V
Войскового атамана Лукьяна Максимова одолевали беспокойные мысли, и причин для этого с каждым днем становилось все больше. Булавин соглашения с ним не нарушал, никаких своевольств не чинил, но тайные соглядатаи доносили, что стоило лишь появиться слуху о сборе Булавиным вольницы, как во всех верховых донских, и донецких, и хоперских городках заволновалась голытьба. Имя отважного атамана передавалось из уст в уста, гультяи двигались к нему толпами. А в низовых донских станицах участились случаи неповиновения батраков домовитым казакам, драк, грабежей; у самого Лукьяна Максимова осмелевшие воровские люди отогнали из табуна полсотни лучших коней. Шатость чувствуется повсюду. А что же будет, когда молва вознесет Булавина как избавителя от всем ненавистного сыска?
Однажды, встретив Илью Зерщикова, войсковой атаман высказал без утайки сбои опасения. Зерщиков пожал плечами.
- Сыск прикончить так или иначе нужно, Лукьян Васильич… А там видно будет.
- Так-то оно так, а все же… Бережливого бог бережет. Слыхал небось, сколь знатных стариков и добрых казаков при Стеньке Разине погублено?
- Сами старики были виноваты… зря понаровку давали Стеньке-то…
- Я ж о том и толкую. Боюсь крамолы. Голытьба удержу не знает… Кабы от Кондрашкина начатка большого худа прямым казакам не учинилось.
- Не все ударит, что гремит, - отозвался Зерщиков. - Окоротить голытьбу можно, ежели шарпальничать вздумают…
Лукьян поскреб в затылке, вздохнул.
- Руки связаны. Как окоротишь, ежели сами мы подсобляли вольницу на князя накликать! Коли государю о том донесут, он нас не помилует…
В вороватых темных глазах Зерщикова мелькнула лукавая смешинка:
- А мне намедни один умник шепнул, что знатно бы было и тех побить, кои князя побьют… Тогда-де и пущей смуте на Дону не бывать и государю явно станет, что вся вина на своевольной голытьбе, а донская старшина в верности пребывает… Вишь, что удумали!
Хитроумный совет войсковому атаману пришелся по душе, он довольно крякнул:
- Неплохо, кабы этак-то… да ведь не менее тысячи доброконных казаков посылать нужно, чтоб окружить их воровское собрание. Враз столько казаков не поднимешь. Калмыцкого тайшу Батыря или татар брать придется… Как мыслишь?
Зерщиков удивленно развел руками.
- Вот тебе раз! А я тут при чем? Я так просто сболтнул, к слову пришлось… Я ж на Булавина в надеже, дуровства не дозволит, казак он природный. Напрасно ты…
Зерщиков превосходно знал войскового атамана. Семя брошено в благодатную почву. Теперь глаз не сомкнет Лукьян, будет обдумывать, как бы расправиться с Булавиным и его вольницей. А он, Зерщиков, останется в стороне от этого. Если удастся Лукьяну уничтожить главарей вольницы - спокойней будет жить низовому казачеству, а если осилит Булавин и погибнут вместе с войсковым атаманом поддерживавшие его старики, то он, Зерщиков, опять-таки в накладе не будет. Перед Булавиным он ни в чем виновным не окажется, может даже при случае поддержать и уж, конечно, сумеет за свои услуги поживиться угодьями и добром черкасских богатеев.
Таким образом, на Дону создалось совершенно необычайное драматическое положение. Беглые хоронились от сыска, драгуны Долгорукого искали беглых, вольница Булавина выслеживала драгун, а войсковой атаман Максимов готовил предательский удар Булавину.
Спустя несколько дней в Черкасск пришло известие о гибели Долгорукого. Лукьян Максимов спешно собрал совет добрых сердец и объявил о своем решении выступить с войском против вольницы Булавина, чтобы "их воров и богоотступников до пущего злого намерения не допустить и злой их совет нечестивый разорить".
Под рукой у войскового атамана находилось несколько казацких сотен, да калмыцкая кочевая орда тайши Батыря, да две сотни татар.
Совет добрых сердец поход одобрил. Казаки учинили между собой крестное целование.
Илья Григорьич Зерщиков в совете не участвовал: его не оказалось дома, он ездил проведать брата, служившего в азовском гарнизоне.
…Была тихая, лунная, с легким морозцем ночь. Булавинская вольница раскинулась станом на Айдаре близ городка Закотного. Булавин лежал в наскоро сбитом шалаше. Последние дни он не слезал с коня, страшно устал, и все же тяжелые мысли отгоняли сон. Кондратий Афанасьевич не знал еще о предательстве войскового атамана, но смутные подозрения в душу начали закрадываться. Почему черкасские старшины упорно не желают отвечать на его донесения? И почему не возвращаются обратно посланные в Черкасск казаки?
