблески критического осмысления жизни.
Вскоре отца демобилизовали. После первых радостных дней мама и папа были чем-то озабочены. Они подолгу наедине беседовали. Но я не помню его рассказов о событиях в Польше и Финляндии. Вероятно, они не предназначались для посторонних и детских ушей. Люди боялись говорить правду, и даже мы, дети, понимали это.
Воскресный день. Занятий в школе нет. Детский садик не работает. У мамы выходной. С утра накрыт стол: печенье, конфеты, яблоки, водка и закуска. Прощальный завтрак. Отец уезжает в Москву. После демобилизации он не вернулся на прежнее место работы, а завербовался на какую-то московскую стройку. (Очередная смена места работы!). Нам объяснили, что папа там будет больше зарабатывать. Жить ему придётся в общежитии. А когда получит комнату, мы переедем к нему. Провожаем. Папа несёт маленький сундучок и вещмешок. Мне доверена плетёная корзинка. Прощаемся на трамвайной остановке. На вокзал с папой едет только мама. Нам велено идти домой. Никто не предполагал, что мама и, вероятнее всего, братишка видят папу в последний раз.
Любимый предмет в школе - география, писатель - Жюль Верн. Грезил о путешествиях. К весне уговорил двух соучеников совершить пеший поход в Москву. Стали тайно от родителей готовиться. Купили карту, где-то достали компас (по тем временам компас и часы были редкостью), каждый приготовил вещмешок и договорились какие вещи брать с собой. Деньги экономили от школьных завтраков. Мы не сомневались, что папа нам будет рад и покажет Москву. Домой предполагали вернуться также пешком.
Но перед самыми каникулами мама нарушила все наши планы. Её знакомая тётя Дуся ехала в Москву за сахаром (в наших магазинах его не было, а на рынке он стоил очень дорого). Мама с ней отправила меня на каникулы к отцу.
3. Начало войны
В середине мая 1941 года тётя Дуся и я отправились в Москву на теплоходе. Шли по Волге и каналу Москва-Волга до Химкинского водохранилища. Свой пеший поход в Москву мы, мальчишки, хотели совершить в основном по берегам канала. В те времена о нём много писали и говорили как о великой сталинской стройке. И мне повезло: я увидел недавно построенный канал с водохранилищами и шлюзами с борта новенького теплохода. Детское воображение было поражено великолепием теплохода, грандиозностью канала и красотою окружающей природы. К тому же это было моё первое, почти самостоятельное путешествие.
Остановились у родственников тёти Дуси в самом центре Москвы внутри квартала, примыкающего к Старой площади, где теперь стоит комплекс вновь построенных зданий бывшего ЦК КПСС. Квартира коммунальная. Узкая, длинная комната. Для тёти Дуси поставили деревянную раскладушку, а мне постелили на полу.
После завтрака в ГУМ за сахаром. Здесь тоже очереди, но отпускают быстро. В одни руки не более одного килограмма. Мы с тётей Дусей, сменяя друг друга, занимаем вновь и вновь очередь, чтобы побыстрее отовариться. Мне невтерпеж. Ведь рядом Красная площадь, Кремль, мавзолей! Тётя Дуся всё понимает. Когда накупили достаточное для одной ходки количество сахара, она, назначив место и время встречи, отпустила меня, а сама понесла сумки к родственникам.