Несмотря на незнание языка, с товарищами французами я чувствую себя так же хорошо, как с русскими студентами. Студенты одинаково хорошо относятся и к иностранцам, и женщинам, которых довольно много во всех аудиториях. Есть тут и изящные француженки, но большинство женщин - все же русские" (1945, с. 374–375).
Несколько слов о состоянии наук о Земле во Франции того времени и подготовке специалистов в стенах Сорбонны. К этому времени Франция стала второй по общей площади заморских владений колониальной державой мира после Англии, что отразилось не только на состоянии науки. Если во времена Великой французской революции контрреволюционеров, избежавших казни, как и проштрафившихся сторонников революции, везли за океан на знаменитую каторгу в Кайенне (Французская Гвиана на карибском побережье Южной Америки), то пленных коммунаров отправляли уже на рудники и плантации Новой Каледонии в Тихом океане. По-своему использовали колониальные мотивы французская литература и искусство - достаточно вспомнить множество пикантных таитянок с картин Гогена. Уже ближайшее будущее показало, что наука и искусство странным образом шли рука об руку не только в Полинезии, но и на полярных архипелагах, в чем читателю предстоит убедиться на последующих страницах. Неудивительно, что геологи и географы Франции на рубеже XIX и XX веков работали практически по всему миру, особенно в Африке, хотя влияние Черного материка на героя настоящей книги не прослеживается.
В целом же французская геология и география в те годы делали несомненные успехи. Так, в исследованиях Г. Дебре получила свое развитие экспериментальная геология. В области минералогии и петрографии успешно трудился Альфред Франсуа Антуан Лакруа. Основы металлогении заложил Л. Лоне. А. Дарси и Ж. Дюпюи сформулировали важнейшие положения гидрогеологии. А. Лаппаран широко использовал методы геологического картографирования. Гюстав Эмиль Ог (во времена обучения Русанова в Сорбонне он возглавлял в качестве декана естественный факультет) разрабатывал свое знаменитое учение о геосинклиналях. Не случайно многочисленные ссылки на этих ученых встречаются во всей мировой геологической литературе того времени, включая русскую - достаточно сослаться на "Физическую геологию" Ивана Васильевича Мушкетова, увидевшую свет в 1906 году.
Из перечисленных наиболее значительной научной фигурой в области геологии (как будущей специальности Русанова) был, несомненно, Ог (1861–1927), автор известного учебника геологии (уже в советское время переведенного на русский язык), изучавший проблемы стратиграфии (исторической последовательности в формировании горных пород), тектоники (строение пород, слагающих земную кору) и региональной геологии Альп и Прованса. Он полагал, что основой геологических процессов являются изменения в строении земной коры по мере охлаждения Земли, что в настоящее время считается устаревшей точкой зрения. Главным вкладом в науку этого ученого стала теория формирования геосинклиналей - подвижных участков земной коры, заполненных молодыми осадками, подвергшихся сжатиям и растяжениям в процессе взаимодействия с соседними более устойчивыми блоками земной коры - платформами. Он выдвинул также идею (у специалистов известного как закон Ога) цикличности геологических процессов во взаимодействии платформенных и складчатых областей, когда с насту-панием моря на платформах осушаются участки геосинклиналей и наоборот. В знак признания его заслуг Ог был в 1909 году избран членом-корреспондентом Санкт-Петербургской академии наук.
Настоящим добрым гением для Русанова стал профессор того же факультета, известный специалист по вулканическим процессам Лакруа (1863–1948), фармацевт по образованию. В 1893 году он стал профессором Национального музея естественной истории, успешно совмещая эту должность с преподаванием в Сорбонне. У себя на родине в 1904 году после изучения катастрофы с вулканом Мон-Пеле на острове Мартинике (французские владения в бассейне Карибско-го моря), сопровождавшейся многочисленными человеческими жертвами, он был избран академиком, а с 1909 года стал еще и членом-корреспондентом Санкт-Петербургской академии наук. Своим питомцам Лакруа прививал вкус к изучению вулканической деятельности как в прошлом истории планеты, так и в ее настоящем. Таким образом, Русанов оказался на пересечении традиционных мировых научных связей, что также пошло ему на пользу. Отметим, что в своей незавершенной деятельности Русанов отдал должное французской профессуре, с чем читатель встретится на страницах этой книги не однажды.
Еще раз отметим, что уровень французской науки того времени был высоким - в своих письмах Русанов отмечает по крайней мере трех лауреатов Нобелевской премии - Кюри, Мечникова и Муассона, что показательно само по себе. Русскому самородку предстояло пройти огранку у специалистов высокого класса, пользующихся мировым признанием - их труд не пропал даром.