Что-то непонятное, странное примечалось и в том, что произошло в Старом Айдаре. Попытка Семена Драного уничтожить стоявший здесь сыскной отряд братьев Арсеньевых не удалась. Арсеньевы оказались более осторожными, чем князь Долгорукий. Нападение голутвенных было отбито дружными огневыми залпами. Семен Драный с полсотней удальцов бежал к Булавину.
А на другой день в Старом Айдаре собрались неизвестно кем предупрежденные старожилые казаки из десяти соседних городков. Выбрали нового станичного атамана и предупредили Булавина, чтоб он сюда не приходил, ему будут противиться. Булавин послал своих казаков спросить староайдарцев, зачем-де они так поступают и по чьему наущению, но посыльщиков не приняли, отогнали выстрелами.
Тогда в Черкасск, чтоб подробней обо всем разведать, отправился Семен Драный. Однако до столицы донского казачества ему добраться не пришлось…
Ночную тишину прорезал гулкий выстрел. Засвистели, перекликаясь, сторожевые казаки. Булавин приподнимается, чуткое ухо улавливает цокот конских копыт. Верховой скачет наметом… ближе, ближе… Что-то случилось!
И вот перед ним Семен Драный, покрытый пылью, с воспаленными глазами, задыхающийся от волнения и гнева:
- Измена, измена, Кондрат! Солживил войсковой атаман!
Булавин тяжелой рукой придавил плечо Семена, прохрипел:
- Подлинно ли так? Чем измена показана?
- Идет на нас Лукьян Максимов с войском, с пушками походными… Калмыцкая орда с ним, татары…
- Кто сказывал?
- Брата своего встретил близ Старо-Айдарской… Домой спешил из Черкасска… Войсковая старшина и домовитые нашими головами перед царем отыграться желают… Иуды проклятые!
- А Зерщиков где?
- Илья Григорьич, и Василий Поздеев, и Василий Фролов, и других прямых казаков не мало держат нашу руку, в противенстве с войсковым…
- А что ж молчали они в войсковом кругу?
- Про тайный умысел старшин никто не ведал. Совет добрых сердец без круга все порешил. Чуяли старики, что казаков, окромя домовитых, не поднимут, потому и калмыков наняли.
- Однако ж твоих староайдарцев против нас подняли?
- Старшины Ефрем Петров и Никита Саломат там намутили… Сплели хитро, что всех-де старожилых Булавин грабить приказал. А вчерашний день, уведав о неправде и промысле старшин, станишники всех наших супротивников из Старо-Айдарской выбили, и в кругу меня вновь атаманом прокричали…
Булавин неумного приободрился.
- Ну, коли так… Не все потеряно. Жив не буду, а рано или поздно головы изменникам снесу!
Кондратий Афанасьевич быстро подготовил свою вольницу к обороне. Перевел всех на крутой и лесистый берег Айдара, устроил на опушке завалы, за которыми легли пешие казаки с ружьями и пищалями, конных расположил в засаде. Обоз был сдвинут и укрыт в лесу.
Передовой отряд донского войска под начальством Ефрема Петрова подошел на рассвете. Три сотни казаков и калмыков попытались с ходу переправиться через Айдар, но убийственный ружейный огонь заставил повернуть обратно.
Ефрем Петров спешил конницу и завязал с булавинцами вялую перестрелку, поджидая Лукьяна Максимова с остальным войском и пушками.
Булавин, не располагавший достаточной вооруженной силой, наступать не мог, он рассчитывал лишь на возможно длительную задержку неприятеля, чтобы дать время скрыться подальше безоружной голытьбе, составлявшей большую часть его табора. Поэтому пустился на хитрость.
Когда под вечер подошло войско Лукьяна Максимова и ударила пушка, несколько булавинцев, выбежав на берег и размахивая платками, "стали кричать, чтоб стрелять по них перестали и дали б с собою переговорить".
Стрельба прекратилась. Булавинцы не спеша переплыли реку и передали письмо, в котором Кондратий Афанасьевич сообщал донским казакам, что нападение на Долгорукого совершено им "с ведома общего нашего со всех рек войскового совета", и жаловался на предательские действия "неправых старшин".
Лукьян Максимов, не дав казакам дочитать письма, велел снова стрелять по ворам из пушек. Между тем стемнело, и, пользуясь этим, конные булавинцы, зайдя кружным путем со стороны городка Закотного, напали на обоз донского войска, вызвав страшное смятение в неприятельском лагере.
