Военачальник Донского казачьего войска генерал-лейтенант Яков Петрович Бакланов (1808–1873) был одним из прославленных героев Кавказской войны 1817–1864 гг. О безмерной храбрости и лихости Бакланова ходили легенды. Он лично водил казачьи полки и сотни в атаки, участвовал в засадах и перестрелках, приступах, строительстве укреплений, мостов и дорог. Обладая огромной физической силой, неизменно выходил победителем из рукопашных схваток. Получив под командование полк донцов, бывший в отчаянно плохом состоянии, он скоро сделал его образцовым, а от робкой линейной обороны своих предшественников перешел к самым решительным наступательным действиям "за линией". Бакланов вскоре становится грозой "немирных" горцев, считавших Баклю сродни самому дьяволу и звавших его Даджалом.
Книга историка казачества А. В. Венкова знакомит читателя с жизнью этого легендарного героя.
Содержание:
Глава 1. Гугнинские Баклановы 1
Глава 2. Странности любви и службы 3
Глава 3. Браилов 4
Глава 4. Турецкая кампания 6
Глава 5. Кубань 10
Глава 6. Подвиг Бакланова 16
Глава 7. Рассужденияоб экспедиции Засса 18
Глава 8. Кавказ без Бакланова. Бакланов без Кавказа 20
Глава 9. Полк Шрамкова № 20 22
Глава 10. Чечня 23
Глава 11. Даргинская экспедиция 26
Глава 12. Баклановский полк 32
Глава 13. Первые победы и первые потери 36
Глава 14. Даджал 41
Глава 15. Набеги 45
Глава 16. Чин полковника, новое ранениеи долгожданная смена 49
Глава 17. Второй Баклановский полк 53
Глава 18. Черный значок 57
Глава 19. Дуэль 61
Глава 20. Святой Георгий 63
Глава 21. Генеральский чини Святой Станислав 67
Глава 22. "Для особых поручений…" 71
Глава 23. Против турок 75
Глава 24. Возвращение баклановского полка 79
Глава 25. Литва и тихая кончина 81
Иллюстрации 83
Примечания 84
Андрей Венков
Гроза Кавказа. Жизнь и подвиги генерала Бакланова
© Венков А. В., 2016
© ООО "Издательство "Вече", 2016
© ООО "Издательство "Вече", электронная версия, 2016
Сайт издательства
Глава 1. Гугнинские Баклановы
Какие названия давали на Дону станицам? Были простые названия. Это у тех станиц, что самые старые. "Вёшки", к примеру. "Вёска" – по-польски (да и вообще по-славянски) означает "деревня". Были названия как привязка к месту – "Усть-Медведицкий городок" или проще – "Усть-Медведица", по названию реки. То же самое – "Усть-Хопер" и "Усть-Бузулук". В среднем течении Дона – "Трехостровянская", "Пятиизбянская".
Позже, после обильного кровопускания, устроенного на Дону Петром Первым, верноподданные донцы стали давать станицам наименования по великим князьям и княгиням, по членам императорской фамилии. Появились станицы "Александровская", "Константиновская", "Павловская", "Михайловская", "Николаевская", "Екатерининская", "Елизаветинская". "Под занавес" одну из последних, основанных на новых задонских землях, назвали прямо – "Великокняжеская".
Была еще станица "Алексеевская", но очень уж старая, явно не в честь последнего Наследника Цесаревича. Разве что в честь Алексея Петровича, сына Петра Великого, мятежного царевича, по приказу отца удушенного? Нет, вряд ли… Да и станица "Петровская" была, но больно уж захудалая и в глухомани. Явно не в честь императора Петра Первого. А может, и в честь. Может, именно так и отомстили. Тонко.
Казаки плодились, отселялись. Новые станицы стали именовать в честь Донских Атаманов, когда-либо на Дону правивших, – "Орловская", "Платовская", "Власовская", "Хомутовская", "Граббевская", "Краснокутская", "Чертковская". Одну назвали "Милютинской" – в честь военного министра.