Разумеется, молодые русские студенты не могли обойтись в своей учебе без помощи родных, которая была самой разнообразной. Так, сам Русанов нередко просит прислать различную геологическую литературу на русском языке, порой книги французских авторов (например "Минералогию" Лаппарана) или известное издание "Истории Земли" Мельхиора Неймайера, реже русских авторов ("О геологической фотографии и фотограмметрии" Павла Аполлоновича Тут-ковского, известного специалиста по четвертичным процессам). Великовозрастный студент порой проявляет самостоятельность - так, химию он изучает по русскому учебнику Реформатского, в котором детально изложена периодическая таблица Менделеева, которого по каким-то причинам не признают во Франции начала XX века. Пожалуй, в это время (по крайней мере до весны 1905 года, то есть почти за полтора года занятий) курс Сорбонны представляется ему несколько оторванным от жизни, слишком теоретическим, что привело его к сомнениям, которыми он поделился с отчимом: "Я даже подумываю, несмотря на свое незнание немецкого языка, не перебраться ли мне в знаменитую Фрей-бургскую горную академию, куда я могу быть принятым без экзамена, если получу диплом Сорбонны и где плата ниже. Впрочем, это дело будущего, и я посоветуюсь с некоторыми из профессоров" (1945, с. 378). Каждый русский геолог знает, что заведение во Фрейбурге (Саксония) окончил сам Ломоносов. Эту же академию окончил и будущий сотрудник Русанова Рудольф Лазаревич Самойлович.
Как бы удачно ни складывалась судьба россиян за рубежом, для большинства из них "немытая" Россия остается Родиной - какой ни есть, но Родиной с большой буквы, тоска по которой не раз прорывалась в письмах Русанова. Один из современников Русанова, также нашедший прибежище в Париже, выразил состояние вечной ностальгии французских русских в следующих поэтических строках:
Когда в Париже осень злая
Меня по улицам несет,
И злобный дождь, не умолкая,
Лицо ослепшее сечет, -
Как я грущу по русским зимам,
Каким навек недостижимым
Мне кажется и первый снег,
И санок окрыленный бег,
И над уснувшими домами
Чуть видный голубой дымок
И в окнах робкий огонек…(Эренбург, 1997, с. 392).
Не забывал России и Русанов, иначе бы его не волновали ни начавшаяся Русско-японская война 1904–1905 годов, ни совпавший с ней подъем революционного движения. В письме матери от 17 марта 1904 года он просит: "Напиши, пожалуйста, какие у вас по поводу войны настроения?" (1945, с. 376). О каких настроениях могла идти речь, если матросы 2-й Тихоокеанской эскадры, направлявшиеся на выручку осажденного Порт-Артура и оказавшиеся в аду Цусимы, отчетливо сознавали, что их победа приведет к поражению революции, а поражение в бою - к собственной гибели. Когда газеты сообщали о многочисленных революционных выступлениях, его сердце остается с Россией. "Вы мне не советуете в Россию впредь до успокоения, - читаем в письме Русанова родным от 30 марта 1907 года, - но я боюсь, что успокоения пришлось бы ждать долгие годы, не говоря ни о чем прочем, очень и очень интересно повидать родину именно теперь" (1945, с. 382).
На этом фоне совершенно естественным выглядит его письмо русскому военному министру Сахарову, поступок совершенно неординарный для политического эмигранта и революционера, каким представляют Русанова многие исследователи его биографии. "Зная, что вопрос о прохождении Балтийской эскадрой (в литературе обычно 2-й Тихоокеанской. - В. К.) через Северный Ледовитый океан обсуждался весьма компетентными лицами, я все же решаюсь представить на Ваше усмотрение свои собственные соображения по этому предмету" (1975, с. 16). Это письмо интересно с точки зрения, во-первых, отношения Русанова к судьбам страны и, во-вторых, его несомненным интересом к изучению Арктики. Думать о ней из Парижа представляется странным - и тем не менее это так. Поскольку высказанные в этом письме идеи были через несколько лет претворены Русановым в жизнь, уже поэтому письмо к Сахарову требует более детального рассмотрения, несмотря на то, что русановские предложения были отвергнуты компетентной комиссией по очевидной причине - осажденный Порт-Артур не мог ждать проведения исследований для обеспечения успешного похода русских военных кораблей к нему на помощь Северным морским путем. Однако на будущее многие предложения автора письма представляют несомненный интерес, а главное, многое объясняют в его последующей деятельности.
Возможность плавания в Северном Ледовитом океане Русанов уже тогда связывал с отепляющим влиянием Гольфстрима. При этом исследования он предлагал вести двумя отрядами, каждый из двух судов ледокольного типа, с востока (от Берингова пролива) и с запада - со стороны Атлантики. Частично эта идея нашла свое воплощение в исследованиях Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана 1910–1915 годов, у истоков которой стоял Александр Васильевич Колчак.
