Совет не просто дружеский, а оберегающий. Он только укрепил желание Морозова уехать в Тауйск, о котором говорил ему Табышев. Кораблин будет противиться, это ясно. Хотелось, чтобы и он поверил в Потоцкого, как в достойную замену. А тут капустная муха, урожай под угрозой!..
Три дня Морозов провел на втором отделении. Работа с сулемой, которой поливали каждый кустик капусты, требовала строгости и предельной осмотрительности: сулема - яд, а что на уме у сотни заключенных женщин - не узнать. Для самоубийства - два глотка, и конец мучениям, жизни. Ответственность - на агрономах.
Это были напряженные дни, работа, к счастью, закончилась благополучно. И только тогда Морозов доложил о неприятности Кораблину. Конечно, высказал свое удовлетворение Потоцким как организатором и агрономом. Кораблин понимающе улыбнулся.
- Готовите себе смену?
- Так точно. Не скрываю. У меня растут две девочки. Колыма не для них, пора увозить.
Кораблин ничего не ответил, только пробарабанил пальцами по столу. И заговорил о голоде, давая понять, сколь нужна сегодня приискам продукция совхоза.
До согласия управления на его отъезд было, конечно, далеко.
Но в тот же вечер Морозов написал письмо Михаилу Табышеву с напоминанием о Тауйске. Если бы вмешался кто-нибудь из власть имущих в Магадане! Как бы это облегчило проблему!
А жизнь подбрасывала свои проблемы - неожиданные и опасные.
2
Сергей Иванович заканчивал обход первого и второго блока, когда ему позвонили из конторы, чтобы пришел. Поморщился, но отнекиваться не стал, только глянул на третий блок - его можно обойти позже. Успел прошагать полпути до конторы, а оттуда навстречу бегут Рубцов, Романов, секретарша, кладовщик- с испуганными лицами, с криком: пожар на агробазе! И тычут руками в ту сторону.
Он оглянулся. Над третьим блоком подымался и клонился под ветром столб дыма, понизу желтело пламя.
Обгоняя всех, Сергей Иванович побежал назад. Что только не возникало в разгоряченной голове! Ну да, затопили печи, тепличницы по утрам всегда торопились, за ночь нахолодало; среди них три новеньких, неопытных. Или растопку уронили, или где-то рухнул старый свод, а рядом перегородка, огонь лизнул по ней и пополз вверх по рамам… Сердце готово было выскочить. Тришкину чистый повод шить дело.
Он прибежал, когда слесарь и пилорамщик в два ствола сбивали пламя. Жарко шипели горевшие доски, испуганно бегали с ведрами тепличницы. Он одним взглядом оценил обстановку, скомандовал:
- Откройте все краны! Ведрами, ведрами по стенам! Мужики - на крышу, выбить крайние рамы!
И сам полез на стеллаж, топча густую поросль помидоров, потом на крышу, кто-то подал ему ведро, другое… Горели переплеты на шести рамах одной теплицы, огонь лизал стенку из досок, а между ними опилки со шлаком. Внизу толпились конторские, все тепличницы, что-то кричали, указывали руками, кто-то рыдал в стороне, конечно, это новенькие…
Лилась вода - с утра баки полные, напор хороший, пламя слабело, дым с запахом горелой замазки уже только стелился. Еще, еще воды! Ну, кажется, огонь сломался. Рядом с собой увидел вдруг Зину Бауман, она спокойно сказала:
- Сойдите вниз, Сергей Иванович, мы сами… Вас там дожидаются для объяснения…
Он удивился ее спокойному голосу, такому странному в шуме-гаме. Спрыгнул с крыши, огляделся. Стена еще тлела, но то была концовка пожара. Больше переполоху, чем убытку.
И тут он увидел машины. Нет, не пожарные - они примчатся, когда все кончится, - а три эмки, от них шагали подполковник Нагорнов, Кораблин и майор Тришкин с неприятным, замкнутым лицом. На правой руке Нагорнова висела знаменитая плетка - короткая, витая из ремешков - с ней он ездил но приискам и, говорили, любил пускать в дело. Не только по заключенным…
- Ну что, агроном, - услышал он его заикающийся голос. - Пожар устроили? - тональность была пугающе высока. Ни приветствия, ни сочувствия, ни совета. Одна угроза.
