Другое то: как вступим на наш царский престол отца нашего, и мы тотчас послов своих пришлем до наяснейшего короля полского, извещаючи ему и бьючи челом, чтоб то наше дело, которое ныне промеж нас, было ему ведомо и позволил бы то нам зделати без убытка.
Третее то: той же преж реченной панне жене нашей дам два государства великие, Великий Новгород да Псков, со всеми уезды, и з думными людми, и з дворяны, и з детми боярскими, и с попы и со всеми приходы, и с пригородки, и с месты и с селы, со всяким владеньем, и с поволностью, со всем с тем, как мы и отец наш треми государствы владели и указывали; а мне в тех в обеих государствах, в Новегороде и во Пскове, ничем не владети, и в них ни во что не вступатися; тем нашим писаньем укрепляем и даруем ей панне то за тем своим словом прямо. А как, за помочью Божиею, с нею венчаемся; и мы то все, что в нынешнем нашем писме написано, отдадим ей и в канцелярии нашей ей то в веки напишем, и печать свою царскую к тому приложим".
Следовательно, сразу по вступлении в Москву Дмитрий должен был уплатить воеводе "десят сот тысяч золотых польских", иными словами миллион польских монет. Марине Мнишек сначала "на подъем" полагались драгоценности, серебро и "бархат золотной". Основное же она должна была получить в Москве. Юрий Мнишек видел ее наследственной владетельницей Новгородского и Псковского государств, где бы Марина могла управлять по своему разумению. Даже в том случае, если бы у царственной четы не оказалось наследников, Марине Мнишек давались права наделения вотчинами и поместьями своих слуг: "А будет у нашей жены, по грехом, с нами детей не будет, и те обои государства ей приказати наместником своим владети ими и судити, и вол но ей будет своим служилым людем поместья и вотчины давати, и купити и продавати".
Но главное, будущая царица Марина могла беспрепятственно продолжать исповедовать католичество, основывать новые монастыри, костелы и школы и распространить юрисдикцию римского папы на отданные ей Новгород и Псков. Лжедмитрий обязывался не только содействовать в этом своей жене, но и вести дело к переходу в католичество остальной территории Московского царства: "Также волно ей, как ся ей полюбит, что в своих в прямых уделных государствах монастыри и костелы ставити римские, и бискупы (епископы. - В. К.) и попы латынские, и школы поставляти и их наполняти, как им вперед жити; а самой жити с нами; а попы свои себе держати безо всякие забороны, якож и мы сами, з Божиею милостию, соединение сие приняли; и станем о том накрепко промышляти, чтоб все государство Московское в одну веру римскую всех привести, и костелы б римские устроити".
Лжедмитрий вынужден был согласиться на то, что Марина Мнишек, как и он сам, останутся в католической вере ("также набоженство свое римские веры держати безо всякие забороны"). Позднее, однако, это станет предметом спора. Еще в Кракове "царевич" просил у нунция Рангони исходатайствовать ему разрешение Ватикана принять причастие из рук православного патриарха. Перед отъездом в Москву о том же лично будет просить папу римского и сама Марина Мнишек.
Одним из важных обязательств, принимавшихся на себя "царевичем Дмитрием", была отсылка посольства к королю Сигизмунду III, который должен был дать разрешение на его брак с Мариной Мнишек. На исполнение договора отводился всего один год, после чего документ терял всякую силу и означал разрыв с Мнишками, если те не согласятся ждать дольше: "А того, Боже, нам не дай, будет те наши речи в государствах наших не полюбятца, и в год того не зделаем; ино будет вольно пану отцу и панне Марине со мною развестися, или пожалуют побольши - того подождут до другого году".
"А яз тепере в том во всем даю на себя запись, - заключал "Дмитрий", - своею рукою, с крестным целованьем, что мне то все зделати по сему писму, и присягою на том на всем при святцком чину, при попех, что мне все по сей записи здержати крепко и всех русских людей в веру Латынскую привести.
Писана в Самборе, месяца майа 25 дня, лета 1604. Дмитрий царевич".
