- Господи, чудо-то какое! Только в романах и читала об этих ананасах! Небось, дороговизна страшная.
Выглядела она хорошо, была радостной. Ночь уже шла к концу, а они все разговаривали. Конечно, Оля примерила платья, и Морозов еще раз убедился, как хорошая одежда украшает красивую женщину. Слава Богу, он дома, в семье, и скоро их семья прибавится. Это и есть счастье. Во искупление пережитого и всего грешного, что переживают сейчас люди.
Из лагеря донесся первый удар по куску рельсы. Подъем. Потом еще и еще удары. Звон этот напоминал заупокойный, кладбищенский. Другие звоны - колокольные - в городах и весях христианской страны уже стали забываться. Зато распространился - и не только на Колыме! - вот такой звон, он подымал по утрам миллионы рабов, загнанных в лагеря. И если когда-то люди отзывались на звоны церковные крестным знамением, короткой молитвой, то теперь в бараках можно было услышать только матерщину и проклятия. Куда гонят тебя, тысячелетняя Россия?..
Сергей и Оля все-таки заснули, агроном мог позволить себе выйти несколько позже. По ту сторону ручья уже раздавались голоса, гудела водогрейка, доносился высокий жадный визг циркульной пилы, около которой всегда громоздились кучи бревен и пеньков. Рабочий день набирал силу.
Морозов не пустил жену на работу. Да она и сама не особенно рвалась, хотелось еще и еще рассмотреть подарки, она так долго не видела ничего красивого, не носила ничего нового. Тонкие, как паутинка, чулки натягивала с великой осторожностью и потом долго рассматривала, ощущала, как невесомо обтягивают они, приятно щекочут ноги. Ведь ее лучшие годы прошли в тюремной камере, в бараках, она знала, что такое одежда "б/у" - иначе говоря, "бывшее в употреблении", неизвестно с чьих плеч… А тут такое красивое новое белье, такие платья, туфли… Вот теперь она не откажется пойти с мужем в клуб, пусть смотрят и завидуют! Она придирчиво осмотрела, даже примерила и синюю куртку на молнии и с мехом, которую купил себе Сергей. В таких ходят только летчики.
В тот же день Морозов сказал начальнику совхоза, что неплохо бы информировать Кораблина о разговорах с генералом, которому Кораблин прямо подчинялся. Капитан с готовностью схватился за телефон. Хотя говорил он сбивчиво и не очень толково, Кораблин понял, о чем речь, и сказал:
- Приходите с Морозовым к четырем. Подготовьте заявки для совхоза.
Он принял их сразу, хотя в приемной и сидели четыре посетителя. Пожал руки, мельком прошелся взглядом по распахнутой куртке агронома, показал взглядом на вешалку, где капитан уже пристраивал свою шинель.
- Входим в контакт с авиаторами? - спросил Морозова, имея в виду куртку.
- Летчики тоже не стесняются торговать на магаданской барахолке. Как и моряки.
Странная улыбка возникла и погасла на лице Кораблина. Не сдержался, спросил:
- Тут ходят слухи, что магаданская молодежь выстраивается в очередь, чтобы попасть на корабли? Правда это?
- Я не был в порту. Но разговоры слышал. В двух средних школах из девятых и десятых классов ушла чуть не треть учеников, сыновья крупных деятелей. У них с документами порядок. После кратких курсов они становятся матросами. Пять-шесть рейсов туда-сюда - и можно жить без образования. Дворяне…
- А что же родители?
Морозов опустил глаза.
- У меня в кабинете подслушивающего устройства нет. Не бойтесь.
- По-моему, родители как раз поощряют, устраивают. Престижно, выгодно. Говорят, лови момент, школу можно и потом.
- Да таких родителей…
- До них трудно добраться. Они свою мораль исповедуют. Смену себе готовят.
Капитан не проронил ни слова. Сидел с испуганными глазами.
- Так что за разговоры были у генерала Комарова?
Сергей начал рассказ о встрече, о проблемах, положил на стол заявки на стекло, на машины для поля, на пасеку, на семена овощей и клевера, на коров и быков.