Морозов не сразу ответил, повернулся к толпе тепличниц, скомандовал:
- Пожалуйста, по местам. Зина, приведите ко мне… Кто там? Варя Копылова, ее теплица. Пусть подойдет и объяснит. Кузьмич? - крикнул еще громче, словно начальства и не было рядом. - Передай шланг соседу, да, да, тебе, залейте стенку, там опилки тлеют. И дрова в печи…
Повернувшись, он встретил горящий взгляд Нагорнова.
- ЧП, - сказал как можно проще, в то же время обтирая грязные руки о грязный свой комбинезон. - В одной печи свод рухнул, пламя пробилось и полезло по стене. Кажется, все кончилось.
- Кончилось?! А если бы разгорелось? Если бы все теплицы?.. - подполковник, словно бы примеряясь, хлестнул себя по сапогу. Глаза у него были сумасшедшие. Взвинчивал себя. "Ударит или не ударит?" - мелькнула мысль. И Морозов сделал шаг к Нагорнову. Ну, давай! Он уже знал, что произойдет, если тот посмеет.
- Вы поспокойней, Сергей Иванович, поспокойней, - сказал стоявший рядом Кораблин. - Понятно, что взволнованы. Объясните Федору Вячеславовичу, что такие случаи при двухстах печах не редкость. И благодарите судьбу, что случилось это днем и при народе, а не ночью, когда одни дежурные.
Нагорнов упустил момент для привычной разрядки. Конечно, начался разговор на повышенных тонах, ему как-то надо было выпустить пар, все еще перегретый. Плетку он скатал на руке. Стараясь придать своим словам больше угрозы, рявкнул:
- Пре-м-мии за этот год я тебя лишаю! И благодари судьбу, что так обошлось. Иначе поехал бы отсюда с майором Тришкиным. Надолго бы поехал…
- Не так сразу, - удивляясь своему спокойствию, ответил Сергей. - С женой, с дочками простился бы…
Нагорнов круто повернулся и пошел к машине. Кораблин слушал майора, тот вполголоса что-то выговаривал ему.
- Да, вот что, Сергей Иванович, - сказал Кораблин, не дослушав Тришкина. - Немедленно объяснительную записку на мое имя. Все подробно. И фамилии виновных тепличниц, печника.
- Я, я виноватая! Меня накажите!.. - взвился слезный девичий крик. Тепличница Копылова, совсем молоденькая, с мокрым лицом, рухнула на колени в трех метрах от них. И отчаянно зарыдала, прижав грязные, в копоти, руки к лицу.
К ней подошла Зина Бауман, глаза ее жгли, щеки пылали. Сейчас она выложит им…
- Возьмите Копылову, бригадир, - быстро сказал Морозов. - Тут и без истерик хватает всякого.
Взвыл мотор начальственной "эмки". Нагорнов укатил. Сергей все стоял с двумя руководящими. И в это время из поселка на полном газу примчалась пожарная машина. Парни в брезенте, с топориками у пояса спрыгнули, побежали к теплице.
- Верны себе, - усмехнулся Кораблин. - К шапочному разбору. Вот с кем вам работать надо, майор. Поехали?..
Тришкин постоял, подумал. Еще раз оглядел Морозова.
- Копию докладной на мое имя, - сказал негромко.
- Чего? - Морозов в самом деле не расслышал майора. И тот озлился.
- Копию, копию докладной, понимаешь?..
- Будет сделано, - и Морозов вдруг улыбнулся.
- Рано смеешься, - сказал Тришкин. - Как бы плакать не пришлось.
И тоже пошел к своей машине. Кораблин еще походил по раненой теплице, взял под руку Рубцова и уехал с ним. А плановик Романов уже прикидывал убыток - около тысячи рублей, не больше. И, похлопав Сергея по плечу, отправился в контору. У дверей ходил туда-сюда обеспокоенный начальник совхоза. У него дергалась щека. Он трогал ее пальцем и морщился.
