ГЛАВА XIV
Матвей Гагарин. – Губернаторство его в Сибири. – Роскошные палаты князя Гагарина в Москве. – Суд и казнь князя Гагарина. – Загородный дом. – Гагаринские пруды. – Дача Студеней. – Граф Закревский. – Дом князя Б. И. Гагарина. – Князь Г. П. Гагарин. – Муж Лопухиной. – Княгиня П. Ю. Гагарина. – Домашние спектакли. – Актрисы Семенова и Жорж. – Домашние спектакли в павловское время. – С. Марфино. – Театралы александровского времени. – Награды театралов в старое время. – Театрал Сибилев. – Ф. Ф. Кокошкин. – Анекдоты про Кокошкина. – Французские любительские спектакли. – Загородные дома вельмож в екатерининское время.
Упоминая о доме Юсуповых, нельзя пройти молчанием московского дома князя Матвея Петровича Гагарина, в петровское время московского губернатора и сибирского; дом этот, искаженный только в своем виде, цел посейчас: стоит он на Тверской улице и разбит на мелкие квартиры и магазины.
И. Снегирев говорит: когда еще в Белом городе в царствование Петра Великого между уютными каменными домами бояр стояли не только деревянные хоромы, но даже избы горожан, тогда князь М. И. Гагарин воздвиг великолепные палаты на образец венецианских, вероятно, по проекту одного из иностранных архитекторов, которые вместе с русскими строителями украшали столицу произведениями церковного и гражданского зодчеств. Мы еще помним первобытный наружный вид этих палат и можем наверное сказать, что они составляли украшение Царской, или Тверской, улицы.
Великолепие внешности его палат соответствовало и роскошному внутреннему убранству. Разного рода дорогое дерево, мрамор, хрусталь, бронза, серебро и золото употреблены были на украшение покоев, где зеркальные потолки отражали в себе блеск люстр, канделябр, в висячих больших хрустальных сосудах плавали живые рыбы, разноцветные наборные полы представляли узорчатые ковры. Одни оклады образов, находившихся в спальне его, осыпанные бриллиантами, стоили, по оценке тогдашних ювелиров, более 130 000 рублей.
Где стояли эти каменные палаты, в 1657 году был двор князя Ивана Дашкова; по отъезде своем в Сибирь князь отдал этот дом своему сыну Алексею, женатому на дочери вице-канцлера Шафирова. Молодой Гагарин, большой кутила, долго путешествовал по Европе, живя там как владетельный князь. После смерти своего отца, казненного Петром Великим, он был разжалован царем в простые матросы и служил при Адмиралтействе.
Причину казни князя Гагарина современники толкуют неодинаково. Берхгольц говорит, что он был повешен за расхищение царской казны, но в то время Меншиков, Брюс и Апраксин тоже крали, но их не вешали. Страленберг утверждает, что до царя дошли слухи о намерении Гагарина сделаться в Сибири независимым от России владетелем. Это подтверждается запискою некоторых дворян, составленною в 1730 году, в то время, когда шли в Москве толки о форме правления при вновь избранной императрице Анне:
"Не видели ли мы, – сказано в записке, – как при самовластном, но молодом монархе, велику власть имеющие, Мазепа действительно, а Гагарин намерением подданство отложить дерзнули".
Берхгольц рассказывает, что Гагарин не хотел признаваться в своих проступках и потому несколько раз был наказываем кнутом. Когда князь Гагарин был уже приговорен к виселице и казнь должна была совершиться, царь за день перед тем словесно приказывал уверить его, что не только дарует ему жизнь, но и все прошлое предаст забвению, если он признается в своих, ясно доказанных преступлениях. Но, несмотря на то, что многие свидетели, и в том числе родной его сын, на очных ставках убеждали в них более, нежели сколько было нужно, виновный не признался ни в чем. Тогда в самый день отъезда царя в Ригу он был повешен перед окнами Юстицколлегии в присутствии государя и всех своих знатных родственников. Через несколько дней виселица была перенесена в другое место, на Большую площадь. Берхгольц пишет, что он слышал, будто для большего устрашения тело будет повешено в третий раз, по ту сторону реки, и затем отошлется в Сибирь.
Где видел Берхгольц висевшим тело несчастного князя, там стояло много шестов с воткнутыми на них головами; лицо преступника было закрыто платком, одежда состояла из камзола и исподнего платья коричневого цвета, сверх которого надета белая рубашка; на ногах у него маленькие круглые русские сапоги. Росту князь Гагарин был очень небольшого.
