Они свернули с трассы и шли по полевой дороге к агробазе. Вокруг в три стороны открывались совхозные поля, сразу за полем - аэродром, где нечасто появлялись маленькие "У-2", летавшие по местным маршрутам.
…Грохот, который, нарастая, обрушился на долину сверху, - неслыханный и тяжелый - заставил их остановиться в смятении. На северо-востоке небо ослепительно засияло, грохот перешел в свист, и они увидели, как на бетонные плиты аэродрома в полутора километрах от них сел самолет. Следом приземлялся второй, в свете его прожекторов уже катившийся по полосе первый выглядел отчетливо: он был непривычно-горбатым, высоконогим и хищным, как коршун. За вторым садился третий, еще два…
Зрелище пугало. А вдруг это японские или немецкие? Но поселок был по-ночному тих, сумрачен и спокоен. Никто оттуда не бежал; по шоссе как всегда двигались грузовики, яркий свет на аэродроме погас, рокот поутих. Кажется, сели шесть или больше самолетов.
- Сейчас узнаем, - сказал Сергей и ускорил шаг. - Это что-то новое…
У конторки агробазы стоял Хорошев, рядом ночной сторож и охранник. Опередив вопросы, главный сказал:
- Вечером сюда приезжал ваш дружок Ондрюшенко с аэродрома. Весь сиял от счастья. Они получили открытым текстом радиограмму: из Сеймчана к нам вылетела первая партия американских истребителей. Они следуют на фронт. С нашими летчиками. Проводят здесь ночь. Оказывается, действует Особая воздушная линия из Аляски в центр России. Друг ваш приезжал за овощами для летчиков. Я его нагрузил, чем только мог. Это же такая радость: великая держава за океаном становится нашим союзником! Рузвельта не остановила не примиримость двух систем, понял, что надо объединиться для победы над диким фашизмом. Вот такие дела, мои дорогие. Переломный момент войны. И мы с вами - первые свидетели этого.
Оля вдруг опустилась на ящик. Она плакала. Сергей поднял и обнял ее.
- От радости не плачут, а ты…
- Еще как плачут, - сквозь слезы сказала она. - Это надежда и для всех заключенных.
Теперь через день, а то и каждый день, чаще к ночи, над совхозом и домиком Морозова вспыхивал ярчайший свет прожекторов. Истребители освещали посадочную полосу и, выпустив растопыренные колеса шасси, садились один за другим, чтобы тут же разбежаться по краям полосы, освобождая ее для самолета-матки, большого бомбардировщика, от рева которого дрожала земля под ногами. "Матка" садилась, подруливала к аэродромной гостинице, и огни там гасли. Темень. Тишина. До утра.
Чуть свет группа машин поднималась, первой взлетала "матка", истребители догоняли ее над Морджотом и уходили на запад.
В совхоз постоянно стала приходить машина, забирала для столовой аэродрома свежие овощи, молоко и творог.
С какой надеждой, даже со слезами на истощенных лицах, встречали и провожали заморскую технику тысячи заключенных в Омсукчане, Сеймчане, Среднекане, Бурхале, Спорном, Хатыннахе - везде, где в небе пролегала Особая воздушная линия! Знали, что самолеты водят наши летчики, они проходили курс ознакомления с новой техникой где-то на Аляске и через весь азиатский материк летели к фронту. А обратно набивались в грузовой "Дуглас" и снова принимали машины. Стало известно, что начальником ОВЛ назначен популярный в стране полярный летчик Илья Павлович Мазурук, Герой Советского Союза.
Это наглядное сотрудничество приближало победу над фашистами. С этим днем все заключенные связывали надежду на свое освобождение. Победа не может не вызвать акта милосердия.
Несколько позже прошел еще более добрый слух: между городами Сан-Франциско и Магаданом намечено установить постоянно действующий "морской мост". С нашей стороны для хождения за океан выделяется теплоход "Джурма" и назначен Уполномоченный. Им стал генерал-майор Корсаков, один из заместителей начальника Дальстроя.
Для совхозов - событие особенное: появилась надежда на получение семян овощных культур раннего созревания. Адлерский совхоз, снабжавший страну такими семенами, уже не мог выполнять договорный порядок, и пришлось использовать всякие семена, даже позднего созревания.