- Как по лезвию ножа хожу, - сердито сказал Морозов. - Чуть в сторону - и рухнешь лет на десять. А наш товарищ Нагорнов… Ведь руки у него чесались хлестнуть меня по физиономии.
- И тогда бы?..
- Вот те самые десять, это уже точно. Я бы в горячке…
- Ну, это вы зря. Его тоже можно понять. Хозяин.
- Не пойму. В каком веке живем, Алексей Федорович?
- В страшном двадцатом, - Рубцов быстро оглянулся. - Пошли по теплицам, посмотрим, как там.
- Уезжать мне надо, - сказал Морозов. - Опасность. Этот Тришкин…
- Ну, знаете! - Рубцов покачал головой. - Потоцкий не справится.
- Справится. Вы его просто не знаете. А меня… Ради детей!..
- Подумаем, подумаем. Не от меня зависит.
Тон, которым были сказаны эти слова- мягкий и сочувственный - позволял думать, что начальник не станет чинить препятствий для перевода.
Но оставался Тришкин, Дальстроем НКВД призванный "держать и не пущать" того, кто прошел лагерь и остался живым, даже пробился в корпус хозяйственных руководителей. У Тришкина нет ни веры, ни милосердия, ни понимания человека. У него есть приказ секретного отдела: любыми способами снова посадить однажды осужденного. Раз уже был рабом лагеря, так оставайся им и дальше, до конца дней своих.
Неужели ему и Оле так и придется жить все отсчитанные им годы, как людям, обреченным на вечное рабство?..
После вечернего чая, когда Оля уже укладывалась спать, Сергей сел за стол. Писать объяснительную записку на имя майора Тришкина.
А мог бы и не писать. Судьба распорядилась так, что Тришкину в эти дни было не до пожара и не до Морозова.
Его самого ждала вполне реальная опасность.
3
Об этой истории в Сусумане кое-что уже знали, ее передавали из уст в уста, чаще с оттенком злорадства, чем с простым удивлением. Достукался! Сенсация! И развивалась она, как говорится, стремительно.
Один Морозов ничего не знал, он был далек от слухов, которые рождались и распространялись в поселке, - до тех пор, пока на второй день после пожара не явился в контору совхоза, чтобы ознакомить Рубцова со своей объяснительной запиской для Нагорнова и для Тришкина.
Начальника совхоза не оказалось, в конторе сидел один плановик Романов и явно скучал. Делать ему было просто нечего, а тут вдруг Морозов и можно покалякать. Поздоровавшись, он спросил у агронома:
- Какой кары ждешь за вчерашнее происшествие?
- Нагорнов обещал премии лишить, - признался Сергей Иванович.
- Какую премию? - живо спросил плановик. - Если Государственного Комитета Обороны, которую дали Управлению за план по золоту, то это, знаешь ли, два, а то и три месячных оклада каждому руководителю. Много потеряешь, тысяч пять. А может, он сгоряча просто пригрозил?..
- Пригрозил майор Тришкин, уже от себя. Потребовал объяснительную записку лично на его имя. Работенка ему любимая. Статья-срок…
Романов изобразил на полном лице лукавую улыбку. Сложил по-наполеоновски руки и сказал:
- Майору Тришкину сейчас не до тебя, Сергей Иванович. У него самого такая история раскручивается… Да ты, наверное, слышал? Ну, с дочкой?
- Ничего не знаю. Причем тут дочка?
- Ты в самом деле не знаешь? - кажется, плановик даже обрадовался: нашелся свежий человек, просто грешно не рассказать ему эту историю!
Они вышли из конторы, сели на лавочку, уже изрядно отполированную рубчатым диагонелем, из которого руководящие чины шили в те годы франтоватые галифе. Сели, огляделись. Романов не хотел, чтобы кто-то другой услышал его рассказ.