И были станицы в честь великих воинов, на Дону не атаманивших и членами императорской фамилии не являвшихся, – "Суворовская", "Потемкинская", "Баклановская"…
Стояли они на старых, давно обжитых местах, имели старинные свои прозвища, но переименовали их казаки, дали новые имена – имена людей, достойных подражания. И по именам этим видно, кого донцы чтили, кому хотели подражать.
Суворов, Потемкин, Бакланов…
Изначальное название Баклановской станицы – "Гугнинская".
Говорили казаки, что возник городок их "Гугнинский" сразу после Азовского осадного сидения или даже раньше. Но Фрол Минаев, Донской Атаман, в декабре 1672 года перечисляя в Посольском приказе все донские городки, "Гугнинского" – не назвал. А в походном журнале Петра I за 1696 год он есть. Вот где-то в это время, между разинским бунтом и Азовскими походами Петра, городок и появился.
Заложил его некто Гугнивый, и был этот Гугнивый, судя по прозвищу, явный русак. Именно у русских в это время родовые прозвища часто давали по какому-либо признаку, искажающему Богом данный образ человеческий. Знаем мы среди бояр того времени Брюхатых, Горбатых, Вислых, Щербатых. И наш Гугнивый из того же гнезда – "гугнивый" значит "гнусавый".
Новый городок Гугнивый заложил грамотно – в урочище Зимовном – на левой стороне Дона и на правой стороне протоки, на острове, образовавшемся, когда Дон менял русло.
Леса в пойме много. Срубили казаки бревенчатый городок, крепкий, дубовый. С юга от ногайцев и черкесов надежно прикрылись Старым Доном; с севера и запада от возможных крымских набегов – самим Доном Ивановичем. А с восточной стороны понадеялись на непролазную чащобу, непроходимую для легкой степной конницы.
После Крымских и Азовских походов на правом берегу Дона стало спокойнее, да и казаки размножились, хозяйством обзавелись. А на острове с хозяйством – тесно. Опять же – разливы. И перебрались заматеревшие донцы на правый берег в урочище Яблочное, на Терентьев бугор – тремя верстами севернее старого места. Жить здесь собирались долго, обстоятельно, и по благословению епископа Сарского и Подонского поставили гугнинцы на новом месте собственную церковь в честь Казанской иконы Божьей матери, поставили основательно – из дубового леса.
Но Дон наступал, подмывал высокий правый берег, менял русло, и казаки поднимались выше и выше, отступая от старого своего городища. Даже церковь переносили. Как и Зимовное урочище, остался Терентьев бугор на острове между Старым и Новым Доном (или Доном и Донком).
Ушли гугнинцы, а старое место в Яблочной луке над Старым Доном назвали Осадные юрты – дескать, сиживали здесь в крепком месте в осаде при татарских и ногайских набегах.
Вот здесь в начале XIX века в мало от других отличавшейся станице Гугнинской в метрической книге местной церкви появилась за 1809 год запись № 4: "15 марта рожден, 19 – крещен сын Иаков у полкового хорунжего Петра Дмитриева и жены его Устиньи Малаховой Баклановых. Восприемниками при крещении были: казак Роман Макеев Бакалдин и казачья дочь Мария Иоакимовна Киреева. Молитвовал и крещение совершал приходский священник Иоанн Иоаннов с пономарем Тимофеем Поповым".
В честь оного младенца Иакова и получила станица свое новое имя – Баклановская.
Казаки в Гугнинской были сплошь православные, раскола или ересей каких и близко не наблюдалось. Но если глянуть на время рождения "младенца Иакова" с точки зрения астрологической, перевести на новое исчисление и свериться с многочисленными справочниками, то выходило, что родился он под знаком Марса, планеты кровавого цвета, и сулили ему небеса путь воина – походы, битвы и великую славу.