Звонок из Магадана, заставший Морозова в конторе совхоза, оказался тем первым сигналом, за которым последовали новые события.
- С кем я говорю? - кричал сквозь шумы Магадан.
- Морозов, Морозов, агроном совхоза!
- Сергей, это ты? Вот удача! Табышев говорит. Нам повезло. Слушай и записывай: сейчас же, срочно - я сижу над бумагой - передай заявку на семена всех овощей на сорок третий год.
- Записывай! - кричал Морозов, а плановик уже подсовывал листок с цифрами. - Диктую, Михаил Иванович. Капуста номер один… Повторяю. Точно. Редиса… Лук-севок, редька.
Когда диктовка завершилась, Сергей закричал в трубку:
- Почему этим делом занимаешься ты?
- Теперь я главный агроном Маглага, слышишь, Магаданского управления, ну, как ваше Западное. Ему передали все три совхоза. И в главке организовали отдел сельского хозяйства, там Пучков, ты его не знаешь.
- А как же Тауйск?
- Ведем переговоры. Твоя кандидатура на первом месте.
- А Хорошев, Хорошев? - Сергей скосил глаза на стоявшего рядом главного, на начальника совхоза.
- Он хотел в Дукчу, - слышалось в трубке. - Будет в Дукче, передай ему. Больше никому, понятно?
Кто-то врезался в разговор, требовал соединить с портом, многого-лосица прервала разговор, потом возник затухающий голос Табышева: "Вышли заявку почтой, сегодня. А Хорошеву скажи - будет там…".
Морозов положил трубку, вытер вспотевший лоб.
- Что там? - начальник не сводил с него глаз. - Причем здесь Тауйск? Кто говорил с тобой? Почему о Хорошеве?
Александр Федорович отвернулся. Он был бледен от волнения. Вдруг проговорится? Но Сергей сообразил:
- Почему о Хорошеве? Потому что он подписывает заявку на семена, хотели убедиться, что я говорю от его имени. А Тауйск? Тамошний агроном уже в Магадане, вот с ним я и говорил. При Маглаге сельхозотдел.
- Ух ты! - начальник совхоза вдруг выпрямился. - А ты знаешь, кто начальник Маглага? Нет? Капитан Гридасова, Александра Романовна. Все начальство увивается вокруг нее. Даже сам…
И прикусил язык, глянув исподлобья на Романова. Тот и бровью не повел. Не слышал - и все.
- Как удачно, что вы взяли трубку, - говорил Хорошев, когда они с Сергеем Ивановичем шли на агробазу. - И заявку продиктовали, и о нашей судьбе поговорили. А теперь давайте по порядку, что там и как?
- Я вам рассказывал о Табышеве, когда вернулся с Опытной станции. Умная голова, энергичен, настойчив. Как ему удалось освободиться из лагеря?.. Теперь он ведает всеми тремя совхозами Маглага: Тауйским, Ольским и Дукчей. На нас обоих у него особые виды. Велел передать вам: будете в Дукче. Будете!
- Но мое желание и его помощь - это не все. Нужно еще твое, Сергей Иванович, согласие занять мое место. Ради Бога, соглашайся, благо тебя в Управлении знают. Догадываюсь, что и ты хотел бы уехать. Но позволь сначала мне… Не сплю ночами, вижу семью, которая ждет не дождется. Даже могилы отца-матери снятся, там вся родня… Ты знаешь, как тянет человека к месту, где он появился на свет, где его родные и предки! Крестьянская - суть христианская, тяга к своему роду-племени, прямая преемственность пронизывает всю историю России, отсюда берет начало общинное землепользование. Кажется, это понял и умнейший из министров Петр Аркадьевич Столыпин. Столыпинское родовое поместье Середниково недалеко от нашего села. Не поместье - груды битого кирпича и заросших пустырей, но память, память… Между прочим, наше село дольше других держалось при массовой коллективизации, пока не разогнали мужиков по лагерям. И меня чуть позже. А какие огороды у нас были! Как мы гордились пудовыми кочанами капусты, огурчиками один к одному! Э, да что там говорить!..
- Вот потому и здесь у вас получается, - вставил Сергей.
- И у тебя получится, поверь старому огороднику. Придет к тебе и высокое мастерство, и опыт. Он уже есть!
