Георгий Константинович, чрезвычайно занятый служебными делами, всегда старался выкроить время для работы над оперативно-стратегическими вопросами, чтения исторических материалов о прошлых войнах, классических трудов по военному искусству и различной мемуарной литературы. Особенно много ему дала личная разработка оперативно-тактических заданий на проведение дивизионных и корпусных командных игр, командно-штабных учений, учений с войсками. "После каждого такого учения я чувствовал, - вспоминал он, - что все больше набираюсь знаний и опыта, а это было совершенно необходимо не только для моего собственного роста, но и для молодых кадров, которые мне были вверены. Приятно было, когда занятие или учение с частью, штабом или группой офицеров приносило ощутимую пользу его участникам. Я считал это самой большой наградой за труд. Если на занятии никто не получил ничего нового и не почерпнул знаний из личного багажа старшего начальника, то такое занятие, на мой взгляд, является прямым укором совести командира и подчеркивает его неполноценность. А что греха таить, командиров, стоявших по знаниям не выше своих подчиненных, у нас тогда было немало".
В июне 1938 года его назначают заместителем командующего войсками Белорусского военного округа по кавалерии. "Переехали в Смоленск, где тогда находился штаб округа, - вспоминала Эра Георгиевна. - Квартиру получили во флигеле большого красивого дома, глядевшего на сквер, в котором жили семьи командования округа… Папа, как всегда, был занят на работе. Мама "крутилась" с нами… Мне уже было десять лет, и я помогала маме, чем могла.
Напротив, через сквер, находилась школа № 7, в 3-м классе "Б" которой я проучилась неполный учебный год… Там же я была принята в пионеры. Это событие в моей жизни было отмечено нашим семейным "походом" в фотоателье… Мы с сестрой одеты в традиционные по тому времени матроски. На мне пионерский галстук со значком. Отец, немного пополневший, в серой коверкотовой гимнастерке, с двумя орденами и медалью (орден Красного Знамени, орден Ленина и медаль "XX лет РККА", последней награжден в феврале 1938 года. - В.Д.) на груди, с двумя ромбами. Виски немного поседевшие, но глаза по-прежнему молодые".
В конце мая 1939 года Г.К.Жуков проводил в Минске, в штабе 3-го кавалерийского корпуса, разбор командно-штабного учения. На стенах и стойках развешано множество карт и схем, на которых наглядно видны принятые командирами корпуса и дивизий решения. Вглядываясь в эти карты, Жуков с трудом сдерживает раздражение: все решения однотипны, в большинстве из них отсутствует творческая мысль, чувствуется недостаток образования, опыта, военного кругозора. Да и что взять с этих мальчишек? Вчерашние командиры батальонов и даже рот стали командирами дивизий, полков взамен репрессированных, уволенных из армии опытных командиров.
Неожиданно дверь зала распахнулась, вошел член Военного совета округа дивизионный комиссар И.3.Сусайков. Он быстро подошел почти вплотную к Жукову и сообщил, что его срочно вызывают в Москву. Через полчаса Жуков уже был в штабе округа. Там ему не сказали ничего нового. Времени ехать домой уже не было, да и чемодан с самым необходимым находился здесь же, в кабинете. Оставалось только позвонить жене. Ее тревожные вопросы, вперемешку с рыданиями, выслушал довольно спокойно, прекрасно понимая ее состояние, и, как мог, постарался успокоить. Но у самого на душе было неспокойно - ведь на дворе стоял 1939 год.
Глава IV. Прообраз будущих побед
"21.30. 24.5.39. Из Москвы в Смоленск.
Милый Шурик!
Сегодня был у наркома. Принял исключительно хорошо. Еду в продолжительную командировку. Нарком сказал: заряжаться надо примерно на 3 месяца. К тебе у меня просьба такая: во-первых, не поддавайся хныканью, держись стойко и с достоинством, постарайся с честью перенести неприятную разлуку. Учти, родная, что мне предстоит очень тяжелая работа, и я, как член партии, командир РККА, должен ее выполнить с честью и образцово. Ты же меня знаешь, что я плохо выполнять службу не приучен, но для этого мне нужно быть спокойным за тебя и дочурок. Я тебя прошу это спокойствие мне создать. Напряги все свои силы, но этого добейся, иначе ты не можешь считать себя моим другом жизни. Что касается меня, то будь спокойна на 100 процентов.
Ты меня крепко напоследок обидела своими слезами. Ну что ж, понимаю, тебе тоже тяжело.
Целую тебя крепко, крепко. Целую моих милых дочурок.
Ваш Жорж".