- Клевер-то зачем? Вымерзнет.
- Для пробы. Сеют же в Архангельске пермский клевер? У нас есть отличная земля из теплиц. Устроим в поле пробную площадку, вот на ней и посеем. Если удастся, тогда будем пропускать всю землю из теплиц через клевер. Хоть раз за семь лет. Оздоровлять. Трава - самый лучший лекарь земли.
- Вы нацелились жить здесь долго?
- Напротив. Я хочу начать… Придут другие агрономы и продолжат дело. Ведь плодородная земля нужна не только нам с вами.
- Это верно, - раздумчиво произнес Кораблин. - Жалко, что Федор Вячеславович в отъезде. Ему полезно услышать подобную мысль. Заявки постараемся протолкнуть, раз сам Комаров задал тон. А как там настроение в нашей колымской столице?
- Кажется, приподнятое. Корабли ходят, новые дома строят. И даже заключенных возят. Я видел колонну женщин…
Когда они шли обратно, капитан все хмыкал, переживал. Остановившись, сказал:
- Слушай, а он с тобой на равных разговаривает! Ты почуял?
- А почему бы и нет, - вдруг сердито ответил Морозов. - Мы из одного теста.
- Ну, не скажи! Ты вон какую страсть прошел. Так что насчет равенства это… Или про лагерь забыл?
- Нет, конечно. До конца дней своих не забуду. Но сегодня мне поручена серьезная работа. Вот, ездил в Магадан на совет. Из шести главных - пять бывших, как и я. А с какой страстью обсуждали мы проблемы агрономии на севере! Ведь эти проблемы далеко не решены. Ни Эйхвальдом, ни даже Вавиловым, который пропал. А тут богатейший континент, неизученный, но с перспективой. Лагеря не вечны, обычные люди будут жить. Что все возить и возить с материка? Нужны свои продукты, много и хороших. Нужна творческая жизнь, она сильней смерти или ее опасности. Страх лагеря? Конечно, он остался и дает о себе знать. Может, я и выжил потому, что была страсть к делу.
- Так! Значит, мне повезло, - капитан с каким-то удовольствием прихлопнул ладонью о ладонь и потер перчатки. Ошутил свою причастность к переменам в совхозе.
До поездки в Магадан Морозов довольно часто уходил по вечерам работать в свою конторку, чтобы не мешать Оле спать спокойно. Собрался и в тот день, но она вдруг запротестовала:
- Мне страшно, когда тебя нет. Не уходи!
- Я же рядом, окно в окно, через ручей. Чуть - что, и я вот он.
- Нет уж! - ее тон был решительным. - Я спокойней засыпаю, когда ты за этим столом. А лампу можно повернуть, чтобы свет падал только на бумагу. Сиди и работай здесь. Или пойдем в контору оба. Буду топить печку.
И Сергей сдался. С этого вечера садился к столу, поправлял абажур и склонялся над книгой Сумгина или Эйхвальда, Прянишникова или Докучаева. Ему много чего хотелось знать. Оля засыпала, ночные часы летели, и только когда возникала тупая боль в глазах, Сергей закрывал книгу, оставлял тетрадь и забирался под одеяло.
Сторож на агробазе говорил ему утром:
- Опять до первых петухов, Иваныч? Чего торопишься?
- Упущенное догоняю. Много чего упущено не по нашей с тобой вине.
Близилась весна. Война шла с прежним ожесточением. Все ждали открытия второго фронта. Теперь за судьбу России уже меньше тревожились, понимали, что вместе с Америкой, Францией и Англией немецкий фашизм удастся уничтожить. За этой мыслью рождалась другая: а как будем жить? Вот прорезалась на горизонте светлая полоска победы, но лагеря как были, так и остаются, как гибли в них люди, так и гибнут, чекисты не сложили руки, то там, то здесь кого-то арестовывали, особенно тех, кого рассчитывали сразу уморить в лагере, а они все держались за жизнь. На "Серпантин", по слухам, свозили старых большевиков, чем-то связанных с первыми советами. Оттуда они, конечно, не возвращались.