Некоторое время спустя этих договоренностей Юрию Мнишку уже показалось недостаточно. В благодарность за свою поддержку он потребовал передачи еще одной части Московского царства, примыкавшей к землям Речи Посполитой. "Царевичу Дмитрию" ничего не оставалось, как пообещать раздел Смоленской и Северской земель между двумя домами его покровителей - будущих родственников Мнишков и Вазов в лице короля Сигизмунда III. 12 июня 1604 года он подарил Юрию Мнишку и его наследникам эти два княжества вместе "с городами, замками, селами, подданными и со всеми обоего полу жителями", а половину Смоленской земли и шесть городов в "Северском княжестве" отдал королю. Список городов "Северского княжества", перечисленных в особой росписи, выданной Юрию Мнишку в июне 1604 года, включал основные города этой земли: Рыльск, Карачев, Почеп, Трубчевск, Комарск, Рославль, Моравск, Чернигов, Смоленск, Брянск, Стародуб, Путивль, Новогродок, Курск. Следовательно, королю Сигизмунду III доставались какие-то совсем небольшие городки и остроги. Очень самонадеянно было со стороны Юрия Мнишка также запросить себе Смоленск, за который короли Речи Посполитой давно воевали с Московским государством. Однако он сделал это, а потому "царевичу" Дмитрию пришлось самому оговорить доли будущих владельцев и права короля Речи Посполитой на смоленские и северские земли.
Собрав все мыслимые и немыслимые обязательства от будущего зятя и обладателя московской короны, воевода Юрий Мнишек распечатал собственную казну для сбора войска под знамена "царевича Дмитрия".
Начало Московской войны
С деловой хваткой воеводы Юрия Мнишка, хорошо знавшего, во имя чего он поддерживал "царевича", дело устроилось за одно лето. На "Успение Пречистые Богородицы", 15 августа 1604 года, отрядам польской шляхты и запорожских казаков ("черкас"), собранным для поддержки "Дмитрия", был устроен первый смотр в Самборе. Жалованье им должен был раздать сам московский "царевич", а деньги дал воевода Юрий Мнишек. Спустя месяц состоялся новый, генеральный смотр войска в Глинянах, где уже были выбраны гетман всего войска - сандомирский воевода Юрий Мнишек и его полковники - Адам Жулицкий и Адам Дворжицкий. Из Глинян Лжедмитрий обратился с новым письмом к нунцию Рангони, чтобы известить его о том, как движется все предприятие.
Одна часть войска Лжедмитрия должна была двигаться через Киев, а "иныя, - как писал автор "Иного сказания", - идоша по Крымской дороге". Возвращение самозванца в земли князя Константина Острожского не сулило ничего хорошего. Януш, сын князя Острожского, тот самый, который знавал Григория еще монахом, служившим в одном из монастырей его отца, решил напомнить, кто хозяин в киевских землях. Нунций Клавдий Рангони вынужден был упомянуть в своем послании в Ватикан о действиях киевского каштеляна, который "был противником Димитрия, потому что он не хотел принимать участия в деле, которому не сочувствовал его отец". Рангони знал о неудачной попытке обращения московского претендента к князю Константину Острожскому, но пытался все объяснить ревностью магнатов Речи Посполитой к славе, которую мог стяжать воевода Юрий Мнишек. Войско Дмитрия вынуждено было передвигаться с большой осторожностью, как по вражеской территории, выставляя ночных сторожей и не распрягая лошадей.
Самозванцу, некогда впервые попытавшемуся в Киеве объявить себя царевичем, нужно было войти в этот город. Преодолев с заступничеством нунция Рангони все препятствия, 12 октября 1604 года Дмитрий со своим войском численностью около трех тысяч человек подошел к Киеву. Несколько дней московский "царевич" оставался в самом Киеве, однако единственный официальный и торжественный прием он получил у киевского католического епископа Кшиштофа Казимирского. Никто больше не приветствовал его, не собирался идти с ним в поход, не спешил с предложением помощи. Словом, киевское стояние получилось совсем не таким, как могло представляться в честолюбивых мечтах претенденту на московский престол. Ему дали понять, что он является здесь нежеланным гостем.
Во время остановки в Киеве самозванец составил послание своему врагу царю Борису. К сожалению, в подлиннике оно не сохранилось. Если же верна копия этого письма, входящая в число так называемых "татищевских известий", вызывающих споры у историков, то получается, что самозванец предъявил миру большой перечень годуновских преступлений. Путь к похищению царства Борисом Годуновым был усеян самыми кровавыми делами: расправа с политическими противниками, покушение на его, царевича Дмитрия Ивановича, жизнь, спасенную доктором Симеоном, поджоги и наведение крымского хана на Москву, ослепление царя Симеона Бекбулатовича и, уже по воцарении, проявленная жестокость к Романовым, Черкасским и Шуйским. В общем-то ничего нового по сравнению с тем, о чем и так уже многие говорили в Московском государстве. Но собранные вместе и высказанные "прирожденным" царевичем, эти обвинения должны были произвести впечатление. Можно предположить, что, подобно летописному киевскому князю Святославу, объявлявшему своим врагам: "Иду на вы", и Лжедмитрий тоже бросил вызов Годунову, объявив о начале своей войны.