- Как на это посмотрит Нагорнов или Кораблин?
- По секрету: у меня уже был разговор с Нагорновым. Прямого согласия на отъезд не дал, но обнадежил.
- Ведь и я хочу…
- Повремени. И поедешь, куда тебя тянет.
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Чуть свет к Морозовым в окошко осторожно постучали. Сергей хмуро поглядел на часы. Половина четвертого, еще не рассвело. Он быстро оделся, сказал Оле, чтобы заперла за ним дверь, добавил:
- Я тут, на агробазе, не беспокойся.
У порога стоял ночной сторож. Осмотрелся и тихо сказал:
- Орочко арестовали. Только что. И увезли.
- Бог ты мой! Кто?
- Они приехали на машине, трое. Ворота агробазы были заперты. К домику Орочко шли пешком. Там свет зажегся, какой-то разговор. Берлавского вытолкали. Долго рылись, чего-то искали. И Орочко увезли с собой.
- Давай к Хорошеву. Разбуди и скажи.
Застегнув плащ, Сергей пошел к домику Орочко. Берлавский сидел на пеньке у входа. Голова опущена, подбородок на груди, руки висели. Поза высочайшей печали.
- Кто приезжал? - спросил Морозов.
- Из НКВД. Оперчек и еще двое. Меня прогнали, чтобы не мешался. Вот и сижу, не знаю, что делать. Все у нас перевернули, чего-то искали. Александр Алексеевич был не в себе, руки у него дрожали. Свой нагрудный крест поцеловал - и тут же у него крест отняли. Меня лихорадка била, не могу и сейчас успокоиться.
Сухие черные глаза его были широко открыты, взгляд безумный.
- Как ты думаешь, за что?
- Не знаю. Вот так и за мной могут приехать.
От водокачки быстро шел, спотыкаясь, пожилой моторист. Не доходя несколько шагов, остановился, поманил Морозова. И когда тот подошел - с предчувствием чего-то недоброго - услыхал тихое:
- Дениса Ивановича увели. Нет, не лагерные, а которые в шинелях до пят. Я ночевал у него. Вошли, фонариком осветили, Дениса Ивановича поставили в углу, обыскали, взяли из карманов какие-то бумажки и увели. А мне приказали идти на свое место и помалкивать. Я постучался к вам, супруга сказала, что вы ушли.
Берлавский с трудом поднялся. От первого блока теплиц скоро шел Хорошев. Не здороваясь, спросил Берлавского:
- Что вы дрожите? Непривычная ситуация? Идите досыпать. Идите. Мы как-нибудь разберемся.
Кивнув Сергею, главный пошел в конторку.
- Там же никого, - сказал Сергей.
- А нам никто и не нужен. Дождемся шести и позвоним начальнику совхоза. Если кто и способен что-то предпринять, так это он, чекист. Живем, как на вулкане. Строим свои планы, на что-то надеемся, а тут приходят, руки за спину и пожалуйте с нами… Сегодня двух, а завтра кого? И сколько по их разнарядке?..
Чувствовалось, что Хорошев вне себя, говорил он раздраженно, даже гневно. Еще бы! Забрать старика, необходимого для хозяйства топографа, словно им и дела нет до совхоза, до его будущего!
Начальник совхоза появился скоро после звонка, молча выслушал короткий рассказ, схватился было за телефон, но тут же встал.
- Нет, это не телефонный разговор. Попозже пойду к майору Тришкину в райотдел. Это их работа. Что-то у вас на агробазе неладно. Дыма без огня не бывает…
Пока он выяснял, из райотдела позвонили в совхоз и приказали передать Морозову, чтобы явился. Сергей с упавшим сердцем все-таки сходил домой, попил чай, объяснил Оле, что "ЧП" в теплицах, все уладили. И ушел с похолодевшим сердцем. Сидел чуть ли не час в полутемном коридоре, о чем только не передумал. Страх, тот самый страх, вроде бы изгладившийся, ушедший, родился снова, он сковывал, как и в тридцать седьмом, когда его впервые заперли в камере. Вызвал его следователь Овчинников, старший оперчек. Романов как-то показывал на него: "Тот еще чекист…".