Когда князь был губернатором всей Сибири, то делал очень много добра сосланным туда пленным шведам, для которых в первые три года своего управления истратил будто бы до 15 000 рублей собственных денег.
Князь Гагарин удивлял царскою пышностью в Сибири. У него за столом подавали кушанья на пятидесяти серебряных блюдах, сам же он ел только на золотых тарелках. Колеса его кареты были также серебряные, и лошади подкованы серебряными и золотыми подковами. Гагарин прежде пользовался большим доверием императора и потому стал почти самовластно управлять обширною и богатою страною.
В числе сокровищ князя находился драгоценный рубин, привезенный ему из Китая; впоследствии этот рубин достался, в виде подарка князя, Меншикову и от него перешел к императрице Екатерине I. Сын Гагарина, путешествовавший за границей, до того сорил деньгами, что иностранцы считали молодого князя за какого-то набоба.
Когда происходило следствие над отцом, то и у сына спрашивали: "Как он поехал за море, что с ним было от отца его отправлено денег, и золота, и товаров, а также через векселя; в бытность за морем сколько денег и товаров, и золотых, и прочих вещей через него получал, и что всей суммы в ту его бытность за морем издержано".
Петр, узнав о злоупотреблениях в Сибири Гагарина, вызвал его в Петербург под тем предлогом, что назначает его участвовать в суде над царевичем Алексеем Петровичем, а сам, между тем, отправил для разведки о действиях губернатора одного полковника, a следом за ним – и своего денщика Егора Пашкова.
Первый из этих ревизоров, подкупленный в Петербурге на сторону Гагарина князем Меншиковым, скрыл все губернаторские злоупотребления и за это поплатился своею головою. Пашков же рассказал Петру всю правду об ужасном лихоимстве князя.
После следствия признано было, что Гагарин утаил на Вятке от отпуска за море хлеба в 1716 году и некоторое количество его раздал иноземцам за алмазные вещи; брал себе казенные деньги, получал взятки от откупщиков и даже грабил купеческие караваны. Князь после пытки, как мы уже говорили, был повешен.
Великолепные палаты Гагарина в царствование Екатерины II принадлежали внуку казненного, князю Матвею Алексеевичу; а когда линия этих князей Гагариных пресеклась в 1804 году за смертью внучки казненного, графини Матюшкиной, то в 1805 году владела ими мать графа Платона Зубова;– потом переходили они в руки купцов Часовникова, Крашенинникова и Дубицкого, и затем к Д А. Олсуфьеву.
Дом Гагарина в век Петра Великого представлял немалую диковинку не только на Тверской улице, но и по всей Москве; построен он был по образцу венецианских дворцов. Четырехэтажные палаты эти выходили фасадом на улицу, образуя портал с двумя павильонами; в уступах между ними на арках устроена была открытая терраса с балюстрадою.
В бельэтаже у портала и в павильонах висели балконы из белого камня, украшенного вычурною резьбою. Наличники и сандрики над окнами состояли из орнаментов, искусно высеченных из белого же камня. Над подъездными воротами видно было клеймо, увенчанное княжескою короною и запечатленное следующею надписью:
"Боже, во имя Твое спаси".
В этих воротах со стрельчатым сводом на правой стороне парадная лестница вела в верхние этажи здания. Глубокие подвалы из белого камня занимали низ всего здания, сложенного из тяжеловесного кирпича и белого камня с частыми железными связями. С лицевой стороны фасада этого дома разными владельцами его было сделано много рельефных украшений во вкусе архитектуры XVII века и заимствованных из флорентийских городских домов.
Из бельэтажа на улицу, по обе стороны ворот были красивые каменные крыльца с оборотами, с фигурами, балюстрадами, иссеченными из белого камня. На заднем фасаде дома на дворе находился из того же второго этажа длинный балкон с балясом и художественными орнаментами.
Об этом доме известный наш зодчий прошлого столетия В. И. Баженов отзывался с восторженной похвалой. В настоящее время дом переделан для жилья, внизу его трактир и лавки. По словам А. А. Мартынова, дом этот совершенно был переделан и утратил свой первобытный характер в 1852 году.
Загородный дом Гагариных был за Трехгорною заставой, что теперь называется Студенец, а в то время он назывался "Гагаринские пруды". Впоследствии эта дача перешла к графу Федору Андреевичу Толстому и уже от него – к единственной его дочери, графине А. Ф. Закревской.
