К утру ветер несколько утих, но идти под парусом было рискованно, пришлось пользоваться веслами. Вечером 22 августа увидали знакомый силуэт "Дмитрия Солунского" и, поднявшись на его палубу, узнали, что отряд Кругловского продолжает свои работы на островах по соседству. Обменялись новостями, среди которых одна была чрезвычайной. Оказалось, что прошлогодние меры против норвежского хищнического промысла на Новой Земле уже дали свои результаты - силуэт, замеченный Русановым еще 13 августа далеко в море, принадлежал норвежскому судну "Сириус" из Тромсё (капитан Улаф Ульсен), прибывшему на архипелаг со специальным предписанием подданным норвежской короны покинуть берега Новой Земли и на будущее прекратить там все виды промысла. Встреча имела дружественный характер, причем норвежский механик помог в ремонте движка на "Дмитрии Солунском", дав совет использовать для смазки мотора жир морского зверя, что оправдало себя на практике. Сверх того, норвежцы поделились сведениями о ледовой обстановке, которая оказалась менее благоприятной, чем думали участники русановской экспедиции: "Сириус" не смог пробиться на восток через Карские Ворота, у западного побережья Новой Земли лед всюду держался у параллели 75 градусов северной широты. Выходило, что Вылка, отметивший отдаленные признаки льда еще у полуострова Адмиралтейства, оказался прав - это добавило ему авторитета в экипаже "Солунского" и определило на будущее в составе экспедиции его роль в качестве незаменимого ледового лоцмана - среди его достоинств это оказалось не единственным.
24 августа судно направилось на поиски отряда Кругловского, отсутствие которого уже начало беспокоить остальных участников экспедиции. Запоздавший отряд был обнаружен на следующее утро. Теперь можно было подвести итоги по выполнению официальной части программы, прежде чем приступать к обходу Северного острова, как с самого начала планировал Русанов с молчаливого согласия губернатора Сосновского.
Поскольку читателю уже известно о достижениях Русанова, остановимся на работах остальных участников экспедиции. Кругловский со своими помощниками успел обследовать с 15 августа острова Крестовые, где помимо палеонтологических сборов и описаний местности обнаружил руины разрушенной норвежской хижины, остатки креста с сохранившейся надписью "Корвет… 1869" и восемь могил - следы неизвестной трагедии. Отсюда он три дня спустя перебрался в своей шлюпке на ближайший к Новой Земле Панкратьевский остров, обнаружив вскоре, что тот является… полуостровом. Буссольная съемка полуострова заняла еще четыре дня. Погода в эти дни благоприятствовала исследователям - хотя температура не поднималась выше 7 градусов, давление оставалось высоким, не слишком задувало и, главное, обошлось без дождя. Кругловский закончил свой самостоятельный маршрут посещением острова Берха, крайне интересного с точки зрения геологии, где и произошла долгожданная встреча.
Экипаж "Дмитрия Солунского" в те дни также не оставался без дела. Почти две недели у Больших Горбовых островов (включая острова Большой Заячий и Берха) занял промер и исправление существующих карт, причем были обнаружены очередные норвежские хижины. Выходило, что иностранные хищники планомерно осваивали русскую территорию, используя благоприятную для себя экономическую и природную ситуацию, - они могли отправляться на промыслы из своих незамерзающих портов в то время, когда Белое море для поморов еще оставалось скованным льдом. Однако опасения за неблагоприятное развитие событий с приходом "Сириуса" благополучно разрешились - интересам России на далеком полярном архипелаге на будущее ничто не угрожало, и они получили официальное признание. Обстановку изменили к лучшему не рейсы сторожевика "Бакан" под андреевским флагом (не задержавшего ни одного нарушителя), а действия на месте самого Русанова и участников его экспедиций, что позднее получило (как мы убедимся) официальное подтверждение. Не понадобилось ни стрельбы, ни лихих налетов - достаточно было продемонстрировать хищникам, что их деятельность находится под контролем. Своими действиями Русанов явно опережал неповоротливую петербургскую бюрократию, которая лишь 5 сентября наконец-то отдала распоряжение Сосновскому: "Разрешаю Вашему Превосходительству выселение с острова Новой Земли норвежских экспедиций… Озаботьтесь, чтобы посылаемый с этой целью отряд стражников был достаточно численным и хорошо вооруженным" (Попов, 2001, с. 224). Можно представить, каким европейским ненужным шумом обернулось бы подобное развитие событий, но Русанов обошелся без стражников.