Покинув Киев, войско самозванца оказалось на днепровской переправе, где столкнулось с еще одним, уже рукотворным, препятствием. Перевозчикам было запрещено помогать отрядам Лжедмитрия. Поэтому на переправе через Днепр не оказалось ни одного парома или лодки. Как всегда, "царевич" нашел, чем расплатиться. Он пообещал помогавшим ему киевским мещанам право свободной торговли в Московском государстве: грамота об этом была выдана "на перевозе под Вышгородом" 23 октября 1604 года. Переправа затянулась на три дня, после чего самозваный царевич и его армия уже беспрепятственно двинулись навстречу своей новой судьбе в пределы Московского государства.
Странно беззаботными казались эти первые дни похода сопровождавшим Лжедмитрия шляхтичам ("рыцарству"). Один из них, Станислав Борша, вел дневник; он записал, что в лесу удавалось находить много "вкусных ягод" (значит, осень была теплой), а поля и лес казались "веселыми". Конечно, кураж невиданного предприятия и ожидание будущих побед и добычи поднимали настроение наемникам. И действительность поначалу превзошла все их ожидания. Сказка самозванства оборачивалась былью.
Первые же города в Северской земле сдались практически без боя. До этого их население несколько месяцев жило в прифронтовой атмосфере, страдая от годуновских застав, смены воевод, приезжавших укреплять крепости по границе с Речью Посполитой. Все копившееся за голодные годы недовольство нашло выход. Монастыревский острог, Моравск и Чернигов подчинились Дмитрию первыми; жители отдали ему городскую казну. В одну неделю в конце октября 1604 года (по григорианскому календарю, принятому в Речи Посполитой, это было начало ноября) все сомневавшиеся в успехе дела "царевича" получили подтверждение его силы.
В разрядных книгах описано вторжение "на Северу, в Монастырища", наемного войска, в которое входили "люди многие: черкасские, каневские да пятигорские, да казаки донские, да еицкие, да литовские и ляцкие люди, и подоленя, и угряне, и кияне". По сведениям, привезенным гонцом, "пришли те люди с вором с Ростригою з Гришкою Отрепьевым, который назвался царевичем Дмитреем Ивановичем прироженым Московским и всеа Русии, сыном царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии". Царские воеводы Борис Владимирович Лодыгин в Монастыревском остроге, князь Иван Андреевич Татев, князь Петр Михайлович Шаховской и Никифор Семенович Вельяминов в Чернигове пытались оказывать какое-то сопротивление. Но оно не было поддержано гарнизонами этих укреплений, воевод арестовывали и связанными отдавали самозванцу.
Особенно важным оказалось короткое сражение за Чернигов, куда с войском пришел сам "Дмитрий". Чернигов был главным из пограничных "городов от Литовские и от крымские украины". По сведениям разрядных книг, он и был первоначальной целью самозванца: по вестям, "как шол на Северу в Чернигов Рострига", были сделаны новые назначения осадных воевод. Лжедмитрию повезло, именно под Чернигов к нему приехали "донцы", которым самозванец ранее посылал свою хоругвь с "литвином" Щасным Свирским. Посланник самозванца еще летом 1604 года расспрашивал на Дону про "Украйнные городы и про остроги"; возможно, что тогда же он договорился и о месте и времени схода отрядов донских казаков. Точнее, Лжедмитрию повезло дважды, потому что на поддержку Чернигову были брошены царские войска во главе с самим боярином князем Никитой Романовичем Трубецким и окольничим Петром Федоровичем Басмановым, однако они опоздали и помочь городу не успели. Не дойдя со своей ратью всего пятнадцати верст до Чернигова, воеводы узнали о сдаче города.
Что могло их задержать в походе, неизвестно. Но бывают в истории такие малозаметные поворотные моменты, когда выбор дальнейшего пути всей страны зависит от случая. Здесь этот случай с одним непройденным переходом в пятнадцать верст и произошел, хотя тогда вся кампания еще не была проиграна Борисом Годуновым.
