Папиросы мигом потухли, и обыск начался снова.
Они осмотрели все, за исключением секретного ящика в моем столе, где могли бы найти немало интересного для себя, и совсем перерыли комнату Жозефины, не замечая, как она под носом у них сжигала бумаги и телеграммы. Найдя у нее 7.000 франков, они взяли их с собой, говоря:
- Одно из двух, или эти деньги ваши, или ваша служанка воровка.
- Это ее деньги. Поймите, что, прослужив 6 лет у женщины, подобной мне, можно легко накопить такую сумму. Да, наконец, не лучше ли вам прекратить поиски, потому что все, что я имею, находится в американском посольстве.
Они были страшно раздосадованы, за исключением одного рыжеволосого господина, отличавшегося любезным обхождением, потому, что он, как мне сказали после, считал себя непобедимым сердцеедом.
Наконец, начальник полицейских велел мне накинуть мантилью и следовать за собой, говоря, что он отведет меня к генералу Трепову. Мне нечего было опасаться деликатного Трепова, и я охотно отправилась к нему.
И тем не менее, когда я шла по знакомым улицам между двумя жандармами, сердце во мне упало, и я невольно вспомнила о виденных мною в Нижнем арестантах, которых гнали тысячами по большой сибирской дороге.
Я все еще крепилась, но когда вступила в мрачное здание на Морской и, пройдя длинный, темный коридор, очутилась одна в большой комнате, которую тотчас заперли за мной скрипучим поворотом большого тюремного ключа, я дала волю слезам и рыдала так, что несколько тюремных сторожей, услыхав мои вопли, вошли ко мне.
- Зачем вы пришли сюда? - сказала я им, отирая слезы. - Ступайте и принесите мне ростбифу, чаю, хлеба и шампанского!
Они исчезли, а через час после этого ко мне явилась старушка Каролина (она принадлежала к тайной полиции), которая принесла мне разных съестных припасов, стараясь меня утешить и вступить со мной в разговор.
На следующее утро, встав после бессонной ночи, я спросила чаю. Каролина тотчас позвонила, но ошиблась звонком, вследствие чего ко мне внезапно вбежало несколько сбиров и бросились на меня.
- Стойте, стойте! - закричала Каролина: - я позвала, чтобы принесли чаю.
Сбиры удалились.
- Да они, видите ли, - отвечала она с заминкой, - боялись, чтобы вы не бросились от отчаяния в окно.
Я захохотала. Они не знали моего характера; я могу плакать и кричать от малейшего пореза руки, но если мне станут резать всю руку, я не разожму губ и другою рукою сама похороню отрезанную.
Между тем, один из моих слуг, согласно данной ему прежде инструкции, заявил о случившемся со мной американскому послу мистеру Jewel, который сказал, что позаботится обо мне. Не будучи знакома с ним, я была уверенна, что он, как человек демократических принципов, не потерпит ареста и обыска американской гражданки без предъявления ей обвинения и даже без всякого объяснения. Во всякой другой стране правительство, задумав арестовать иностранца, предупреждает об этом посольство нации арестованного, конечно, если последний не обыкновенный преступник; но это, по-видимому, неизвестно в России.
Посланник запросил Трепова письмом, где я нахожусь и за что арестована. Ему не отвечали. Он послал другое, более настоятельное письмо. Ему ответили, что я нахожусь в отличном помещении и что за мною хороший уход, но вопрос, где я, остался без ответа. После этого он обратился к Шувалову и получил в ответ то же презрительное молчание. Тогда Jewel, посоветовавшись с представителями прочих наций и решив, что если меня не освободят или не дадут удовлетворительного объяснения причин моего ареста, созвать особое совещание для обсуждения вопроса, как следует поступить дальше. Они не могли допустить подобного обращения со своими согражданами, и мое приключение послужило для них предлогом определить свои права с большей точностью и обезопасить своих соотечественников от русских полицейских западней.