Русановская программа наблюдений, изложенная в письме Сахарову, включала гидрографические и океанографические работы с передачей информации на материк доступными средствами - от почтовых голубей до телеграфа. "Этот флот, - писал Русанов, - если море окажется свободным, а прочие условия благоприятными, сможет достичь Тихого океана, затратив 18 дней приблизительно на переезд от Карских Ворот до Берингова пролива" (там же). Такой вывод при уровне тогдашнего мореплавания не представляется реальным. Первый поход наших военных кораблей в 30-е годы XX века занял почти три месяца, а за 18 суток был выполнен экспериментальный рейс весной 1978 года в сопровождении атомного ледокола.
В целом его жизнь в Париже освещается письмами далеко не полностью, но тем не менее она выглядит насыщенной и активной, хотя и без материальных излишеств. Когда в марте 1904 года отчим переводит Русанову 100 франков, тот отвечает: "Пожалуйста, не подумайте, что мы живем так плохо, что отказываем себе во всем. Правда, мы живем скромно, но ни в чем не терпим недостатка, так что на создавшийся благодаря вам излишек я, быть может, приобрету со временем хороший микроскоп. Здесь эти инструменты гораздо дешевле, чем в России" (1945, с. 375). Много места в письмах он отводит жене и ее учебе. 12 июня 1904 года он сообщает: "У Мани будут устные экзамены и держать она их должна теперь… Ужасно много работает перед экзаменами. Я недоволен, что она будет доктором; лучше бы и скорее, если бы она была химиком, но что поделать, если ей нравится! А я не люблю медицины и мы с ней на этот счет спорим…" В конце октября следует очередная реляция об успехах супруги: "Маня выдержала экзамены и перешла на следующий курс. Сегодня прочитал ее имя в числе первых. А перед этим фамилии выдержавших были торжественно прочитаны в присутствии всех профессоров известным всему миру ученым - профессором Кюри.
Сколько трудов и волнений было перед экзаменами! Дома в качестве подготовки к экзаменационным практическим работам было разрезано несколько крыс, лягушек, пиявок, улиток и проч., отчасти при моем содействии. Затем ботанику Маня не успела повторить, и я за нее читал физиологию растений и вкратце рассказывал по-русски для сохранения времени. Последние пять дней мы спали 3–4 часа в сутки. Но зато на этот раз не голодали ни разу: я сам постоянно готовил обед… Хорошо то, что для Мани и этот год не пропадет, так как занятия у нее оканчиваются в марте, и больше у нее экзаменов в этом году не будет, - достаточно, чтобы ей засчитали репетиции первых месяцев. Таким образом, ей, кроме этого года, останется учиться только три… В нынешнем году я записываюсь на минералогию и геологию; первую буду заканчивать, так как уже слушал в прошлом году, а вторую - начинать" (1945, с. 376–377).
Пока в учебе жена опережает мужа, что не случайно - в марте они ожидают ребенка и будущей маме надо выиграть время на самые сложные и трудные первые месяцы для кормления и ухода за чадом. Два месяца спустя учебные планы или, скорее, намерения, судя по письму к отчиму самого Русанова, в части геологии выглядят следующим образом: "Ею я только начал заниматься (в текущем году. - В. К.) и закончить надеюсь в будущем, когда я и буду держать экзамен, и все же и теперь геология не главный мой предмет; по ней я слушаю лекции и веду практические работы. Надо бы и читать специальные книги, но у меня нет времени.
В этом году мой главный предмет минералогия, ее я начал слушать в прошлом году и в этом ее заканчиваю и буду держать экзамен.
Работать приходится много: 1) надо знать основу минералогии - кристаллографию; она у нас уже пройдена и я ее знаю настолько, что на практических работах заслужил лестный отзыв от профессора, он сказал мне: "Parfortement" (отлично); затем 2) кристаллофизику; ею я теперь спешно занимаюсь, чтобы поскорее закончить и перейти к 3) кристаллохимии - определению состава минералов химическим путем… Надо будет знать существенные черты, классификацию и названия 2000 существующих в природе видов минералов и уметь их узнавать… Кроме того, в курс минералогии входит "les gites metalliferes" - металлоносные жилы, то есть изучения способа разыскания и эксплуатации полезных ископаемых" (1945, с. 377).
В марте 1905 года на молодую семью обрушилось горе, хотя еще в середине месяца содержание писем из Парижа не предвещало чего-либо тревожного. В письме отчиму от 19 марта Русанов, поздравляя близкого человека с днем рождения, сообщал: "Твердо надеюсь и с радостью думаю, что в будущем мы не раз проведем этот праздник вместе, семейно, мирно и счастливо… Быстро приближается время экзаменов, а работы еще предстоит масса. Уже теперь чаще приходится засиживаться дольше, чем следовало бы, за работой и рано вставать, чтобы успеть сделать побольше.