О слезах он написал не случайно - терпеть их не мог. А подписался "Жорж" потому, что так его называла жена, и это имя ему нравилось в молодости. Закончив письмо, Георгий Константинович мысленно вновь вернулся к событиям минувшего дня.
Утром он прибыл в Москву и сразу же направился в Наркомат обороны, где его встретил состоявший по особым поручениям при наркоме обороны Р.П.Хмельницкий. Выяснилось, что К.Е.Ворошилов уже ждет. Об этой встрече рассказывает сам Жуков:
"Войдя в кабинет, я отрапортовал наркому о прибытии. К.Е.Ворошилов, справившись о здоровье, сказал:
- Японские войска внезапно вторглись в пределы дружественной нам Монголии, которую Советское правительство договором от 12 марта 1936 года обязалось защищать от всякой внешней агрессии. Вот карта района вторжения с обстановкой на 30 мая.
Я подошел к карте.
- Вот здесь, - указал нарком, - длительное время проводились мелкие провокационные налеты на монгольских пограничников, а вот здесь японские войска в составе группы войск Хайларского гарнизона вторглись на территорию МНР и напали на монгольские пограничные части, прикрывавшие участок местности восточнее реки Халхин-Гол. - Думаю, - продолжал нарком, - что затеяна серьезная военная авантюра. Во всяком случае, на этом дело не кончится… Можете ли вы вылететь туда немедленно и, если потребуется, принять на себя командование войсками?"
Жуков ответил утвердительно. В тот же день по указанию наркома обороны он был принят исполняющим обязанности заместителя начальника Генерального штаба комкором И.В.Смородиновым. В Генштабе Жукова ознакомили с обстановкой, сложившейся в Монголии, попросили по прибытии на место разобраться, что там происходит, и откровенно доложить свое мнение.
Из Генерального штаба Жуков направился в Брюсов переулок, где вместе с семьей, женой Клавдией Ильиничной и дочкой Ритой, жил его двоюродный брат М.М.Пилихин. Здесь гостя накормили и напоили. Беседовали допоздна. Рассказывали друг другу, как жили, чем занимались. А рано утром Георгий Константинович уехал в аэропорт. Прощаясь, сказал: "Или вернусь с подарками, или… не поминайте меня лихом".
"Скоро наш самолет был уже в воздухе и взял курс на Монголию, - вспоминает Жуков. - Последнюю остановку перед тем, как покинуть пределы страны, сделали в Чите. Нас пригласил к себе Военный совет округа (имеется в виду Военный совет Забайкальского военного округа. - В.Д.) для информации. В штабе встретили командующий округом В.Ф.Яковлев и член Военсовета Д.А.Гапанович. Они сообщили о последних событиях. Новым было то, что японская авиация проникает глубоко на территорию МНР и гоняется за нашими машинами, расстреливая их с воздуха".
К утру 5 июня, по свидетельству Жукова, он прибыл в Тамцак-Булак, в штаб 57-го особого стрелкового корпуса, который был дислоцирован на территории Монгольской Народной Республики в соответствии с протоколом о взаимопомощи между СССР и МНР от 12 марта 1936 года. Корпус к началу июня 1939 года насчитывал около 5,6 тысячи человек, командовал им комдив Н.В.Фекленко.
О Фекленко Георгий Константинович в своих мемуарах упоминает мало и нелестно. В будущем генерал-лейтенант танковых войск, Фекленко в первой половине 30-х годов командовал механизированным полком, с 1936 года - 7-й мотоброневой бригадой, а с сентября 1938 года - 57-м особым стрелковым корпусом. После того как в июне 1939 года Жуков сменил его на этом посту, Фекленко был направлен в Советский Союз и в 1940 году назначен командиром 15-й танковой дивизии, а в январе следующего года - командиром 19-го механизированного корпуса. В этой должности он вступил в Великую Отечественную войну, участвовал в приграничных сражениях, затем командовал 38-й армией, Сталинградским военным округом, был помощником командующего войсками Южного фронта по формированиям, заместителем начальника Главного автобронетанкового управления, в июне-июле 1942 года командовал 17-м танковым корпусом. В последующем Фекленко возглавлял Тульский и Сталинградский автобронетанковые центры, управление формирований бронетанковых и механизированных войск РККА, Харьковский военный округ.