Все больше, все страшней разрастался контингент инвалидов. Расстреливать их, как в тридцатые годы?.. А если разойдется по миру?.. Машины с приисков "Ударник", "Мальдяк", "Челбанья", "Мяунджа", "Беличан", "Бурхала" везли инвалидов в Чай-Урью. Там, на берегу реки Берелех, разрастался огромный инвалидный лагерь, а за бараками - столь же обширная поляна смерти. Могилы тут не рыли, взрывами сбздавали огромные рвы, куда и сваливали несчастных с фанерной биркой с номером, привязанной на ногу… Могил на Колыме не было.
Несколько благополучней было только в совхозном лагере. Хоть и здесь царствовал "уставной режим" Севвостлага, питание все же отличалось хотя бы тем, что ботва овощей, капустные листья летом и квашеная капуста зимой позволяли как-то разнообразить еду, сдерживать болезни. Конечно, попадали и овощи из теплиц, с поля, на вахте не всех обыскивали, что находили - забирала охрана и лагерные придурки. Но и в бараки проникало.
В первых числах июня, когда на полях хорошо зазеленело, Сергей собрался съездить к совхозным строителям на участок у речки Челбаньи, где строили второе парниковое хозяйство и разведочную теплицу. Строители только что закончили дом для семьи главного агронома. Сергей и Оля переехали за считанные часы - к полному удовлетворению Ольги! На душе Морозова стало теплей. Просторно и уютно!
…Он подходил к конторке, когда ему сказали, что кто-то ждет главного агронома.
На скамейке сидела скромная миловидная женщина с тем добрым, извиняющимся лицом, которое лучше всего говорит о воспитанности и чувстве такта.
Она поздоровалась и сказала:
- Я к вам. По делу.
- Еще пять минут - и я бы уехал до темна. Идемте в дом. Там и расскажете, какое у вас дело.
Знакомясь с Ольгой, гостья сказала, что зовут ее Наталья Васильевна Савельева, что она врач и начальник Чай-Урьинского инвалидного городка-лагеря. Сказала так, словно ощутила неловкость за слово "начальник" и за свою должность, как за нечто нескромное.
Они сели. Морозов не мог догадаться, какое именно дело привело к нему доктора, так не похожего на лагерных - грубоватых и не слишком обремененных знаниями эскулапов, которых он встречал. Было в ней что-то мягкое, интеллигентное и доброе, что не дается ни образованием, ни практикой, а идет от кровных связей с семьей, с традициями русской врачебной школы.
Гостья понимающим взглядом оглядела фигуру Оли, хорошо улыбнулась и вздохнула. Перехватив взгляд Сергея, сказала:
- Вижу, что вы торопитесь. Так что сразу о деле. Мы задумали создать у себя огород, большой огород. Надо как-то улучшить питание нашим несчастным, их привозят в таком состоянии, что… Ну, вы знаете. В управлении Кораблин назвал вашу фамилию. Не откажите в любезности, проконсультируйте нас на месте, посоветуйте, где выбрать землю под огород, что делать на первых порах. Кажется, необходимы теплицы и парники. Словом, я прошу вас приехать, как только найдется более или менее свободный день. Тут двадцать с чем-то километров, пришлем за вами полуторку.
Из кухни потянуло запахом ароматного кофе. Сергей привез из Магадана три коробки зарубежного, Оля очень скромно расходовала его. Но для такой симпатичной гостьи…
Наталья Васильевна с удовольствием приняла чашечку, вдохнула полузабытый аромат, отпила глоток-другой.
- Настоящий, - сказала с видом знатока.
- Да, колумбийский. Из американских грузов. Я побывал в Магадане и там на базаре…
- Я так и подумала. Спасибо вам, Олечка. Так вы приедете, Сергей Иванович?
- Конечно, приеду. Послезавтра у нас воскресенье. Вот и присылайте машину с утра.
- Благодарю вас. И не стану задерживать, вижу, что заботы. Если не возражаете, мы тут с Олечкой поболтаем немного, она, конечно, не была на консультации, поблизости только один достойный врач - в Берелехе…
Сергей попрощался и ушел. За первым блоком уже стояла его оседланная лошадка, увидев его, она заржала. Крупной рысью пошла по полевой дороге на Челбанью. Морозов улыбался, представляя себе, какой разговор идет сейчас в доме.