После этого посланнику поспешили заявить, что я жива, здорова, ни в чем неповинна и скоро буду освобождена.
А тем временем со мною вступили в переговоры.
Вскоре после ухода сбиров ко мне явился посланный от графа Шувалова господин, весьма приличной наружности, и, немного помявшись, сказал:
- Сударыня, вам, конечно, тяжело и неприятно находиться в таком положении, но разве вы не предвидели, что рано или поздно это должно было с вами случиться?
- Нет, я не понимаю, на что вы намекаете.
Он с минуту помолчал и потом пошел прямо к цели.
- У вас есть драгоценности, письма, ценные бумаги.
- Ну, так что же?
- Вручите все это мне.
- Очень сожалею, что не могу исполнить ваше желание.
- В таком случае, я ухожу, чтобы дать вам время подумать.
Часам к трем он снова явился.
- Все, что я имею, находится в американском посольстве; ступайте туда и осмотрите. Мне скрывать нечего.
- А что же у вас там хранится?
- Письма, обязательство великого князя на 100.000 рублей, его духовная и больше ничего.
На другой день, утром, я снова увидела его и заявила о своем желании повидаться с кем-нибудь из членов американского посольства. Он отвечал, что это невозможно, пока я не отдам ему все мои письма и бумаги. Я решительно отказала: тогда он спросил:
- За какую сумму согласилась бы я уступить обязательство великого князя и его духовную?
Это предложение было внушено отцом Николая. Император приказал, чтобы обязательство великого князя было выполнено полностью, потому что, зная характер Николая, он считал, что я вполне заслужила эти деньги, но отец Николая, пользуясь моим положением, хотел что-нибудь у меня выторговать.
Я решила не уступать своих прав, но, мысль, что мое упорство может повредить Николаю, заставила меня изменить это решение, и я согласилась получить только половину вышеназванной суммы, а так же уплатить деньги за бриллиантовое украшение, подаренное Николаем и уже находившееся в руках его отца. Говорят, что я поступила глупо, но у меня уже не хватило сил терпеть. Я была одна, взаперти, не зная, когда меня выпустят, и что со мной будет; лишенная свиданий с несчастным Николаем и, не имея возможности ни с кем посоветоваться.
Наконец, после многих передряг, на пятый день моего заключения меня отвели домой. Но дома у меня были полицейские и Каролина с обязательством никого не допускать ко мне и прервать всякие сношения с внешним миром. Я сообщила об этом мистеру Jewel, и ему обещали, что сбиры будут переведены в нижний этаж дома, с обязательством, однако следить за мной и следовать всюду, пока я буду в России. Затем меня известили, что ко мне заедет граф Л., чтобы окончательно уладить мое дело. Это был мой хороший знакомый, один из видных представителей "серебряной старости", с которым я познакомилась на первом ужине в России и постоянно находилась в дружеских отношениях.
Визит графа Л. и доктора Б. Попытки вынудить у меня признание Николая сумасшедшим. Последние дни в России. Обращение с арестованными
В воскресенье, в 2 часа, вошел ко мне гр. Л., которого я увидела в первый раз в жизни совершенно трезвым. Он был в полной парадной форме; визит был официальный, и мы встретились, как люди, никогда не видевшие друг друга.
Он сказал, что очень сожалеет о происшедшем скандале, который, конечно, не случился бы, если бы они знали раньше то, что знают теперь, и что император, тронутый моим поведением, сделает мне на память подарок.
Все это, конечно, говорилось, чтобы смягчить меня. Затем между нами произошел следующий разговор:
- Что же вы теперь намерены делать?
- Все распродать и уехать из России.
- А когда же вы думаете выехать?
- Через две, три недели.
- Невозможно! Уезжайте поскорее; пока вы здесь, скандал не утихнет.
Наконец, мы условились о дне моего отъезда, после чего он просил меня, положа руку на сердце, сказать, не сумасшедший ли Николай?