Жуков, прибыв в Тамцак-Булак, обсудил положение дел с Фекленко, комиссаром корпуса ЧМ.С.Никишевым и начальником штаба А.М.Кущевым. Кущев сразу же оговорился, что обстановка еще недостаточно изучена. Это дало Георгию Константиновичу повод заключить, что командование корпуса ситуацией не владеет. Он спросил Фекленко, можно ли за 120 километров от поля боя управлять войсками. Командир корпуса ответил: "Сидим мы здесь, конечно, далековато, но у нас район событий не подготовлен в оперативном отношении. Впереди нет ни одного километра телефонно-телеграфных линий, нет подготовленного командного пункта, посадочных площадок". На вопрос Жукова, что делается для того, чтобы все это было, Фекленко ответил: "Думаем послать за лесоматериалами и приступить к оборудованию КП".
"Оказалось, что никто из командования корпуса, кроме полкового комиссара М.С.Никишева, в районе событий не был, - пишет Жуков. - Я предложил комкору немедленно поехать на передовую и там тщательно разобраться в обстановке. Сославшись на то, что его могут в любую минуту вызвать к аппарату из Москвы, он предложил поехать со мной М.С.Никишеву".
Здесь мы на время прервем нить нашего повествования. Очевидно, внимательный читатель уже усмотрел противоречие в хронологии описываемых событий и задался вопросом: как Ворошилов мог показать Жукову карту с обстановкой на 30 мая, если их встреча состоялась раньше? Реконструированные на основе архивных материалов даты и факты говорят о том, что в воспоминаниях Г.К.Жуковым допущен, по разным причинам и без всякого умысла, ряд неточностей, которые перекочевали и в другие книги, посвященные полководцу. Но перед тем как восстановим истинную картину событий, напомним причины возникновения конфликта в районе реки Халхин-Гол.
В сентябре 1931 года японские войска начали оккупацию Маньчжурии и приблизились к государственной границе СССР. Генеральный штаб Японии в это время принял "Основные положения плана войны против СССР", предусматривавшие выдвижение войск к востоку от Большого Хингана и быстрый разгром главных сил Красной Армии. Учитывая, что СССР к середине 30-х годов усилил свою обороноспособность на Дальнем Востоке, военно-политическое руководство Японии пошло на заключение союза с Германией. Позже к нему присоединилась Италия. Все это воодушевило Японию на расширение военной агрессии в Азии, прежде всего против Китая. В январе 1935 года японские войска вторглись на территорию Монгольской Народной Республики и захватили часть восточного выступа территории МНР. Позднее некоторые японские историки пытались снять обвинения с правительства Японии за конфликт в районе Халхин-Гола. Так, в июне 1989 года на международной научной конференции в Улан-Баторе, участником которой был автор этой книги, японский исследователь доктор Ушижима в своем выступлении возложил ответственность за конфликт на командование Квантунской армии, действия "которого не всегда поддерживались Генштабом Японии и ее правительством".
5 июня 1935 года на станции Маньчжурия начались переговоры между маньчжурской и монгольской делегациями с целью мирного урегулирования спорных пограничных вопросов. Однако достигнуть соглашения не удалось. Не увенчалась успехом и работа созданной в августе постоянно действующей смешанной комиссии. Поэтому в январе 1936 года, когда обстановка была напряжена до предела, правительство МНР обратилось к советскому руководству с просьбой об оказании военной помощи. В феврале того же года СССР заявил о своей готовности оказать помощь МНР ввиду японской агрессии. 12 марта в Улан-Баторе был подписан Протокол о взаимопомощи между СССР и МНР сроком на 10 лет.
К моменту подписания советско-монгольского протокола военные столкновения между японо-маньчжурскими и монгольскими войсками продолжались. "Правительство МНР не раз выступало с заявлениями по поводу участившихся нападений на нашу территорию со стороны японо-маньчжурских войск, - говорилось в ноте правительства Монгольской Народной Республики, направленной 30 марта 1936 года правительству Маньчжоу-Го. - Однако, на словах выступая за мир, ваша сторона не прекращает провокационные действия на нашей границе, еще более накаляет и без того напряженную обстановку".
Но правительство Японии продолжало наращивать агрессивные действия в регионе. В июле 1937 года, спровоцировав инцидент у моста Лугоуцяо близ Пекина, Япония начала крупномасштабную агрессию против Китая. В июле-августе 1938 года в районе озера Хасан произошло столкновение между японскими и советскими войсками, закончившееся поражением японских частей. Осенью того же года Генеральный штаб японской армии приступил к разработке плана войны против СССР, получившего кодовое название "План операции № 8". Этот план имел два варианта: "А" ("Ко") - нанесение главного удара на восточном направлении против войск СССР в Приморье, и "Б" ("Оцу") - нападение на СССР там, где он не ожидает, - на западном направлении, через Монголию (Японские слова "Ко" и "Оцу" означают соответственно "первый" и "второй". - В.Д.). Для этого на территории Маньчжурии и Внутренней Монголии спешно строились железные и шоссейные дороги, аэродромы. 25 апреля 1939 года Генштаб японской армии, оценив военно-политическое положение в Европе, где Германия готовилась к началу Второй мировой войны, направил в войска так называемые "Принципы разрешения приграничных конфликтов между Маньчжоу-Го и СССР". В четвертом параграфе этого документа было записано: "В случае, если граница не ясна, военному командованию необходимо определять границу по своему усмотрению и избегать ненужных конфликтов".
