Вскоре нам принесли в корзине провизию; я отыскала у себя чистые салфетки, накрыла стол, и мы принялись ужинать. Пили из моего единственного туалетного стакана; вилки заменяли ножами и пальцами. По окончании ужина, он отослал своего провожатого, а сам остался.
Великий князь Николай Константинович
- Мне с вами надо поговорить, - сказал он.
- Но теперь уже 6 часов утра, и мне хочется спать.
- Дайте мне только честное слово кое в чем, и вы сейчас же отправитесь спать.
- Я слишком легкомысленна для честного слова.
- Ваша, правда, слово - дело ненадежное.
Он взял бумажку, написал на ней несколько строк и подал мне ее со словами:
- Прочтите, подпишите и будьте моей женушкой!
Я прочла, улыбнулась и хотела, было, возвратить ему, но он положил мне руку на плечо и серьезно с расстановкой произнес:
- Так нужно.
Я уступила благодаря тому магическому влиянию, которое он производил на меня во все время нашей трехлетней близости, и он сказал:
- Вот вам билет в ложу; идя туда, надевайте все ваши бриллианты; если они хранятся в вашем посольстве, возьмите их оттуда на время спектакля.
Вот содержание бумаги, подписанной мною:
"Клянусь всем, что есть для меня священного в мире, никогда нигде и ни с кем не говорить и не видеться без дозволения моего августейшего повелителя. Обязуюсь верно, как благородная американка, соблюдать это клятвенное обещание и объявляю себя душой и телом рабою русского великого князя. Фанни Лир".
После этого он обнял меня, дал мне первый поцелуй и сказал:
- Милая моя, отныне ты моя, и завтра я принесу тебе кольцо запечатлеть твое обещание.
Он рассказал мне, что некогда был влюблен в прекрасную принцессу, что ему не дозволили жениться на ней, и что он никогда не женится на другой.
- Итак, - закончил он, - ты видишь, что подписала пожизненный договор.
Прощаясь, он обещал зайти ко мне в 5 часов того же дня. Я была счастлива и трепетала от радости, как брошенная собачка, отыскавшая, наконец, себе господина.
Мраморный дворец. Карлик. Павловск
К 5 часам я походила на человека, которому подарили белого слона, и он не знает, что с ним делать. Тем не менее, я приняла великого князя, как давнего знакомого. Он подарил мне прекрасный браслет, запиравшийся на ключик, который подвесил к своим брелокам, и остался у меня обедать. После обеда он восхищал меня своим пением. У него прекрасный, очень мелодический и задушевный баритон.
Через два или три дня, проведенные таким образом, он написал мне, что пришлет за мной карету со своим карликом Капровичем в качестве провожатого. В 7 часов приехала карета; на козлах сидел гигант-кучер с бородой до пояса, а рядом с ним крошечное существо - настоящий мальчик-с-пальчик, и мы поехали в Мраморный дворец.
Николай, так великий князь велел мне звать себя, жил там вместе со своим отцом, но его квартира была особняком с отдельным ходом.
Он принял меня очень любезно, показал свои апартаменты и портрет своей возлюбленной принцессы. Маленький столик был накрыт в небольшой комнате, вроде библиотеки или курительной, стены которой были украшены оружием и персидскими коврами. На столовом белье вышиты императорские гербы; массивное, но простое серебро было украшено инициалами "Н. К." Посуда тонкого фарфора была с двуглавыми орлами. За завтраком нам прислуживали пять лакеев, каждый в особой ливрее; но блюда не отличались вкусом.
Дворцовую кухню вообще нельзя похвалить; хотя повара французы, но влияния страны, должно быть, вредно отзывается на их искусстве.
Зато вина превосходны. Здесь я в первый раз в жизни попробовала венгерского, после которого не могла подняться со стула, что очень забавляла великого князя.
Затем он показывал мне свои альбомы, картины, среди которых были картины Греза - "Проклятие" и "Раскаяние", турецкую баню, рассказал мне множество своих семейных анекдотов и долго трогательно говорил о своей возлюбленной принцессе, так что я чуть не расплакалась вместе с ним, и пообещал, как только поправится (ему тогда нездоровилось), свезти меня в Павловск, куда мне, однако, не хотелось ехать из боязни встретиться с жившей там его матерью. Мы провели прекрасный вечер, правда, несколько смущаемый опасением внезапного появления отца великого князя, но запрещенный плод всегда вкуснее.
На этот раз опасность миновала; но дня через два наш tete-a-tete был смущен известием: великий князь-отец идет!