- Так вот, твой майор в глубоком цейтноте. И устроила ему это неуютное положение единственная евоная дочка, Мариночка. Не приходилось встречаться? У-у, та еще деваха расцвела! Красавица. В этом году среднюю школу закончила, конечно, с отличием, кто же ей осмелится поставить тройку или там неуд? Словом, гордость и радость родителей. Папа-майор души в ней не чает, а уж мама, Вероника Михайловна, - ну та самая, что у Сенатова в политотделе партконтролем ведает, - эта вообще пушинки с Мариночки снимает.
Сергей развел руки:
- Тришкин - любящий отец? Мне и в голову не приходило, что может быть… Служба его, да и наклонности, не располагают кого-то любить. Орать, сажать, морду бить - на это он, похоже, мастер. Вспомни несчастного Орочко…
- Ты слушай, слушай. Экзамены Мариночка сдала, и тут ей стало плохо. Заболела. Туда-сюда, температура, рвота, а толковый врач у нас один, ты его знаешь - Субладзе.
- Он роды у моей Ольги принимал. Мы знакомы. Говорил мне, что недавно освободился и остался в больнице. Выехать не разрешили.
- А статью его знаешь? КРТД, пять лет.
- Плохие буквы. После первого срока с этими буквами опять… Как правило.
- Ну, Тришкин, конечно, нужные бумаги, все другое приготовил. И когда брать определил, за этим у них задержки нет. Хотя Субладзе и единственный хирург в управлении. А тут эта история с дочкой. Супруга требует: вызывай Субладзе. Майор ни в какую. "Чтобы я связывался с троцкистами?..". Вызвал терапевта. Тот осмотрел больную и строго потребовал: немедленно в хирургическую, со всеми предосторожностями! Вот тогда Вероника Михайловна и взвилась! Она устроила жуткий скандал, в запале объявила, что ей остается только одно: если с дочкой что-то случится - покончить с собой, смерть лучше, чем жизнь с таким извергом… Ну и все другое. Представляешь сцену? Словом, поехала она на машине райотдела за хирургом, привезла его, тот глянул и даже раздеваться не стал, приговорил: в больницу не-мед-лен-но! Только операция. Иначе вся ответственность… Ну, тут майор, конечно, обмяк, на пару с троцкистом перенес дочку в машину, хирург позвонил в больницу, чтобы приготовили. И повезли. Конечно, сразу на операционный стол.
- Да что произошло? Какая-такая болезнь? - спросил Морозов.
- Аппендицит. Есть такой, когда чуть опоздаешь - и концы! Да, наш хирург, конечно, мастер молодой, а руки золотые. Все сделал на высшем уровне, не отходил от больной ни на минуту, а отец с матерью просидели ночь в коридоре. Только утром хирург разрешил им глянуть на дочку от дверей. Она сумела улыбнуться им. Жива! И тут доктор велел родителям отправляться домой и зря их не беспокоить.
- Долго она болела?
- Три недели или что-то в этом роде. Конечно, отец-мать ездили туда чуть не по два раза в день. Потом хирург разрешил Мариночке ходить. Выздоровела. Время шло, вроде пора домой, а она не очень просится, да и Субладзе не настаивает. Сам ее водит по палате, по коридору, сестры уже шепчутся, улыбаются, а они… Ну, тут все понятно, ему только тридцать, мужик что надо, да и Мариночка в самом таком возрасте, что уже не девочка. Соображает, что к чему.
- Любовь? Как же он посмел? Нахальство! Любить дочь такого папаши?!
- Бывает. Бабы в нашем поселке такие, у них везде и глаза, и уши. Все видят, - через огонь и воду прошли. И вот повод для разговоров. Сама Вероника Михайловна каждый день в больнице, понимает, что надо разлучать, а дочка не торопится, жалуется то на одно, то на другое, оттягивает. И доктор не торопится, вечерами они воркуют в палате, а то и в карты играют. Тришкин консультанта из Магадана вызывал, но у врачей своя корпорация, определил, что лучше не спешить с выпиской, вот и анализ крови пока что не очень, и жалобы. Ты понимаешь, в каком положении Тришкин? Этого грузина надо уже вызывать, сажать, клеить ему новое "дело" и срок определять, а он вынужден тянуть: вдруг дочке станет плохо? Супруга, понятно, на стороне Мариночки, в доме скандалы, через домработницу весь поселок знает. И вот, наконец, дочку привозят под материнское крыло, но с условием - два раза в неделю показываться врачу. Два свидания… Возят, но мать уже начеку, глаз не спускает. Однажды девчонке это так надоело, что прямо и бухнула: она и Костя, врач то есть, любят друг друга и решили пожениться.