С завершением официальной части экспедиции наступал решительный момент. Теперь Русанов принимал на себя всю ответственность за дальнейшее развитие событий, даже если в этом решении он располагал согласием и поддержкой капитана Поспелова и ледового лоцмана Вылки. Тем не менее окончательное решение зависело от совпадения реши-мости всех трех, когда стопроцентного успеха гарантировать не мог никто. Однако накопленный опьгг позволял предполагать, что в случае, если фортуна повернется к участникам похода спиной, усилиями всех троих будет найден какой-то выход из самой безысходной ситуации. Это было их единственной общей гарантией, требовавшей от всех участников непоколебимого доверия и веры в успех общего дела. С этим настроением и начался самый ответственный и самый опасный заключительный этап экспедиции.
В ночь с 25 на 26 августа барометр рухнул на 10 миллиметров, и вскоре бурный юго-восточный ветер развел сильную волну, срывая гребни и поднимая облака водяной пыли. "Дмитрий Солунский", тяжело переваливаясь, карабкался с волны на волну под штормовыми парусами. "Судно очень сильно качает, большой крен, - указано в отчете экспедиции. - Все, что не крепко увязано и уложено, словно по волшебству переносится с места на место. По каюте летают ящики, ведра, угли из печки, ружья, а висячая лампа исполняет какой-то фантастический танец. Большая часть членов экспедиции смирно лежит по своим койкам, страдая морской болезнью" (1945, с. 149). В этих условиях не было возможности обследовать район Русской Гавани или гавани Мака, на что рассчитывал Русанов совсем еще недавно - не повезло…
Почти сорок лет единственной более или менее достоверной картой берегов, вдоль которых был проложен путь "Дмитрия Солунского", оставалась карта немецкого географа Августа Петерманна, составленная на основе судовых журналов норвежских промысловиков. Однако любой специалист скажет, что при всех достоинствах карта, возникшая в тиши кабинета, будь ее составитель семи пядей во лбу, будет уступать по многим показателям той, что в муках рождается непосредственно на местности под суровым полярным небом, несмотря на все страдания ее создателя от холода, ветра, сырости и прочих полярных прелестей… "Мы могли только убедиться, - позднее отметил Русанов, - в чрезвычайной неверности существующих карт, но, к сожалению, нам не удалось сделать хотя бы глазомерной съемки этих берегов. Мы никак не могли найти тех мысов, что указаны на карте. Встречали острова не там, где им следовало быть. Например, имеющиеся на карте очертания мыса Литке и положение островов Баренца весьма мало напоминали те, что мы видели перед собою" - это было написано про те самые места, в которых за восемьдесят лет до Русанова путался Ф. П. Литке - положение с тех пор практически не изменилось. Поэтому понятно стремление Русанова как-то способствовать изучению и этой части Новой Земли, однако поставленная цель заставляла его идти вперед, на ходу отмечая проблемы и делая заявки на будущее.
У северных пределов архипелага он лишь отметил: "От лиц, бывших здесь в июле на "Бакане", пришлось слышать, что Большой Ледяной мыс выдается не так далеко в море, как обозначено на картах. Однако в этом нельзя видеть нового географического открытия. Очертания мыса, состоящего из одного чистого льда, неизбежно должны из года в год изменяться. Если благодаря изобильным атмосферным осадкам, приток льда в леднике, образующем мыс, возрастает, то естественно, что и самый Ледяной мыс должен выдвигаться дальше в море. Если же количество осадков, взятое за несколько лет, в общей сложности уменьшается, то и Ледяной мыс начинает постепенно укорачиваться. При продолжительном уменьшении осадков и при повышении температуры возможно даже, что этот же самый Ледяной мыс превратится в Ледяной залив" (1945, с. 149). Далеко вперед заглядывал пытливый ум исследователя, не боясь ошибиться, но, как мы теперь точно знаем, оказался прав - неплохо учила его профессура Сорбонны, тем более что есть основания предполагать о знакомстве Русанова с ледниками Альп. Во всяком случае, он излагает свою точку зрения на эволюцию ледников в этой части Новой Земли строго в соответствии с современными представлениями, а в части природного прогноза (кстати, подтвердившегося) значительно опередил свое время.
Не мог знать Русанов, что спустя всего три года придет в эти места на самый северный предел Новой Земли лобастый гидрограф с серыми умными глазами, с которым он недавно познакомился в Крестовой губе, и положит на карту здешнее побережье, потеряв в кошмарном пешем маршруте за два месяца 16 килограммом собственного веса. И, конечно, они не догадывались, что суждено им сложить свои головы в белых просторах Арктики почти одновременно в опасном для многих достойных мужчин возрасте - в 37 лет…
Однако не будущий мартиролог занимал тогда мысли Русанова, а все новые и новые ориентиры, открывавшиеся по курсу, - Оранские острова, долгожданный мыс Желания и многие другие, наряду с ледовой угрозой, которая с очередным градусом широты становилась все зримей, отчетливей, грозя спутать все его планы и намерения. И тем не менее само достижение мыса Желания, с которым нашим исследователям упорно не везло (вспомним неудачи Ф. П. Литке в 1821–1824 годах, П. К. Пахтусова в 1835 году, незапланированный дрейф "Ермака" в 1901 году), было выдающимся событием, на чем в своих воспоминаиях особо остановился Вылка: "На обоих мачтах "Солунского" подняли флаги. В. Русанов, восторгаясь успехом, сказал экипажу: "Сегодня мы находимся в самой крайней точке севера Новой Земли. Тут русской экспедиции до нас не было"" (Казаков, 1963, с. 159).