15 мая 1939 года правительство Маньчжоу-Го направило ноту правительству МНР, в которой отмечалось: "Начиная с 11 мая 1939 года солдаты Внешней Монголии (Монгольская Народная Республика. - В.Д.) неоднократно вторгались в район Номон-Хан (речь идет о районе реки Халхин-Гол. - В.Д.). Наши пограничники вынуждены были открыть огонь и отогнать их обратно, однако солдаты Внешней Монголии все еще, видимо, продолжают находиться в указанном районе. Правительство Маньчжоу-Го выражает при этом правительству МНР самый строгий протест против этих незаконных действий и одновременно требует отозвать свои войска, чтобы установить нормальные условия границы".
Правительство Монгольской Народной Республики, в свою очередь, считало виновными в нарушении границы японские и маньчжурские войска. Оно представило ряд документов Н.В.Фекленко, который после их изучения сообщал в середине мая в Наркомат обороны СССР: "Документы найдены, где указывается в точности граница, по картам и живыми людьми, которые в свое время отмечали границу. Найдена карта от 5 июля 1887 года, составленная в результате разрешения пограничных споров между баргутами (монгольское племя. - В.Д.) и халхасцами (монголы). Этот спор продолжался около 5 лет и в результате проведена граница. На карту наклеена легенда на маньчжурском языке, заверена начальником маньчжурской династии… Таким образом, все события происходили не на маньчжурской территории, а на территории МНР".
К этому времени командование Квантунской армии сосредоточило в спорном районе 23-ю пехотную дивизию и несколько полков баргутской конницы, а в районе Хайлара - 2-ю сборную авиационную группу. Общее командование этими войсками было возложено на генерал-лейтенанта М.Камацубару, общепризнанного специалиста по Советскому Союзу. Он хорошо говорил по-русски, с 1919 по 1921 год служил заместителем военного атташе в Москве, а в 1927–1930 годах - военным атташе. Начальником штаба 23-й дивизии был другой эксперт по Советскому Союзу, кадровый разведчик Ц.Оути. В 1933–1935 годах он был военным атташе в Латвии, затем на протяжении двух лет возглавлял штаб кавалерийской бригады в Маньчжурии. Личный состав дивизии не имел боевого опыта и воинской выучки, но командование японской армии считало, что ее руководство, которое хорошо знало военную доктрину СССР, в кратчайшее время сможет организовать необходимые обучение и тренировки и успешно справится с поставленными задачами.
Кроме того, японцы не без оснований полагали, что они удачно выбрали район боевых действий. В военно-географической справке, подготовленной в октябре 1939 года работниками штаба 1-й армейской группы, отмечено, что "удаленность района на территории МНР создавала исключительную трудность в сосредоточении и питании всем необходимым наших войск, выступное положение района в сторону территории Маньчжурии создавало благоприятные условия в решении военных задач японским командованием… Захват района обеспечивал надежное прикрытие для будущей железной дороги Халун-Аршан - Ганьчжур".
13 мая генерал-лейтенант Камацубара направил к Халхин-Голу сводный отряд во главе с командиром 64-го пехотного полка полковником Ямагата "для выполнения задачи по уничтожению войск Внешней Монголии". Утром 14 мая до 300 японских солдат и баргут перешли границу, вышли на рубеж реки Халхин-Гол и заняли Дунгур-Обо. В тот же день и 15 мая японские самолеты, нарушив воздушное пространство МНР, обстреляли пограничников и подвергли бомбардировке одну из пограничных застав. В ночь на 16 мая на восточный берег Халхин-Гола, где находились японцы и баргуты, прибыли 14 автомашин с пехотой. Войска Монгольской народно-революционной армии (далее - МНРА), обессиленные массовыми репрессиями, развернутыми маршалом X.Чойбалсаном, оказались не в состоянии дать надлежащий отпор противнику. Бывший комиссар 24-го халхингольского пограничного отряда подполковник в отставке Б.Цэвэгзав вспоминал: "По сути, наши войска оказались обезглавленными и неподготовленными к битве с таким противником, как Квантунская армия. Основную тяжесть этой необъявленной войны взяла на себя армия верного союзника - Советского Союза".