- Морозов? - и оглядел с ног до головы. - Заходи, Морозов. Вот сюда садись, потолкуем. Ты не баптист, случаем? Нет? А не куришь. Ну, конечно, верующий. Чего молчишь? На вопросы следователя надо отвечать. Так вот… Как же это у тебя под носом действовала секретная церковь? Свои грехи отмаливал там?
Этот тон, усмешка, намеки вывели Сергея из себя.
- Вы либо сон плохой видели, либо начитались детективов. Какая еще церковь, да под боком? У меня под боком агробаза, которая вас кормит, у меня дел по горло, а я сижу и бред какой-то слушаю. Объясните русским языком, без всяких этих…
- Ты мне не указывай, что делать, - уже другим тоном отозвался следователь. - Как-нибудь семь лет… Ладно, начнем сначала. Дениса Ивановича Волошина знаешь?
- Отлично знаю. Жестянщик совхоза, мастер. Жестяная недалеко от моего дома.
- Бываешь там?
- Ну, а как же. Дела. И старик он приветливый.
- О чем же разговоры?
- О ведрах-лейках. О железе, которого не хватает. О желобах в теплицах, словом, о работе.
- На жизнь он не жаловался?
- Нет. Не в забое все же. И не в зоне. Летом ночует в мастерской. И производству польза, всегда под рукой.
- Ну, о войне-то разговаривали, конечно?
- Представьте, нет.
- Могли бы и о даровании победы помолиться. Называется молебен.
- Какой еще молебен? - Сергей вспыхнул. Отец Денис однажды пел молебен, точно.
- А чего зарумянился? Врешь ведь.
- Вы вот что… Я выдумывать для вас сказки не намерен. Других ищите.
- Ну-ну, найду и других. Вдруг укажут на тебя? Какое-то время Орочко жил с тобой? Ты знал, что они с жестянщиком друзья?
- Орочко от зари до зари в поле. Проверка термометров на площадке. Топографическая съемка.
- Знал, что они дружили? Отец Денис общительный человек.
- Почему отец Денис?
- Потому что он поп, священник. Тоже не знал? И Орочко не говорил?
- Нет. Может, и Орочко священник? И начальник совхоза? Кто их знает?
- Пошути, пошути. Жили вместе и все молчком. Странная жизнь. По утрам не крестился он?
- Не замечал. Стеснительный интеллигент. Да и разница в возрасте… За что же вы Орочко арестовали? Ну, Денис Иванович, по-вашему, священник, хотя это не преступление. А Орочко кто? Архиерей?
- Ты больно остер на язык, Морозов. Смотри, как бы не загреметь… Итак, к делу. Возле тебя, в дружбе с тобой два антисоветчика. Они вот тут, за стенкой, по камерам сидят. А ты передо мной. Вот бумага, вот перо, выкладывай все, что знаешь об арестованных. И как они молились, пели. И как к ним ходили, кто ходил. А вот эти листы - протоколы допроса, подпишешь сейчас, при мне.
И зачем-то вышел. Но в кабинете сразу же возник младший лейтенант, сел с книгой в руках, все поглядывал на Морозова.
Уже прошедший эту "школу", Сергей не спеша читал протокол, жирно вычеркивал все, что прибавил от себя следователь. И расписывался. Три листа. На последнем приписал: "Знаю Д. И. Волошина и А. А. Орочко как отличных работников, они хорошо помогают сельскому хозяйству Дальстроя. Прошу разобраться в недоразумении и вернуть их на работу".
Больше ему делать было нечего. Успокоившись, стал поглядывать на своего сторожа, взгляды их встретились и оба улыбнулись. Но младший лейтенант тотчас вспомнил о службе, нахмурился и уткнулся в книгу. А Сергей смотрел в зарешеченное окно, там был двор и проволока, а за ней ярко-зеленое поле капусты. Тот еще натюрморт. В клеточку…
Вошел Овчинников, облизывая губы. Видно, пообедал. Просмотрел листы, нахмурился.
- Приписка-то зачем? Она для них, как мертвому припарка.
- Истины ради. Бьете совхоз по больному месту.
- Выдержит. Не таких брали. И ничего, живем. Ладно, пока можешь быть свободным. Потребуешься - вызовем.