Муж графини тогда был министром внутренних дел. Слово "загородный дом" тогда состарилось для москвичей, его начали заменять словом "дача". Вот отчего переименованное "Трехгорное" в "Закревского дачу" стало привлекать всех москвичей в это имение. Граф гостеприимно открыл для всех двери, и все другие загородные гульбища были брошены, опустели.
Новый владелец прекрасно изукрасил свою дачу. От больших ворот до главного дома над самою рекой шла прямая, широкая и длинная аллея для экипажей с двумя боковыми узкими, для пешеходов, аллеями. С обеих сторон этих аллей было по три обрыва четырехугольных, равной величины, разделенных между собою вновь прокопанными канавами, тогда еще с чистою проточною водой, и соединенных деревянными мостиками. Каждый из этих островков был посвящен памяти одного из героев, под начальством которых Закревский находился: Каменского, Барклая, Волконского и других. На каждом посреди деревьев находились или храмик, или памятник названным полководцам.
Необыкновенная нового рода правильность, напоминающая что-то фронтовое, и самая чистота, в которой все это было содержимо, как бы заимствованы были у аракчеевских военных поселений. Но недолго эта дача была в моде у москвичей – вскоре она была продана и теперь под названием "Студенец" принадлежит Обществу садоводства.
Существовал в Москве некогда еще другой, не менее исторический, – гагаринский дом, с большим садом, прудами и со всеми затеями прошлого барского житья. В этом доме перед 1812 годом помещался Английский клуб, а теперь в нем находится Екатерининская больница. Построен он был в 1716 году бригадиром князем Богданом Ивановичем Гагариным. Дом этот в роде Гагариных был более ста лет; куплен он в казну в 1833 году.
Один из рода этих Гагариных, князь Гавриил Петрович, служил при императрице Екатерине II сенатором. Император Павел I произвел его в кавалеры ордена св. апостола Андрея Первозванного.
Впоследствии он был министром коммерции и издал "Банкротский устав"; он известен также как духовный писатель; эпитафия, написанная им для своего намогильного памятника, одно время была в большой моде и повторялась на всех кладбищах на монументах зажиточных людей. Вот она:
Прохожий, ты идешь, но ляжешь так, как я,
Постой и отдохни на камне у меня;
Взгляни, что сделалось со тварью горделивой,
Где делся человек? И прах зарос крапивой!
Сорви ж былиночку и вспомни обо мне!
Я дома, ты в гостях – подумай о себе!
Сын этого князя – муж известной красавицы в павловское время, урожденной Лопухиной, издал сочинения отца под заглавием: "Забавы уединения моего в селе Богословском".
В начале XIX столетия в Москве была известна княгиня Прасковья Юрьевна Гагарина, урожденная княжна Трубецкая, бывшая впоследствии за вторым мужем Кологривовым. Эта княгиня слыла в тогдашнем московском обществе как очень эмансипированная женщина; у ног ее лежали наш историк Карамзин и поэт того времени князь И. М. Долгорукий, посвятивший ей несколько стихотворений.
Особенно известно одно под названием "Параши". Из-за любви к Гагариной застрелился тогда один молодой человек.
Странная судьба была этой княгини Гагариной: родная племянница фельдмаршала Румянцева-Задунайского, она вышла за молодого полковника Ф. С. Гагарина, погибшего при штурме Варшавы; неутешная молодая вдова, мать нескольких малолетних детей, была взята в плен и в темнице родила меньшую дочь. Она была освобождена вместе с другими пленницами после взятия Праги Суворовым. Долго она отвергала всякие утешения, в серьге носила землю с могилы мужа своего, но вместе с твердостью имела она необычайные, можно сказать, невиданные живость и веселость характера; раз предавшись удовольствиям света, она не переставала им следовать.
Сбросив иго старинных предрассудков и повиновение законам приличия, она стала пользоваться излишнею свободой. В то время не знали слов "эмансипированная", "нигилистка" и т. д., и назвали Гагарину просто бойкой барыней. Под конец, когда Прасковья Юрьевна стала терять свои прелести, явился обожатель – П. А. Кологривов, отставной полковник, служивший при Павле в Кавалергардском полку, и княгиня, чтобы отвязаться от преследований влюбленного, вышла за него замуж.