Часам к одиннадцати в назначенный день Морозов был уже на территории Чай-Урьинского управления. За мостом через протоку открылся огромный инвалидный лагерь. С низовьев реки подувал свежий ветер, а ближе к лагерю от десятка бараков уже расходился тот особенный дух неопрятности, тления, запущенности, который всюду сопутствует полуживым больным и голодным, доживающих в полумраке свои по-страшному урезанные жизни. Как и на двадцать третьем километре.
По территории лагеря ходили втроем. Высокий и красивый мужчина с выразительным крупным лицом и крепкими рабочими руками встретил их, поклонился, невнятно назвал себя и сразу поотстал, но главврач укоризненно глянула, представила:
- Николай Иванович Герасименко, наш ведущий хирург.
Морозов с удовольствием пожал ему руку. Сказал:
- Наши профессии сродни: вы исцеляете больных людей для труда на земле. Мы пытаемся исцелить слабые земли, чтобы земля кормила род людской. Не так ли?
- Связь вечная и прямая, - тихо ответил хирург. И тут же добавил: - Прошу прощения, ко мне коллега.
Молодой человек в темном халате что-то шепнул на ухо хирургу, Герасименко кивнул и обратился к Наталье Васильевне:
- Там мое присутствие обязательно. Вы извините…
- Да-да, пожалуйста. Наш гость пробудет здесь до вечера.
Два или три часа ушло на поиск подходящей земли для огорода. Заросший жесткой травой бугор оказался первым, где Морозов сказал: "То, что вам нужно". С севера эту землю защищал тополевый лес с подлеском. Темный гумуссированный слой достигал толщины в десять сантиметров: наносы реки.
- Возите сюда навоз, тонн по сорок-пятьдесят на гектар, разрабатывайте. Мы можем дать на время рельсовую борону, диски. А весной посеете морковь, свеклу, редис, редьку, брюкву. Потом и капусту.
- Мало нам этих гектаров, - вздохнула Савельева. - И навоз: где его взять?
- В вашем управлении сколько приисков?
- Восемь.
- И на каждом лошади. Значит, завалы навоза. Потребуйте от начальства, чтобы возили сюда транспортом с самих приисков. Мы у себя утвердили закон: сколько получим навоза от хозяйства, столько продадим овощей. Действует! Тонна за тонну. Спасение больных-что может быть благородней!
- Ну, благородство здесь давно вымерзло, - тихонько сказала Савельева. - Им рабочие руки нужны, вот на что будем нажимать.
Территория инвалидного лагеря была огромна, ее разрезали три протоки. Подходящими оказались еще три участка.
- Вас не затапливает река? - спросил Морозов.
- Нет, но вода подымается почти вровень с берегами.
- Оставьте вдоль берега дернину. Попробуйте разыскать у себя агронома, гидролога, может быть, почвоведа, чтобы не на глазок, а по науке.
- В бараках кого только нет, - Савельева вздохнула. - И знатоки мертвых языков, и генералы из Испании, но многие уже не работники. Вот тот барак за изгородью - умалишенные.
Они постояли, прислушиваясь к гулу, исходящему от того барака, Сергей только представил себе…
- Пойдемте, - Савельева тронула его за рукав. - Поговорим еще у меня. Да и покушать время.
Жила она в отдельном домике, по дороге туда встретили Герасименко, заговорили о каком-то тяжелобольном. И вот тут Сергей вспомнил то обязательное, что держал в памяти, когда ехал сюда: узнать что-нибудь об Орочке и Денисе Ивановиче.
- Тут такое дело, - сказал он доктору. - У нас на агробазе забрали и осудили двух очень хороших людей. Совхоз лишился опытного топографа и мастера по железу. А вдруг они у вас, Наталья Васильевна?
- За что их?
- За религиозную деятельность. Денис Иванович Бугров - бывший сельский священник, Орочко - верующий человек, московский интеллигент. Молитвы пели, а под боком сексот явился. Новый срок, конечно.