Для донцов (да и для самого младенца) этот путь чем-то особым не казался. На Дону по тем временам все – воины. И родился герой наш в семье донского офицера, и деды-прадеды воевали. Но превзошел он всех, стал воином из воинов, памятник ему воздвигли наряду с Ермаком и Платовым, и во веки веков должны были воинственные сородичи брать с него пример.
"Я родился в 1809 году от бедных родителей, был единственным сыном" – это первая фраза из записок Якова Петровича "Моя боевая жизнь". Она ясна и лаконична. Так четко и ясно отдаются приказы и пишутся донесения. И эта первая фраза по своему стилю подтверждает слова его биографа, что Бакланов "оказался как бы от природы приспособленным к войне".
…Мир открывался перед младенческими глазами бескрайний. С высокого правого берега виднелась во все стороны степь, перерезанная Доном.
Лес оазисами среди песков. Березы, осины, тальник. Лес по реке Цымле – густой – терн, яблони, груши. По другую сторону Дона лес огромный – тополя, дубы, вязы… Еще стояли при малолетнем Якове Бакланове старые дремучие леса в займище на левобережье – те самые, где начиналась старая Гугнинская, называемая тогда городком. Казаки по-прежнему валили там дубы, вязы, тополя, которые шли на домовое строительство. Дома по всей станице стояли крепкие, но "весьма незатейливые", с вставленными в окна бараньими либо другими пузырями.
Лесов таких нигде больше по Дону не было, водились в них по ту пору кабаны, медведи, волки, козы, лисы, несметное количество зайцев. Только охоться!.. И там же в лесах оставалось после разливов множество озер, где останавливались перелетные лебеди, казарки, гуси, утки. И конечно же, в этих озерах, как и в самом Дону, водилась рыба.
Сама станица не большая, но и не маленькая. Дворов 200, а душ человеческих с тысячу не наберется. При станице два хутора.
В станице одна церковь, Казанской Божьей матери, а в ней известная в окрестных станицах икона – "Всех скорбящих радость". Написана она была по заказу или обещанию казака Феоктистова в 1741 году и имела медный оклад, а на главе Богоматери – медного орла старинной работы.
Сами Баклановы – из коренных гугнинских. Предок Баклановых наряду с Коровиным, Барминым, Пичковым, Калмыковым, Чернобородовым, Хохлачевым, Наседкиным, Поляковым, Сударкиным, Пермяковым, Чарбиным, Хорелковым, Жирком, Чаплиным, Клепачевым, Татаровым, Забабуриным, Краюшкиным, Прогореловым основал этот городок.
Более того, входили Баклановы в станичную элиту наряду с Хохлачевыми, Алферовыми и Савельевыми. Как ни крути, а все же офицерская семья.
Рождение и первые годы жизни Якова Бакланова сопровождались шумом. Если младенец не ревел благим матом, то ложкой по миске барабанил. Весь перемазанный, еще и тарелку с недоеденной кашей себе на голову наденет… Погрозит ему бабка пальцем, а он ей в ответ пальцем погрозит. Вот и поговорили.
Только ходить стал, убегал со двора. Весь порезанный, исцарапанный. Какими только болезнями не переболел…
Первое яркое воспоминание у малолетнего Якова Бакланова – уход казаков на войну 1812 года. Осенью это случилось. Собрались они среди бабского воя и стенаний и ушли, только пыль по дороге закрутилась. Бегал он тогда со станичными ребятишками следом за уходившим ополчением. Но лошадь не догонишь и от лошади не убежишь… Всех казаков подобрали тогда, подчистую. Опустел Тихий Дон. Остались бабы да деды, которые уж и ходить не могут, а так, на завалинке сидят.