- Столь же мало, как и вы, - был мой ответ.
После этого мы пожали друг другу руки, и он ушел, предупредив, что у меня будет доктор Б-ий, специалист по душевным болезням, для расспросов о психическом состоянии великого князя.
Впоследствии мне рассказали, что Л. говорил, что, при всем моем уме, я поступила, как безрасчетная дура, согласившись на все эти условия, так как, в противном случае, получила бы все, что захотела.
Затем полицейские принесли мне, взятые при обыске, вещи, причем большая часть оказалась испорченными, сломанными, а многих недоставало.
Только что они ушли, пришел доктор Б-ий вместе с другим господином в качестве свидетеля. Доктор был бледный, худощавый человек, с рысьими, глубоко сидящими глазами.
Он старался получить от меня показания о сумасшествии Николая, но я сказала:
- Доктор, уверяю вас, что великий князь столько же здоров умом, как и вы. Я знаю, что он страдает клептоманией, но никакой другой мании у него нет.
- Гм! Гм!.. - промычал он: - но чем же тогда можно объяснить ваше влияние на него? Он днем и ночью требует вас с криками и воплями?
- Не знаю, но, вероятно, тем, что он хорошо знает меня, доверяет мне и помнит, что я всегда старалась угодить ему.
Доктор откланялся и ушел.
Вскоре я узнала от своей прислуги, что великий князь был арестован у своего отца, что он был страшно раздражен, что на него надевали смирительную рубашку, обливали холодной водой и даже били.
Бедный друг! Не имея возможности переписываться со мной, он каждый день посылал ко мне человека за какими-нибудь своими вещами - жилетом, фуляром, туфлями. На пятый день ареста он потребовал свою подушку, говоря, что не может уснуть на другой; он перерыл ее всю и, не найдя там записки, отбросил ее от себя, провел рукою по лбу, прошелся по своей комнате, оделся и утих… Через два дня после этого он сказал своему доктору:
- Ведь, вы считаете меня сумасшедшим, не так ли?
- Точно так, ваше высочество.
- Хорошо; пусть я буду сумасшедшим для сумасшедших, но отдайте мне мою милую, дорогую Фанни Лир, или я стану, в самом деле, сумасшедшим.
Его, конечно, не послушали, и он перебил и переломал в своей комнате все стекла, зеркала и мебель. Он был очень силен не только морально, но и физически.
В ожидании отъезда, я почти все время проживала дома, а когда случалось выходить, то за мной неотступно следовали мои стражники. Иногда я потешалась над ними; ускачу от них так, что они потеряют из вида, а когда нагонят, спрячусь под фартуком своего экипажа, чтобы подумали, что я убежала.
Накануне отъезда я побывала у гробницы Петра I, в часовне Спасителя, отслужила там молебен за несчастного Николая и сделала визиты своему посланнику и генералу Трепову, чтобы заявить свою благодарность за их участие.
Трепов сказал, что, если бы дело великого князя оставалось в его руках, то он сумел бы закончить его благополучно без грубых выходок и безобразного скандала. Он был очень любезен и даже поцеловал меня на прощание.
Дома меня ожидал жандарм с напоминанием, что я должна выехать на другой день, в 12 часов.
- О, не беспокойтесь, не опоздаю, - сказала я.
Однако, мысль покинуть навсегда Россию глубоко меня печалила. Тут я нашла себе самый лучший семейный оплот; я полюбила эту нацию; мне чрезвычайно нравился уклад их жизни, но особенно я горевала, что должна оставить тяжело больную Жозефину и, может быть, навсегда.
В воскресенье, в 12 часов, я пустилась в путь. В моем вагоне было два отделения: в одном помещалась я, а в другом какой-то господин, показавшийся мне не простым пассажиром.
- Это, должно быть, мой жандарм, - сказала я по-русски горничной.