Но во что бы то ни стало я должен держать этой весной экзамены, которые будут состоять в письменной работе (самое для меня ужасное), устном ответе и ряде практических работ плюс определение предложенных минералов. Здесь не такая система, как в русских университетах. Каждый предмет проходится сразу, а не разбивается на несколько курсов, экзамены сдаются же по одному предмету во всей его полноте, и, выдержав их, вы получаете диплом об окончании высшего образования по данной, свободно избираемой вами специальности.
Ближайшей моей задачей является получение этого диплома" (1945, с. 378).
20 марта у Русановых родился сын, названный в память о первом, умершем в Вологде, Шурой. Роды у Марии Петровны прошли легко, несмотря на солидный вес малыша - почти пять килограммов. Однако на исходе четвертых суток у роженицы поднялась температура, которая и в последующие дни продолжала расти, достигнув вскоре 40,6, - началось общее заражение крови. "Маня очень изменилась, - написал Русанов матери, - вечером даже бредила немного, третью ночь не спит, горячка, приняты теперь все меры, но я страшно боюсь за нее". К несчастью, его опасения оправдались. Срочно приехавшая по вызову сына в Париж Любовь Дмитриевна уже не застала невестку в живых - она-то и приняла на себя все заботы о внуке, оставшемся вскоре после появления на свет без матери. Мобилизовав все наличные средства, Любовь Дмитриевна вместе с внуком вскоре уехала в курортное местечко Аркашон - небольшой порт на побережье Бискайского залива в департаменте Ланды, доступное людям даже с ограниченными средствами. Здесь, на открытом морском берегу среди дюн, поросших сосновым лесом, они прожили несколько месяцев. Сам Владимир Александрович стремился забыться за работой, которой он буквально глушил себя, - подготовкой к экзамену по минералогии, который успешно одолел со второго захода в октябре 1905 года, спустя семь месяцев после смерти жены. Хотя он оказался лишь в середине списка по сложной системе оценок, у него были все основания быть довольным - лиха беда начало!
В письме к отчиму в Орел он детально описал сложную процедуру экзамена, иную, чем принятая в нашей стране, и, несомненно, более изматывающую как для студентов, так и преподавателей. Разумеется, студенты-иностранцы с ограниченным знанием французского языка при этом испытывали дополнительную нервную нагрузку. Еще один характерный штрих - студенту, опоздавшему даже всего на одну минуту, экзамен переносился на следующий семестр - в каждом монастыре свой устав. Все отмеченное нашло отражение в письме: "В четыре часа надо было написать две обширные темы:
1) руды, содержащие цинк и свинец,
2) описать происхождение и характер золотых россыпей и россыпей драгоценных камней.
В прошлый раз, написав начерно и переписав набело одну тему, я не успел ничего написать на другую; теперь, наученный опытом, я с часами, положенными перед собой, все писал прямо набело и как раз к сроку успел кончить все, но даже не перечитал написанного; всего исписал с чертежами восемь страниц формата большего, чем формат писчей бумаги. Можете судить, сколько там было орфографических ошибок, не говоря об оборотах и красоте стиля, о которых у меня не было времени заботиться. Значит, вся эта тьма ошибок не была принята во внимание, ценили, исключительно, содержание. Я недурно знал обе темы и последнюю (о золоте) написал почти с такой же полнотой, как ее изложил профессор на лекциях. Затем на практических работах я определил данные мне минералы, но забыл написать название одного из них. Когда работа была отдана профессору, он, конечно, принял это за ошибку; лаборант подошел ко мне и сказал, рисуя контур минерала: вы знаете название этого голубого минерала? - Да, это топаз. - Но почему же вы не написали этого? - Я забыл.
Тогда он подошел к профессору и сказал, что я знаю название этого минерала, но что я просто забыл его написать, и профессор зачеркнул подчеркнутую было ошибку. На устном экзамене они повторяли вопросы, стараясь говорить медленно, вообще всячески содействовали…" (1945, с. 378–379).
Разумеется, на фоне перегрузок от экзаменов оставались заботы чисто материального свойства, о которых тридцатилетний студент не распространяется, но которые сами собой то и дело возникают в переписке: то опасения за чересчур скромную диету матери, которая в своем Аркашоне с внуком почему-то предпочитает дешевые местные устрицы дорогим молоку и мясу, то жалобы на одинаковую температуру в 5–6 градусов что на улице, что в натопленной комнате и т. д. и т. п. Поэтому неудивительно, что в письмах возникают порой странные, казалось бы, просьбы, например: "Привезите мне, пожалуйста, самые дешевые, самые простые недлинные валенки… Здесь зимой так мерзнешь, как нигде в России" (1945, с. 380). А причина одна - бедность, все деньги теперь уходят на ребенка. Се ля ви - как говорят французы в таких случаях.