Детворе тоже перепало. Кому ж теперь за хозяйством смотреть? Но с малышни, кому по три, по четыре года, какой спрос? За два лета, пока тепло, пока без штанов босиком бегать можно, пролазил баклановский отпрыск Кандаурову и Чепурью балки, забирался на Селиванов, Абрамов, Романов, Петров и Агапов курганы. Обследовал он Колок и Петрову луку, Потяшев яр, Голый кут и бесчисленные урочища – Пышкино, Яблочное, Черячукино, Серебрянку, Караич, Кайдал, Запертое, Червленое, Рубежное и иные.
Мотался со сверстниками по высокой песчаной насыпи на правобережье, называвшейся Кучургиной-Навиной, – старики гутарили, что здесь были татарские поселения. Рылись там в песке, наконечники стрел искали. В луке Серебрянки играли в войну и брали приступом Черкесский бугор, прежнее место жительства каких-то закубанцев. Возле Сизовой почты вырыли из земли старый ржавый палаш и хорошо сохранившийся медный клинок. А у урочища Червленого окаменелые громадные кости вывалились из берегового донского песка.
С трех лет ездил малолетний Бакланов верхом…
Зимой много не побегаешь, но тут другие развлечения. Соберутся к бабушке соседки, родня какая-нибудь подойдет. Тут только слушай. Перво-наперво всю родню переберут, кто кому кем приходится, кто на ком был женат, откуда брал, когда и от чего умер…
– Он, Никифор, был Игнатьич?
– Да то чей же! Игнатьич. Он старший был, за ним – Терентий, за Терентием – Потап.
– Я его не помню, Никифора…
– Да кто ж его помнит? Я замуж выходила, он уж умер. На свадьбе одна Ульяна, вдова его, была.
– А Потап? Я тетку Грипку хорошо помню…
– Потап – младший. Когда при Булавине да при Долгоруком разорение было, самое он и родился.
– Это какое ж разорение?
– Когда от девяти десятому головы на дровосеке рубили.
– А-а… А Грипка, жена его, с того краю была. Чья она?
– Митревна.
– Точно, Митревна… А Терентий, стало быть, средний…
– Средний. Мне свекровь, Никитична, говорила, что Терентий был средний.
Вычислили позже местные краеведы, что род Баклановых пошел от Игната Баклана, появившегося на Дону во второй половине XVII века В 1695 году у него родился сын Никифор, в 1703 году – Терентий, в 1708 году – Потап; все числились простыми казаками. Никифор был женат на Ульяне Петровой, Терентий – на Анастасии Никитиной, Потап – на Агриппине Дмитриевой.
У Терентия Игнатьевича тоже было три сына. Дмитрий – рождения 1746 года, Минай – 1766 года и Тимофей – 1768 года. И Дмитрий Терентьевич, женатый на Анастасии Тимофеевой, опять же произвел на свет троих казаков: Василия – 1770 года, Якова – 1776 года и Петра – 1785 года.
Самые интересные рассказы – о деде, Дмитрии Терентьевиче. Ездил он в южную дальнюю сторону, охотился. Стрелок был первый. Бил нехристей пулей точно между глаз.
– А куда ж он ездил?..
– Туда, – показывали. – На Кубань да на Кавказ.
– А когда?
– Давно, – отвечали. – При Екатерине, а может, и при Петре.
– А это кто?
– "Кто-кто"… Царь да царица.
Тут обязательно кто-нибудь вспоминал, как встречали гугнинцы царский караван, как царь гостил в городке и как истинный благодетель стал на ночлег не у атамана и не у почетных стариков, а в доме старой бабки Мачехи. Прозвище у нее такое было. Потом пожаловал ее иконой Божьей Матери в серебряном, с позолотою окладе. Но икона та куда-то делась. Когда Мачеха померла, наследников рядом не оказалось, на службе были, и имение бабкино делилось без них.
– Куда ж икона делась? – волновались слушательницы.
– Куда-то… – разводила руками рассказчица.
Далее горячо обсуждались все возможные варианты нахождения царской, несомненно чудотворной иконы.