Он покраснел до ушей, но обходился со мной чрезвычайно вежливо и внимательно, так же, как и его товарищ, сидящий поодаль.
Мы ехали быстро. С болью в сердце, со слезами на глазах совершала я мою последнюю поездку в стране этого доброго и приветливого народа, и то же время, по мере того, как мы двигались к границе, дышалось все свободнее и свободнее.
Я приехала в Париж, нигде не останавливаясь и не сказав никому ни слова о своих приключениях, но газеты набросились на них, как на добычу, и я стала предметом толков всего мира.
Для одних я была участницей заговора, для других - предательницей; кто говорил, что я одурманила великого князя, а кто, что я хотела заставить его жениться на себе.
Обо мне сочинили бездну самых нелепых басен и легенд, в которых не было и тени правды. Когда я где-нибудь появлялась, разговоры умолкали, начиналось перешептывание, подмигивание; все мое прошлое и настоящее было втоптано в грязь, и я вполне изведала все высокомерие и низость людей, из которых одни осыпали меня грубой лестью, а другие самыми подлыми ругательствами.
Почему же мне не ответить на эти нападки, восстановить истину в ее настоящем виде без прикрас и пристрастия.
Бедный великий князь стал предметом самого позорного, для разумного человека, обхождения. От него отослали всех его слуг, бывших с ним с самого детства всегда при нем, и каждые три дня меняли стороживших его людей. Его каждую минуту перегоняли с места на место, и он, одетый, как последний мужик, дожжен был пилить дрова, причем, конечно, не раз вспоминал Петра Великого, работавшего на верфях Голландии.
Офицеры, бывшие его товарищи по оружию, проезжая мимо него, бросая на своего прежнего сослуживца презрительные и насмешливые взгляды; всякий раз, как он раскрывал рот, ему говорили:
- Ваше высочество, извольте молчать; вы не в своем уме.
Ему дарили для развлечения игрушки, годные для детей. И за что же эти оскорбления? За то, что он однажды, в минуту самозабвения, похитил драгоценное украшение с образа своей матери?!
Дело было так: овладев этим предметом, он велел своему адъютанту заложить его, но в ломбарде этого залога не приняли, считая это святотатством. Тогда Николай вынул камни из оправы, и адъютант заложил их каждый отдельно, получив за все не более трех тысяч рублей, которые и передал великому князю.
Дня через два или три мать Николая заметила пропажу и, нисколько не подозревая сына, заявила о ней, Случись такая пропажа в семье обыкновенных людей, ее там скрыли бы; здесь же, напротив, подняли на ноги полицию, перерыли весь дворец и в результате обысков и доносов, истина обнаружилась.
Генерал Трепов хотел, было, просто повидаться со мной и узнать от меня правду, так как он мне очень доверял, и, без сомнения, если бы это удалось, много было бы избегнуто неприятностей и скандалов. Но дело перешло в руки соперника Трепова и оно огласилось.
Великий князь был арестован в своем дворце, потом сделали обыск у меня, и теперь Николай объявлен сумасшедшим, и все его имущество перешло к отцу.
И, однако, великий князь не сумасшедший, но утверждаю это, обладает всеми умственными способностями, страдая только клептоманией.
Достаточно взглянуть на предметы найденные у него во дворце, чтобы убедиться в этом: тут были склянки от духов, кошельки, табакерки, веера, дешевые фарфоровые статуэтки и подобные ничтожные вещицы, брошенные, как попало, в беспорядочную груду.
Император, когда узнал историю, был очень разгневан этим делом, хотел, было, разжаловать Николая в солдаты и сослать на Кавказ, но императрица, очень любившая Николая, на коленях умоляла простить несчастного. Тогда царь смилостивился:
- Делайте с ним, что хотите, но чтобы я больше не слыхал о нем.
Так закончился этот, вполне достоверный, роман американки с русским великим князем.