Куда деваться? В комнате была прекрасная кровать в средневековом стиле, я впопыхах бросилась в нее, задернула занавесы и притаилась, уткнув лицо в подушку. К несчастью, великий князь заинтересовался этой недавно купленной кроватью и приподнял занавески, чтобы взглянуть.
- Это что за женщина? - спросил он.
- Она пришла ко мне с подпиской по благотворительному делу, - отвечал сын, - и спряталась, испугавшись вашего прихода.
- А хорошенькая она?
- Нет, и старая, и некрасивая.
- Ну, так не стоит, значит, и смотреть, - и он ушел, но тотчас же вернулся со словами: - а мне кажется, что это американка; она, кажется, прехорошенькая; дай ка я взгляну на нее.
- Нет, нет, папаша, она вся дрожит от страха и не покажется вам.
Наконец, он ушел, а мы вскоре поскакали на тройках в Павловск. Было холодно, как в Лапландии. Вдали, в морозной мгле, кое, где мерцали огоньки, но вскоре и они исчезли, и мы погрузились в какой-то мрачный, безмолвный снежный океан.
Мои спутники, Николай и его провожатый, вскоре задремали и перестали отвечать на мои вопросы, и я принялась фантазировать, воображая, что лошади закусили удила и несут нас неведомо куда, что за нами несется стая волков, и Николай раздумывает, кого им бросить на съедение, меня или спутника Евгения…
Вдруг блеснул огонь, и показались большие ворота.
Я увидела военный караул, отдающий честь, и услышала звон колокола. Мы в Павловске; я вышла в обширную, хорошо освященную и жарко натопленную залу.
Чувство восторженного счастья, охватившее меня в эту минуту, навсегда запечатлелось в моей душе и привязало меня особою любовью к Павловскому дворцу.
Великолепная зала была украшена превосходными картинами. Портреты Екатерины II и Павла I работы Лампи, Петра Великого - Натье и других выдающихся мастеров. Мебель, бронза были в стиле Людовика XVI с примесью стиля Империи, нарушавшей несколько общую гармонию. Разнообразные предметы искусства, золоченые диваны, большой стол из красного порфира, десятка два стенных часов различных эпох, одновременный бой которых производил странную музыку, все это было старательно собранно сюда в течение нескольких поколений, и я впоследствии сердилась, как на профанацию, когда великому князю приходило в голову что-нибудь изменить в этой зале.
Николай ненадолго отлучился для свидания с своей матерью, а потом мы принялись за ужин. На этот раз дворцовая кухня была безукоризненна, а наш аппетит отличной приправой. Мы весело болтали, пили, он пел разные романсы и был в превосходном настроении. Он любил, после меня, больше всего на свете Павловский дворец.
На другой день, после утренней прогулке в санях, для которой с помощью башлыка и охотничьей куртки я была переодета мальчиком, великий князь осторожно, чтобы не увидела мать, познакомил меня с дворцом. Тут я увидела спальню Павла I с потайной лестницей за кроватью. Он постоянно боялся убийц и всюду устраивал себе от них лазейки. Будучи наследником величайшей в мире империи, он был гораздо беднее, чем думают.
- Если бы у меня была собака, и моя мать знала, что я люблю эту собаку, то она велела бы утопить ее, - сказал однажды Павел.
- Неудивительно поэтому, что он произвел в капитаны солдата, принесшего ему известие о серьезной болезни его августейшей матери и всякий раз повышал его в чине по мере того, как он извещал его, что болезнь ее усиливается, и произвел в генералы, когда услыхал, что императрица скончалась.
Этот монарх неверно понят.
Он по природе был добр, искренен и прям, но его мать из боязни, чтобы он не сверг ее с престола, окружила его людьми, думавшими, что убийством императора можно убить систему управления.
Припадки гнева и все крайности этого человека, живого, гордого, увлекавшегося всем, что благородно, прекрасно и справедливо, происходили от экзальтации, в которой виновна его мать. Я совсем приняла его сторону и с удовольствием узнала, что великий князь хочет поставить ему монумент на дворе дворца.
Я провела целый день в рассматривании бесчисленных прелестей дворца и жалею, что не вела правильную запись того, что видела.
Император. Сон. Характер Николая. Семейные сцены.
Я очень желала видеть царя. Мне посоветовали идти часу во втором в Летний сад, где его можно было видеть почти ежедневно.
Вскоре, идя к Летнему саду, я увидела великолепные парные сани с длиннобородым кучером. В санях сидел пожилой, но довольно еще красивый офицер в кавалергардской форме, который так пристально поглядывал на меня, что я невольно смутилась.