Родителя, находившегося на службе, Яков почти не помнил. Мать Устинья Малаховна, урожденная Постовалова, из соседней Терновской станицы, "женщина простая, без средств", и мир воспринимала просто, не задумывалась об образовании непоседливого сына. Да ей и некогда было, на ней все хозяйство осталось. "…Но родная моя бабка в один день объявила мне, что я должен поступить учиться к Кудиновне, – грамотная старуха, принимавшая детей к себе в школу", – вспоминал Бакланов. Старушка по-военному быстро и энергично, в один день, решила отдать его в учение. Биограф объясняет эту решительность тем, что бабушка невольно подслушала у Якова выражения "чересчур энергические". Понятно, большие мальчишки еще и не тому научат. В 1814 году, в 5 лет, стал баклановский отпрыск постигать науки.
Перед учением заказали батюшке молебен Святому Науму, чтоб наставил младенца на ум, и стал он ходить в дом Кудиновны, у которой два года по церковной азбуке зубрил – аз-ангел-ангельский, архангел-архангельский.
Затем с ним занимался по Часовнику приходский пономарь и по Псалтыри дьячок.
Всюду повторялось одно и то же. Малец на лету запоминал за ними тексты, а буквы и взглядом не удостаивал. Молитвы помнил наизусть, угадывал текст по первым буквам, а читать так и не научился. Скучно и некогда.
Сколько он у Кудиновны занимался или у дьячка? Ну, час в день или даже три. А дальше что делать весь светлый день и темную ночь?
Конечно же, как и все казачата, он, если дома ничего не заставят делать, боролся и в войну играл. Стрелял из лука и пращи по всему, что движется… Лук – оружие благородное. Бьет в два раза дальше, чем ружье, и раза в четыре быстрее. Но мастерить его трудно. Пока подгонишь, пока склеишь, пока высохнет, иногда целый год уходит. Кроме того, требует постоянного упражнения. И пятилетний Бакланов постоянно упражнялся, хотя лук у него был далек от настоящего. Упражнялся по цыплятам. Во-первых, они маленькие, попасть трудно. Во-вторых, ходят и бегают, то есть движутся. Идеальная мишень.
Матери с бабкой врал, что цыплят таскает коршун, и лук он сделал именно против коршуна. Потом наупражнялся и действительно коршуна подстрелил. Долго подстерегал его под перевернутым и поставленным на чурбаки тележным ящиком, а шагах в двадцати гулял привязанный ниткой за ногу цыпленок. Коршун и упал на него, бедолагу, а когда стал подниматься, замахал крыльями, пустил ему вслед Бакланов стрелу.
Потом представил матери убитого стрелой коршуна и помятого, издохшего вскоре цыпленка. Нитку у него с ноги заранее отвязал.
На стоячую мишень он и стрел не тратил. Суслика запросто мог камнем убить. Настоящий воин должен владеть любым оружием. Надо – тарелкой зарежет.
В конце 1814 года стали возвращаться с царской службы казаки. Многие до самого Парижа дошли. Добра навезли видимо-невидимо. Это те, кто уцелели. А уцелел каждый второй.
"Да, заслужили наши казаки Богу, Государю и Всевеликому Войску Донскому", – говорили старики и надеялись на какие-то великие милости за непосильный воинский труд. Думали, что дадут отдохнуть хотя бы лет пять, на службу посылать не будут. Куда там! Кроме знамен и грамот, Войско Донское ничего не получило.
В 1816 году, весной, позже остальных, возвратился со службы отец. И вскоре поехали они с отцом встречать Платова на речку Кундрючью, в 60 верстах от Новочеркасска. Ждали приезда атамана несколько дней. Яков отца все это время про войну расспрашивал.
Потом проскакал мимо Платов под ружейную стрельбу и восторженные крики. Яков его из-за голов и порохового дыма так и не разглядел толком… Надо было возвращаться.
Отец привез с войны ружье и пистолеты. Когда собиралось застолье, на пари стрелял в туза и сажал пулю в пулю. Якова учил стрелять. Много пороха перевели…