Сергей встал и посмотрел в глаза Романова: разыгрывает? Скуку разгоняет? Но Романов был, как говорится, в своем уме, смешлив, но без розыгрыша.
- Сказка какая-то, - заявил Сергей. - Не может быть!
- А ты слушай и вникай, эта история тебя прямо касается. Супруга Тришкина отлично понимала, что их благополучие, положение в этом обществе рухнет, если… Но и молодые девицы в таких делах тоже ни о чем другом не думают, любовь - и весь белый свет - в копеечку. Там уже не семья, а свара, скандал на скандале, супруга стреляться хотела. Тришкин пистолет у ней отобрал, она к реке побежала, вернул - и под замок. Дочь на отца и смотреть не хочет - изверг, счастье у ней отбирает. Сумела удрать для встречи с женихом, нашли, вернули. На Субладзе страшно смотреть, какой стал. А когда майор брякнул, что не сегодня, так завтра он этого мерзавца в тюрьму определит, дочка тут же ответила, что веревку она для себя найдет, решение твердое. Вот так они вдвоем - жена и дочь - загнали Тришкина в угол. Драма местного значения.
- То-то я ничего не слышу о хирурге. Сидит?
- Примитивно мыслишь, Сергей Иванович, - и плановик, довольный произведенным эффектом, рассмеялся. - Майор все же человек, хоть и винтик в этой шараде. Когда перед ним возникла дилемма - жизнь дочки или смерть, свободу жениху или тюрьму - он недолго рассуждал. Ни Субладзе, ни Марины сегодня в Сусумане уже нет. Уехали. Муж и жена. По слухам - на материк.
- Так у него же волчий паспорт?
- Это неизвестно. Это сейчас выясняется. Концов не найдут. Скорее всего - чистый паспорт.
- Тогда возьмутся за самого Тришкина.
- Могут, могут. Но и у него есть, наверное, приятели повыше. А концы он, конечно, умело спрятал. Даже своего заместителя укатал подальше, кажется, на "Молодежный", где западные украинцы, которых еще до войны "освободили" и перетрясли по всей Галиции, ну а часть их загремела на Колыму. Отчаянный народ, с ними капитану Овчинникову придется "поработать". Сусуман против "Молодежного" - рай!
- Он всего старший лейтенант, этот Овчинников.
- Много ты знаешь. Перевод подсластили, навесили капитанские погоны, чтобы забыл, если только знает, как для Субладзе пропуск и все такое устраивали. Ведь как ни темни, а слух-то прошел, вот и до меня дошло. Так что ты, Серега, не убивайся из-за этого загорания в теплице. Твой "друг" майор теперь, как пишут в романах, долго будет пребывать в трансе, ему твоя докладная до ручки. Будь иначе, он бы тебя еще той ночью подхватил.
Морозов сидел, задумавшись. Верить - не верить? Из каких случайностей может строиться жизнь человека, абсолютно не защищенного от произвола? Как просто любого сделать преступником, сломать, а то и отнять у него жизнь - тут и настроение начальства, и заступничество, и связи, скрытые от глаз людских. Из всего этого и складывается судьба. многих, тогда как главное, чем определяется личность - ее способность к творчеству, к труду - отходит на задний план. Странное время. Дикое время. Время безголовых подлецов.
И он вспомнил предложение Сидорова. Оно только подтверждало общую мысль вождя всех времен и народов: каждый человек только винтик общегосударственной машины. Куда привинтят, там и будешь, пока не поржавеешь.
Романов поглядывал на приятеля сбоку, прятал усмешку.