Сани остановились; два полицейских бережно приняли шинель офицера, и он вошел в сад. Я пошла навстречу, желая еще раз полюбоваться его большими прекрасными светло-голубыми глазами. Я догадывалась, что это царь, и шла быстро, раздумывая о том, что мне делать при встрече с ним, как вдруг он показался неподалеку от меня в своей белой фуражке с красным околышем. Я затрепетала, каясь в своем любопытстве, но все-таки могла бы его хорошо рассмотреть, если бы его большой черной собаке не вздумалось подбежать ко мне и начать приятельски меня обнюхивать.
Это отвлекло внимание государя от меня, и он отозвал собаку словами:
- "Милорд!", "Милорд!"
От этой встречи у меня осталось только смутное воспоминание о государе, а именно о несколько жестком выражении его глаз. Один старик, военный, которому я сообщила это впечатление, возразил, что взгляд (Николай I знал устрашающее действие своих "змеиных глаз", ценил действие взгляда и даже упражнялся в нем, беспрестанно пробуя на улице, во дворце, с своими детьми, министрами, вестовыми и фрейлинами, имеет ли его взгляд свойство гремучей змеи останавливать кровь в жилах (Герцен "Былое и думы")) у государя сравнительно с его отцом Николаем I, мягкий; в нем нет той твердости. Отец его, бывало, одним взглядом смирял непокорных, и по этому поводу рассказывал, как однажды Николай словами: "на колени!" усмирил народ во время холерного бунта.
Вообще же государь мне показался прекрасным, стройным джентльменом, которого все должны любить и считать за честь иметь своею главою. Впоследствии, встретив его несколько раз в великолепной парадной форме, я почувствовала, что в нем есть нечто величественное, какая-то сила, свойственная людям, облеченным властью. Великий князь обожал его.
- Если со мной случится несчастье, - говорил он, - только он один и пожалеет меня.
- А ваш отец? - спросила я.
- Мой отец, - воскликнул великий князь, - у моего отца только две страсти: честолюбие и танцовщица Кора Парль (Кузнецова)), а у государя золотое сердце, и он любит своих.
- Милая моя, - прибавил он с грустью, - я человек отмеченный роком, рожденной под несчастной звездой.
И он рассказал мне странный сон, виденный им три ночи сряду в Афинах, где он находился тогда со своей матерью и сестрой Ольгой.
- Мне грезилось, что я был осужден на смерть за какой-то позорный поступок и приведен для казни в Николаевскую залу, всю обтянутую черным крепом. Моя семья в трауре; император бледен, как привидение. Меня повели к роковой площадке вдоль рядов солдат моего полка; я взошел на нее и увидел стволы направленных на меня ружей. Зрители рыдали; императрица, и моя мать на коленях умоляли пощадить меня. Но он сказал "не могу", взошел на площадку, три раза поцеловал меня и, обратившись к толпе, громогласно произнес: "как дядя, я его прощаю и люблю; как государь, я вынужден присудить его к расстрелу". После этого он удалился; мне завязали глаза, связали назад руки; раздалась команда - пли! И я, вздрогнув, проснулся весь в холодном поту…
Я начинала понимать характер великого князя; он был нервен, высокомерен и раздражителен до бешенства и в тоже время добрый, заботливый, любящий и покровительствующий всему, что близко касалось его - от меня до своей последней собаки. Он был скуп на малые расходы и безрасчетно щедр на большие.
Делая сцены из-за 5 рублей, он в то же время осыпал меня тысячами. Это было следствием его воспитания; получая до 20-летнего возраста всего 10 рублей в месяц, он вдруг вступил в обладание всем своим состоянием (200.000 рублей дохода), которое ему казалось неисчерпаемым.
Члены императорской фамилии не носят с собой денег; делая покупки, они оставляют в магазине записку, по которой расплачивается дворцовая контора, и поэтому они не знают счета деньгам; торгуясь из-за копейки и бросают тысячи. Великий князь был в молодости несчастен. Его воспитатели, по большей части, немцы, утомляли, мучили и даже били его, вследствие чего он ненавидел немцев; физический и моральный надзор за ним был хуже, чем за любым мелким дворянином из его подданных. Ему, например, дозволяли питаться, как угодно; любимой пищей его стал чай с хлебом; только после многих ссор и раздоров мне удалось заставить его изменить эту расслабляющую диету на нормальную.
Однажды, поссорившись с ним, я слегка ударила его по щеке.
- Как вы осмелились, - закричал он в ярости, - ударить великого князя!
Я возразила, что для меня он не великий князь, а мой друг, который не должен забываться. Он ушел раздраженный, но вскоре возвратился.