Прежде чем вторгаться в акваторию Карского моря, которая начиналась за мысом Желания, надо было провести серию гидрологических наблюдений, чтобы судить о режиме здешних вод, причем наблюдения, выполненные на единственной станции, естественно, могли оказаться достаточно случайными. Ведь речь шла о влиянии вод Гольфстрима на одну из самых сложных в ледовом отношении арктических акваторий с одной стороны, и важнейшем, по мнению Русанова, участке будущего Северного морского пути, с другой. Скажем прямо, ничего, что внушало бы ему надежду на ближайшие дни, обнаружено не было - но ведь плавали же в этих водах мореходы далеко на восток, и не все из них разделили злосчастную судьбу Баренца, погибшего здесь в 1597 году, вблизи мыса, открывавшего, по его мнению, долгожданный путь к заветным берегам Китая и Индии…
Когда провели третью гидрологическую станцию в 55 км на северо-восток от мыса Желания, причем на больших глубинах, где лот не достал дна на двухстах метрах (как это и должно быть по современной карте), на горизонте показалась светлая полоса льда - противник обозначил свое присутствие. Чтобы проследить положение кромки, пришлось вернуться к мысу Желания, где была проведена высадка на берег, производивший впечатление настоящей полярной пустыни, поверхность которой была обработана древним ледником, словно ножом бульдозера. "Следы недавней ледниковой деятельности встречаются здесь на каждом шагу: растительность самая жалкая, цветковых растений почти нет, даже и мхи лишь изредка прячутся маленькими, редко разбросанными пучками между камнями. Берега озер и ручьев совершенно пустынны. Не видно никаких следов гусей и уток, столь многочисленных в других, более южных частях острова…" (1945, с. 151) - что и говорить, безотрадные места. Однако именно здесь, по мнению исследователя, в будущем должна была возникнуть (и спустя двадцать лет была построена) полярная станция, чтобы давать полярным мореходам необходимую информацию. Найденные неподалеку конгломераты позволяли думать, что породы здесь имеют девонский возраст, хотя позднее было установлено преобладание более древнего силура.
В последний день августа судно перешло в Ледяную Гавань, где когда-то голландцы с корабля Баренца провели первую из западноевропейцев (причем относительно благополучную) зимовку. Участники экспедиции поднялись на ближайшие холмы, где Русанову и его спутникам открылась безрадостная картина: "К юго-востоку все Карское море, от самого берега до горизонта, было покрыто сплошным льдом, причем несмотря на сильный ветер, дувший от берега, лед этот стоял неподвижно у берегов. Таким образом, путь к югу был отрезан. Казалось, невозможным идти дальше Карским морем. Но зато к востоку, докуда хватало глаз, море было совершенно свободно от льда. Оставалось одно из двух: или вернуться тем же путем, каким пришли сюда, то есть Баренцевым морем, чего совсем не хотелось Русанову, или попытаться обойти встречные льды, взяв курс к востоку" (1945, с. 151). Очередной торопливый отбор образцов принес Русанову добычу в виде пермокарбоновой фауны, а Кругловскому - разброс по возрасту находок от силура до перми, хотя и в пределах палеозоя.
Слабое утешение, если снова приходится пятиться к мысу Желания, где в бухте, названной в честь капитана судна, и произошли решающие события. Здесь 2 сентября, стоя на якорях, судно выдержало шторм при сильном ветре с Атлантики. В воспоминаниях Вылки этот эпизод отражен следующим образом: "Подул неожиданный ветер с запада. Двое суток бросало нас из стороны в сторону, два якоря не держали. На нас надвигалась масса льдов. На четвертый день подул слабый ветерок с севера, и нам пришлось выйти на Карскую сторону. Другого выхода не было" (Казаков, с. 1983, с. 159–160). Дальнейшее развитие событий более развернуто дается в официальном отчете экспедиции в следующих выражениях: "По предположению Вылки, такой сильный западный ветер должен был отнести от восточных берегов тот самый лед, который принудил "Дмитрия Солунского" вернуться, благодаря чему путь Карским морем, вероятно, освободился. Разделяя это мнение и желая во что бы то ни стало осуществить свою программу, Русанов уговорил капитана еще раз попытаться пройти Карским морем вокруг северного острова Новой Земли" (1945, с. 152).