- О, Господи! Сейчас я распоряжусь. Пожалуйста, еще раз их имена.
Она написала в блокноте несколько слов, посмотрела на хирурга.
- Я отнесу, - сказал Герасименко. И ушел.
Тогда доктор Савельева не без смущения спросила:
- Вы не будете возражать, если я приглашу к обеду и Николая Ивановича? Дело в том, что он… Ему еще около трех лет до освобождения. Пятьдесят восьмая.
Морозов невесело усмехнулся.
- Я по той же статье. Особое совещание. Освободился в сороковом.
- Значит и вы? Такой молодой!.. Мне почему-то казалось, что вы по комсомольскому набору. Ведь ваше положение… Вы фактически руководите совхозом, ваш начальник, я говорила с ним, ну, как бы это сказать…
- Он неплохой мужик, помогает там, куда мне входа нет. Не ссоримся.
- Ну и отлично. А ваша супруга меня просто очаровала. Не беспокойтесь за нее. Когда придет время, окажем всяческую помощь.
Домашними делами у Савельевой ведала пожилая женщина. Она с интересом поглядывала на Морозова.
- А я вас знаю, - сказала, когда он мыл руки на кухне. - Я работала у вас на ферме, освободилась, а домой не пустили. Осталась у Натальи Васильевны.
Ее благожелательность, доброта были приятны. Помнит - значит, уважает.
Пришел Герасименко, доложил:
- Его благородие, лейтенант Изюмский, оказался на месте. Спросил, чем приглянулись нам эти двое. Я ответил: специалисты. Обещал через час-другой сообщить.
Сели за стол. Герасименко поначалу чувствовал себя стесненно. Хозяйка завязала шутливый разговор. По едва заметным взглядам, словам Сергей догадался, что врачей связывает не только профессиональный интерес, что они, вероятно, близкие люди. Хозяйке с трудом давалась роль, когда приходилось обращаться к хирургу на "вы". Но когда их взгляды встречались, они открывали гостю больше, чем слова. Конечно, им приходилось таиться, скрывать свою близость. Член партии и "враг народа" - это влечет за собой исключение из ВКП(б) и непредсказуемые последствия для обоих. Нелепое и страшное разделение людей, трагедия. Наказуемая любовь!
На кухне раздались голоса. Наталья Васильевна встала и вышла, закрыв за собою дверь. Вернулась с листком в руках. В ее глазах Сергей увидел предчувствие беды.
- К сожалению, вести плохие. Вот выписка из картотеки УРЧ: заключенный Денис Иванович Бугров, 52 лет, прибыл сюда с прииска "Большой Хатыннах" с острым приступом стенокардии. После инфаркта на прииске. И в конце мая этого года - летальный исход. Это - священник?
- Да, - осевшим голосом подтвердил Морозов. - Царствие ему небесное и вечный покой!
- Аминь! - тихо промолвил хирург.
- Аминь! - еще тише произнесла Савельева.
Помолчали. Морозов спросил:
- О втором, Александре Алексеевиче Орочко, нет сведений?
- У нас он не был.
Обед прошел без застольных разговоров, домашняя хозяйка даже упрекнула их:
- Ну что вы, мои дорогие, как на поминках!
- Мы и впрямь поминаем, Дашенька, - сказала Савельева.
- А-а… Ну, тогда простите меня, глупую бабу.
Вечером, еще до темноты, Морозов приехал домой. Оля открыла дверь, заулыбалась.
- Ну, как твоя поездка? Сумел помочь соседям? Расскажи.
- Веселого мало. Инвалидный лагерь, где две тысячи заключенных доживают свои дни. А врачи хорошие, только мало, что они могут. Главный хирург - заключенный, представляешь?!
- Как ужасно! Больных надо домой отправлять. Даже при царях на каторге и то отпускали.
- Ну, не при всех царях. Вспомни декабристов. Правда, разрешали женам осужденных навещать мужей и жить там.
- Значит, наш вождь более жесток, чем тот, Первый Николай.
- Ладно, ладно, политик. Ты лучше расскажи, о чем толковала с доктором Савельевой. Тоже секрет?