- Как жаль, Фанни Лир, что не ты была моей воспитательницей.
Я ревнива и не скрывала этого, и он часто поддразнивал меня. Его старались уловить в свои сети не только женщины моего круга, но и великосветские дамы, принимавшие в своих будуарах в соблазнительном дезабилье, но он гнушался ими и не раз, отдавая мне их письма, говорил:
- Эти, с вида нравственная, особа на самом деле развратнее последней потаскушки и они еще смеют осуждать тебя!
Когда мне случалось сидеть в театре бок обок с этими госпожами, и они слегка отворачивались от меня, я храбро повертывалась к ним спиною; сила была на моей стороне - я владела великим князем и их письмами.
Отрывки из моего дневника. Пасха
По этим отрывкам из моего дневника, рисующим мое тогдашнее настроение, можно убедиться, что в моей жизни были не все только розы.
Бездна неприятностей… Муки ревности, любви и ненависти попеременно терзают меня. Вчера я убила бы его, а сегодня душу в своих объятьях. Нет, это не тот, о котором я мечтала.
Отчего же я не в силах совладать со своей страстью?
Если бы женщины были свободнее, было бы мало, таких, как я; но жизнь моя - не преступление. Я предпочла свободу тюрьме в сетях добродетели и приличия. За это свет меня осуждает и презирает, а я борюсь с ним и… пренебрегаю его мнением.
Женщину любят то, как добычу, то, как игрушку, то, как богиню. Иные видят в ней любовницу и товарища; такова любовь ко мне Николая.
Париж для меня то же, что Мекка для мусульманина. Там я желала бы жить и умереть. Я люблю Россию, но Франция с ее дьявольской столицей мне милее всего.
Порою я чувствую усталость и отвращение ко всему; все тяготит меня - от служанки, распоряжающейся моим туалетом, до великого князя, который распоряжается мной.
За пять месяцев нашей связи великий князь ни раза не отлучился от меня более, чем на полчаса, таковы все мои любовники: пока любят, они без ума от меня и не дают мне передохнуть.
Я обедала с греческим посланником. Он рассказывал анекдоты о греческом короле и маленьком принце Константине.
Однажды посланник попросил у его величества позволения взять к себе на колени королевича.
- Боюсь, как бы вы его не уронили, - сказал король, - потому что в таком случае греки прогонят меня.
В другой раз, беседуя с матерью королевы Ольги, он сказал какой-то комплимент ее красоте и на ее замечание о красоте его жены сказал: "Да, она прекрасна, как афинская развалина".
В 15 лет невинность женщины называется наивностью; в 20 - простоватостью, а после этого глупостью. Вот почему я восклицаю вместе с героиней Мольера: "Je ne veux point passer pour sotte, si je puis".
Накануне Пасхи я была в соборе вся в белом и со свечою в руках, как прочие православные. В полночь архиерей, обратившись к толпе, произнес: "Христос Воскресе! После чего началось христосование. Государь должен был целоваться с публикой три часа сряду, от чего под конец он походил лицом на мулата.
Пасха в России не праздник умеренности. Я приготовила у себя исполинский egg nogg, и этот американский напиток так понравился, что князь Л. Повалился, в конце концов, на ковер гостиной и проспал до утра.
Красное село. Лагерь. Болезнь великого князя. Признательность. Поездки
Летом 1872 г. мы отправились в Павловск, где Николай предоставил мне свою дачу с прекрасным садом и дом.
Мы гуляли с ним по великолепному парку, катались на лодке, мечтали в волшебной беседке роз, построенной Екатериной, ходили на ферму пить молоко с ситным хлебом и наслаждались этими сельскими удовольствиями вплоть до лагерного сезона.
В Красном Селе на время маневров располагается гвардия (60.000 солдат) и живет государь с великими князьями в хорошеньких деревянных домиках. В одном из таких жила и я с великим князем в постоянном опасении посещения государя. И теперь еще слышу его металлический голос: "Николай дома?" Я пряталась на чердаке и оставалась там до его ухода. Во время наших прогулок я всегда была на стороже и, завидя издали государя или кого-нибудь из его семьи, поворачивала в сторону или пряталась под фартук экипажа.
Великий князь был не крепок здоровьем и однажды так ослабел, что слег в постель. Я не отходила от него ни днем, ни ночью, развлекая его чтением, ласкала его, усыпляя и гладя рукой его лоб. Он был сердечно признателен за мои заботы.
- Фанни Лир, - сказал он, выздоравливая, - я тебя никогда не покину потому что ты спасла мне жизнь; без тебя я умер бы!