В доме Гагариной был театр, на котором нередко шли итальянские оперы;– примадонною в последних была сама хозяйка дома. Княгиня также играла и на театре Шаховских под Новинским, где появлялась в ролях репертуара французской актрисы Жорж.
В те времена в высшем обществе в большой моде были драматические спектакли, и не только считали обязанностью смотреть драматических актрис Семенову и приезжавшую тогда в Москву знаменитую французскую актрису Жорж, но и у себя на дому устраивали благородные спектакли и в подражание им появлялись в ролях этих артисток.
Две эти артистки, Семенова и Жорж, в Москве производили в то время необыкновенный фурор.
Говорили тогда, что Жорж имела годового содержания в Петербурге 60 000 руб. и, считая с царскими подарками, двумя бенефисами в Петербурге и двумя бенефисами в Москве, она получала до 100 000 руб. в год.
Мамзель Жорж приехала в первый раз в Москву как раз ко дню бенефиса знаменитой Семеновой и послала ей 50 руб., прося себе ложу в 3-м ярусе. Через неделю шел бенефис Жорж, и Семенова со своей стороны посылает ей 200 руб. и тоже просит ложу 3-го яруса, но гордая артистка отвечает следующей запиской: "Милостивая государыня! Если вы препроводили ко мне ваши 200 руб. для того, чтобы судить о моем таланте, то я не нахожу слов, как вас благодарить, и прилагаю к вашим деньгам еще 250 руб. для раздачи бедным людям. Но если вы посылаете деньги эти мне в подарок, то извольте знать, что в Париже я имею у себя двести тысяч франков".
Девица Жорж не отличалась строгостью нрава; она была привезена в Москву молодым гвардейским офицером Бенкендорфом. Из Петербурга до первой станции ее сопровождал большой кортеж поклонников артистки, всю дорогу и на станции вино лилось рекой, многие кавалеры не стояли на ногах; когда же пришлось ехать дальше, компания подхватила Жорж на руки и снесла ее в сани при криках: "Да здравствует великий талант, да здравствует красота".
Князь Вяземский в своих мемуарах рассказывает, как он, очарованный величием ее красоты и не менее величественною игрою художницы, отправлялся к ней лично за билетом на ее бенефис. Она жила на Тверской, у француженки мадам Шеню, которая содержала и отдавала комнаты внаймы с обедом в то время, когда в Москве не имелось ни отелей, ни ресторанов.
Вяземский говорит:
"Взобравшись на лестницу и прикоснувшись к замку дверей, за которыми таился мой кумир, я чувствовал, как сердце мое прытче застучало и кровь сильнее закипела. Вхожу в святилище и вижу пред собою высокую женщину в зеленом, увядшем и несколько засаленном капоте; рукава ее высоко засучены, в руке держит она не классический мельпоменовский кинжал, а просто большой кухонный нож, которым скоблит деревянный стол: это была моя Федра и Семирамида. Нисколько не смущаясь моим посещением врасплох и удивлением, которое должно было выражать мое лицо, сказала она мне: "Вот в каком порядке содержатся у вас в Москве помещения для приезжих, я сама должна заботиться о чистоте мебели своей"".
О красоте Жорж дает нам понятие другой ее современник, Ф. Ф. Вигель, видевший ее в Москве. По словам его:
"Голова ее могла служить моделью скорее ваятелю, чем живописцу; в ней виден был тип прежней греческой женской красоты, которую находим мы только в сохранившихся бюстах на древних моделях и барельефах и которой форма как будто разбита или потеряна. Самая толщина ее была приятна; более всего в ней очаровательным казался ее голос, нежный, чистый и внятный; она говорила стихи нараспев, в игре ее было не столько нежности, сколько жара; везде, где нужно было выразить благородный гнев или глубокое отчаяние, она была неподражаема".
Тот же Вяземский приводит рассказ в своих "Воспоминаниях": "Лет через тридцать в Париже захотелось мне подвергнуть испытанию мои прежние юношеские ощущения и сочувствия. Я отправился к девице Жорж; увидя ее, я внутренне ахнул и почти пожалел о зеленом измятом капоте и кухонном ноже: предо мною предстала какая-то старая баба-яга, плотно оштукатуренная белилами и румянами, и… можно ли было, глядя на эту безобразную маску, угадать в ней ту, которая как будто еще не так давно двойным могуществом искусства и красоты оковывала благоговейное внимание многих тысяч зрителей, поражала их, волновала, приводила в умиление, трепет, ужас и восторг".