Сергей шел домой, как побитый. Годы проходят, война, голод, каждый старается работать за двоих, лежат под пулями, копают золото, а в этих сволочных организациях ничего не меняется! Все то же, как в тридцать седьмом. Те же кадры, будь они прокляты! Стражи революции, а в сущности палачи и шкурники, занятые сочинением "врагов народа" и успешно избегающие фронта.
Боже мой, что сейчас переживает Оля! Ведь ищет его, никто не знает, где он, что с ним! И Сергей побежал, чтобы скорей добраться до телефона и позвонить на агробазу. Скорей. Скорей!
Позвонил из клуба с полдороги. Трубку взяла Оля. Она сидела в конторке, ждала.
- Ты? Откуда? Где пропал?
- Иду, иду, не волнуйся. В управлении был, задержался. Голоден, как крокодил…
И услышал вздох облегчения. Гудки. А сама плачет, наверное. Уже кто-нибудь сказал о происшествии.
От клуба он шел спокойно, пока не вспомнил о допросе снова. Кто же проследил и выдал двух стариков? Какая мерзость у них на агробазе скрывается?! Кто? Пока это не будет выяснено, покоя не жди. Он перебирал в уме всех, кого видел в мастерской Дениса Ивановича. Вспомнил прораба совхоза, моложавого техника-строителя. Видел он его с Денисом Ивановичем, сидели на берегу ручья, свесив ноги к воде, жестянщик что-то доказывал, а прораб кивал и слушал. Увидел Морозова, вскочил, отряхнул брюки и быстро ушел. Что за человек? Уж не его ли работа? Кто еще? Зина Бауман? Она вне подозрений. Да, еще Берлавский. Конечно, знал, кто такой Денис Иванович, о дружбе Сергея Ивановича с Орочко тоже знал, но не может же он… И тут ему вспомнились слова Хорошева о страхе. "Трусливые могут стать исполнительными и во всем другом, что прикажут с угрозой". Берлавский чаще всех бывал в жестяной мастерской, мог слышать пение, сходное с церковным, этого уже довольно для доноса. Спросить у агротехника прямо? Он тут же "заложит" и Морозова. В конторе плановик сказал:
- Искали тебя, звонили. Где пропадаешь?
- В поле. Кому нужен?
- У вас там "ЧП". Орочко вашего и жестянщика забрали.
Сергей промолчал и вошел в кабинет. Капитан выглядел рассерженным, злым.
- Ты где был?
- На допросе. У следователя Овчинникова.
- Ну и что?
- Требовал разоблачить служителей церкви, которые и в лагере верят в Бога, молятся и поют. Но я следователям не помощник. Не подслушиваю.
- Майор Тришкин звонил мне. Упрекал в потере бдительности.
Хорошев прохаживался по кабинетику. Лицо его было строгим.
Сказал:
- Специалиста потеряли. Где найдем такого?
- Раньше надо было думать! - капитан вдруг повысил голос. - Теперь и я уже виноват. Заступаюсь за арестованных.
- До нас с Морозовым доберутся, вы уже не заступитесь, - съязвил Хорошев.
Начальник совхоза посерел. Упрек попал в цель. А что он может? Доложить Нагорнову, только и всего. Тот отмахнется. Тришкин не в его подчинении, в Магадане есть секретный отдел, там полковник Сперанский.
- Кто же у вас капает? - уже другим тоном спросил капитан.
Но ответа не получил. Агрономы молчали. Ведь и на капитане была форма НКВД…
И вдруг услышали:
- Пока на агробазе не было новенького, ничего такого не случалось.
И оглядел одного, другого.
- Новенький, новенький… Сами уже думаем, - ответил Хорошев. - А доказательства? Увы…
- Суд будет, свидетели предстанут, - добавил Сергей.
- Какой там суд! - взорвался капитан. - Тройка, шито-крыто, в кабинете. Отправят в тартарары, вот и весь суд.
- Мы пойдем, товарищ капитан, - сказал Хорошев. - Других дел полно.
На полевой дороге главный остановился, прищурился.
- Знаешь, надо присмотреться к этому Берлавскому. Он ведь будет встречаться со своими "работодателями". Очная ставка и все такое. Возле райотдела у нас капуста, там звено работает. Попроси-ка знакомую женщину, чтобы присмотрелась.