Из прошлого Фанни Лир
Вряд ли рассказывала великому князю всю правду о себе его заморская возлюбленная. Это было не в её интересах. Впрочем, и сейчас о ней не всё известно.
Внучатный племянник Николая Константиновича князь Михаил Греческий в 2000 году опубликовал в Париже книгу "В семье не без урода". Вот что в ней говорится о Фанни.
"Государь показал Ники донесения тайной полиции.
Подлинное её имя, как поведал племяннику государь, было Гетти, фамилия Эйли. Родилась она в Филадельфии, в семье пуританина. Впрочем, первым браком женат он был на богатой благочестивой женщине, имел от неё пять дочерей. Жена мистера Эйли умерла. Много лет спустя, уже старым, он женился на девице сомнительного происхождения.
От второго брака явилась на свет Гетти. Старшие девицы Эйли, Геттины сёстры, дочери мистера Эйли от первого брака, сделали приличные партии и не знались ни с отцом, уронившем себя недостойной женитьбой, ни с единородной сестрицей, презирая низкое её рождение. Гетти росла в скудости и забвении.
В шестнадцать лет мисс Гетти Эйли убежала из дома с неким Кельвином Блекфордом и вышла за него замуж. Муж оказался чахоточным и горьким пьяницей. У них родился ребёнок. Ребёнок скоре умер, за ним и муж. Гетти, впрочем, к тому времени уже успела бросить его. О смерти Блекфорда ходили разные слухи. Согласно официальной версии, он покончил с собой.
Миссис Гетти Блекфорд устроилась на службу в филадельфийский банк, но бросила её, найдя любовника, богатого техасца Мэдисона - распутника и кутилу. Долго требовала она от Мэдисона, чтобы он женился на ней. "Мы с тобой оба гуляки, - говорила она ему, - из нас выйдет отличная пара".
Мэдисон жениться не желал, и Гетти в утешение взяла любовников. На скопленные деньги она купила дом и открыла казино. Деньги текли к ней рекой. Вдобавок, она давала в рост и одалживал по доллару проигравшимся в пух, чтобы потом за благодеяние ободрать их как липку.
На барышах миссис Блекфорд, однако, не успокоилась. Для вящей славы она занялась учением. Любовники Гетти дулись в вист, а сама Гетти изучала английских и французских поэтов. "Теннисон, Вордсворт, Гюго, де Мюссе! - возмущались почтенные матери семейств. - Эта позорная женщина читает их и смеётся над нами!"
В столице мира познакомилась она с землячкой, тогда уже знаменитой куртизанкой и певицей по имени Кора Перл. Та научила её искусству обольщения, вернее, пока только его азам. Гетти назвалась Фанни Лир, познакомилась с парижскими аристократами-вертопрахами и взялась за дело и дальнейшее самообразование.
Самым большим её достижением была связь с принцем Уэльсским, будущим королём Эдуардом УП. Затем пришла другая удача. Нашёлся покровитель ещё солидней, то бишь, богаче, некий господин Баден-Баденский. Гетти не промахнулась и с ним. Богач оказался ко всему ещё и наследным принцем прусского королевского рода Гогенцоллернов. Будущий король и повёл себя по-королевски: покидая её, он оставил ей на прощанье деньги и славу. Гетти прекрасно распорядилась тем и другим. Деньги пошли на покупку особняка на бульваре Малерб, а слава - на устроение светского салона. И зачастили к ней великие люди, поэты и писатели, среди прочих - Дюма, и старый, и молодой. Дюма-отец и Дюма-сын стали в её салоне самыми страстными завсегдатаями.
Грянул 1870 год и всё уничтожил. Мадам Фанни Лир потеряла деньги, салон, общество, связи. Бросить, однако, Париж, столь милый сердцу и близкий наклонностям её, Фанни-Гетти не могла. В войну она смиренно терпела лишения, а в дни осады питалась в новом модном ресторане "У мамаши Мортиры" крысиными паштетами и бифштексами из собачатины.