Сказано - сделано, однако не тут то было - утром следующего дня с севера по всему горизонту стала надвигаться масса льда, угрожая прижать судно к берегу или оттеснить его на мелководье, где его гибель была бы неминуема. Как ни мрачно выглядела ледовая обстановка, но ее развитие предопределило последующие действия, предпринятые на основе минимума необходимой информации - той, что была в пределах обзора с палубы судна. В своем отчете Русанов справедливо отметил роль своих ближайших помощников в принятии рискованного, но единственно верного решения: "По мнению самоеда Вылки, разделяемого капитаном Поспеловым, следовательно, по мнению двух лиц, наиболее опытных и хорошо знакомых с полярными льдами, идти Карским морем, полным льдов, было крайне рискованно, но дальнейшие попытки пробраться Ледовитым океаном у западных берегов Новой Земли, когда на эти берега западным ветром нажало лед, было еще опаснее и угрожало гибелью" (1945, с. 153). Таким образом, предстояло выбирать между скверным и плохим вариантами, причем только в процессе плавания могло выясниться, который лучше… Очевидно, все дальнейшее зависело от конкретных действий экипажа и экспедиции и одновременно явилось бы мерой достоинств руководства, среди которого роль Вылки с его опытом становилась особо важной.
3 сентября "Дмитрий Солунский" осторожно направился к югу по узкому каналу чистой воды, причем кромка льда по левому борту, то приближаясь, то удаляясь, находилась все время в пределах видимости. Оставался даже некоторый простор для маневра, поскольку пространство открытой воды порой достигало нескольких километров. Таким образом, вынужденное решение оказалось все же верным. Правда, у выдающихся мысов, а их на пути до залива Течений встречалось немало, лед порой вплотную подходил к берегу и тогда приходилось не однажды испытать прочность корабельных бортов. Хуже было другое - за заливом Течений положение берега на картах было нанесено пунктиром, что уж тут говорить о глубинах…
Характер побережья здесь был совсем иной, чем на пути к мысу Желания. Вместо гор лишь террасированные участки каменистого плато полого поднимались в глубь острова, словно нарубленные на куски выводными языками ледникового покрова, спускавшегося из центральной части острова. При отсутствии гор огромный ледниковый покров на обширном пространстве доступен был взгляду, представ белым загадочным сфинксом перед участниками плавания во всем своем величии, хотя человеческий глаз не мог охватить его целиком. Редкие выходы коренных пород и отдельные морены лишь подчеркивали общую монотонность сурового полярного ландшафта. Казалось, жизнь оставила эти забытые Богом и людьми места, от созерцания которых веяло холодом и смертельной угрозой. Для исследователя невольно вставал вопрос: как его описать, какие его характеристики можно получить сейчас, а что отложить на будущее, как он связан с уже знакомыми частями Новой Земли? Ответить на эти вопросы сейчас было невозможно. В отличие от западного побережья, проявлений жизни здесь было меньше, даже ветер задувал реже и сумрачная холодная погода не торопилась меняться. И органическая жизнь, и природный процесс проходили здесь в странном замедленном темпе, словно в летаргическом сне. Чтобы преодолеть это нававждение, люди выкладывались на износ, не жалея сил.
Документы подверждают самоотверженность участников этого плавания. "Нельзя не отметить той стойкости, хладнокровия и неослабной бдительности, которую обнаружил капитан Г. И. Поспелов во время пребывания "Дмитрия Солунского’'’ во льдах. Без сна, без отдыха по целым суткам стоял он в бочке, привязанной к вершине мачты… Капитану Г. И. Поспелову экспедиция обязана тем, что судно не только не было затерто льдами, но и возвратилось, не потерпев серьезной аварии" (1945, с. 132). Воспоминания Вылки подтверждают поведение руководства: "Владимир Русанов круглые сутки не спал, все стоял на носу судна, а капитан Поспелов находился на мачте, высматривая разводья среди льдов" (Казаков, 1983, с. 160). Не менее напряженно вкалывали механики в машинном отделении и палубная команда, реагируя на малейшие изменения ледовой обстановки.
Так продолжалось до 6 сентября, пока на подходах к острову Пахтусова судно буквально не уперлось в неподвижный припай с многочисленными айсбергами, сохранившийся еще с прошлой зимы. Тем самым наши моряки и участники экспедиции оказались в знакомых водах, где люди из экспедиции П. К. Пахтусова побывали еще в 1835 году. При всей сложности обстановки это был несомненный успех, с одной стороны, а с другой - участники трехдневной гонки могли позволить себе отдохнуть и поразмыслить над своими научными достижениями, которых оказалось не так мало уже по той причине, что русское судно (первое научное!) оказалось в этих ледовитых водах впервые после легендарного помора Саввы Лошкина полтора века спустя.