Чернигов казался неприступной крепостью. Но Дмитрий действовал не только военной силой. Он отправил черниговцам одно из многих своих посланий, адресованных будущим подданным. Текст такой окружной грамоты, датированной ноябрем 1604 года (без указания, в какой именно город она послана), сохранился. Он составлен очень умело. Царь Борис Годунов, до этого времени бывший единственным благодетелем подданных, получил достойного конкурента, не хуже его умевшего использовать ожидания людей:
"От царевича и великого князя Дмитрея Ивановича всеа Русии (в койждо град именно) воеводам и дияком и всяким служилым людем, и всем гостем и торговым и черным людем. Божиим произволением, его крепкою десницею покровенного нас от нашего изменника Бориса Годунова, хотящаго нас злой смерти предати, и Бог милосердый злокозненного его помысла не восхоте исполнити и меня, господаря вашего прироженного, Бог невидимою рукою укрыл и много лет в судьбах своих сохранил; и яз, царевич и великий князь Дмитрей Иванович, ныне приспел в мужество, с Божиею помощию иду на престол прародителей наших, на Московское государьство, на все государьства Росийского царьствия. И вы б, наше прирожение, попомнили православную християньскую истинную веру и крестное целование, на чем есте крест целовали отцу нашему, блаженныя памяти государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии; а яз вас начну жаловати, по своему царьскому милосердому обычаю, и наипаче свыше в чести держати, и все православное християньство в тишине и в покои и во благоденьственном житии жити учинити хотим".
Словесный удар подействовал сильнее обмена пушечными выстрелами. Вот что предлагалось черниговцам и жителям других городов, через которые шло войско самозванца: служить прирожденному царевичу, хранить клятву царю Ивану Грозному и укреплять православную веру, надеяться на жалованье от спасенного царевича и "тишину" нового царствования. Обольщение оказалось сильнее здравого смысла. Чернигов сдался на милость победителя. Но вместо обещаний, содержавшихся в "прелестных письмах" (именно так назывались подобного рода агитационные документы), город столкнулся с конфискациями и увидел на своих улицах мародеров, а также первую кровь. Двое плененных черниговских воевод, князь Иван Татев и князь Петр Шаховской, предпочли сохранить жизнь и "крест Ростриге целовали", то есть присягнули "царевичу Дмитрию Ивановичу". Еще один черниговский воевода, Никифор Семенович Воронцов-Вельяминов, за отказ целовать крест самозванцу был убит по его приказу.
Происхождение казненного воеводы из рода Вельяминовых, однородцев Годуновых, ни у кого не должно было оставить сомнений, что в Московское государство вернулся настоящий сын Грозного царя, который также не пощадит "узурпатора" Бориса Годунова.
Глава третья
ПОВОРОТЫ ФОРТУНЫ
Ответ царя Бориса Годунова
Первые слухи о появлении в Речи Посполитой человека, называющего себя царевичем Дмитрием, сыном Ивана Грозного, как уже говорилось, стали доходить до Москвы в начале 1604 года. Царь Борис Годунов, вероятно, испытал сильные чувства при чтении "довода" своего агента в Литве купца Семена Волковского-Овсяного, сообщавшего 2–7 февраля 1604 года о том, что "вора", назвавшегося именем царевича Дмитрия, уже принял король Сигизмунд III. Правда, успокаивал агент, король сразу же "отослал" его от себя и пожаловал "поместишком" где-то в Польше как обычного перебежчика, запретив "прилучаться" к нему своим подданным из числа "панов", "шляхты" и "жолнеров". Однако даже из этого неточного донесения становилось очевидным, что к Лжедмитрию беспрепятственно собираются другие перебежчики из Московского царства. Опасными были и его контакты с запорожскими казаками, которым самозванец обещал выдать жалованье "как, кажет, мене на Путивль насадите". Запорожцы обещали "проводить" Лжедмитрия "до Москвы", однако король Сигизмунд III, храня "мирное постановенье", приказал посадить посланцев от казаков в тюрьму.
Все это было неприятно царю Борису, но пока что казалось не столь серьезным, каким станет позднее. Появление "царевича" в землях князей Вишневецких логично укладывалось в старый конфликт с ними по поводу пограничных сел, сожженных по приказу Бориса Годунова.
Видимо, от своих агентов царь Борис узнал и другие, биографические подробности о человеке, выдававшем себя за царевича: что это бывший чернец, служивший у патриарха Иова в Чудовом монастыре. О службе у патриарха самозванец хвастался открыто и не скрывал имени Григория Отрепьева, под которым его знали в Москве. Знали, например, об этом его спутники - Варлаам Яцкий и Мисаил Повадин, ушедшие вместе с ним весной 1602 года на богомолье в Святую землю.
Как воспринял царь Борис Годунов известие о "воскрешении" царевича Дмитрия? Ответить на этот вопрос важно для психологической картины того давнего дела. Сотни глаз следили за царем, пытаясь понять, не чувствует ли он свою вину. И кажется, Борис дал повод для разговоров.