Лукьян Максимов с донцами и калмыками вынужден был "мало отступить". Он занял дорогу в Закотный городок, полагая, что булавинцы пойдут туда, но жестоко просчитался. Поддерживая на берегу Айдара костры, чтоб отвлечь внимание неприятеля, булавинцы всю ночь уходили совсем в другую сторону, лесными дорогами и тропами.
"А на заре, - показал впоследствии Ефрем Петров, - пошли они войском донским на то место, где воры стояли, и в том месте их, воров, не явилось, только стоит их воровской табор, телеги и лошади".
Кондратий Булавин перехитрил Лукьяна Максимова. Замысел войсковой старшины быстро покончить с Булавиным и его товарищами не удался.
VI
Первое известие об убийстве князя Долгорукого царь. Петр получил от азовского губернатора. Имея постоянные тесные сношения с донскими казаками, азовский губернатор Толстой, несомненно, знал об их враждебной настроенности к сыску и был обязан не только должным образом предостеречь горячего князя Долгорукого, но и подкрепить его большей воинской силой, чего губернатор не сделал.
Чувствуя свою оплошность, Толстой постарался представить печальное событие как простую случайность, чем, по сути дела, ввел царя Петра в заблуждение.
"Мы ныне получили подлинную ведомость, - довольно спокойно писал царь Меншикову, - что то учинилось не бунтом, но те, которых князь Юрий высылал беглых, собрався ночью тайно, напали и убили его и с ним десять человек, на которых сами казаки из Черкасского послали несколько сот, и в Азов о том дали знать".
Отписка войсковой старшины еще более уверила Петра, что о донских делах тревожиться нечего, верная донская старшина воров не милует и бунта не допустит. На Дон была отправлена похвальная царская грамота. За "верность и усердие ко успокоению такого возмущения радение" донскому казачеству пожаловано десять тысяч рублей - огромные по тем временам деньги - да калмыцкому тайше Батырю двести рублей. Кондрашку Булавина с товарищами приказано сыскать.
Меншикову царь сообщил:
"О донском деле объявляю, что конечно сделалось партикулярно, на которых воров сами казаки, атаман Лукьян Максимов ходил и учинил с ними бой, и оных воров побил, и побрал, и разорил совсем, - только заводчик Булавин с малыми людьми ушел, и за тем пошли в погоню; надеются, что и он не уйдет; итак сие дело милостью божьей все окончилось".
А в действительности все обстояло иначе…
Весть о предательских действиях войсковой старшины против булавинцев, освобождавших Дон от жестокого сыска, возмутила не только верховых голутвенных, но и старожилых казаков, да и среди домовитых находились недовольные. Во многих донских, и донецких, и хоперских городках возбужденные казаки осуждали предателей, недвусмысленно угрожая им скорой расправой.
В Акишевской станице казаки убили станичного атамана Прокофия Никифорова и приехавшего из Черкасска старшину Василия Иванова, пытавшихся оправдать действия войскового атамана. В Федосеевской станице та же участь постигла старшин Ивана Матвеева и Феоктиста Алексеева. Открытые возмущения против старшины произошли в Алексеевском и Усть-Бузулуцком городках. А казак Беленского городка Кузьма Акимов, назвавшись Булавиным, собирал вокруг себя вольницу, чтоб "побить богатых стариков".
Досталось и калмыкам тайши Батыря, принимавшим участие в расправе над булавинцами. Калмыцкие мурзы Четерь и Чемень привели из-за Волги "воровских калмык", которые начисто разграбили улусы тайши Батыря, уведя в полон свыше тысячи человек, в том числе двух жен и двух сыновей Батыря.
В Черкасске и в ближних низовых станицах тоже не прекращались волнения. Казачьи круги собирались каждый день. Кричали, чтоб стоять за Булавина, а стариков не слушать. Сыпались угрозы. Кипели страсти. Осторожные старшины предпочитали из куреней не показываться. Лукьян Максимов жил на своем хуторе под охраной.
Как-то раз, когда черкасский войсковой круг особенно разбушевался, среди голутвенных казаков появился монах. Это никого не удивило. Свалявшаяся сивая борода, старенькая скуфейка, залатанный обрызганный грязью кафтан, котомка за плечами - все свидетельствовало, что монах беглый, а бегство из монастырей было тогда явлением самым заурядным.
- Откуда притопал, отец? - поинтересовался стоявший рядом с монахом казак.
- Дальний я, голубь… Тешевской богородицкой обители смиренный инок,
- Что? Знать, и у вас не сладко?
- Ох, не сладко, - вздохнул монах. - Замучил игумен работами да батогами.
И, чуть помедлив, почесывая поясницу, спросил:
- А пошто, в толк не возьму, старшин-то ваших ругают?
Казак злобно сплюнул.
- Повесить их мало! На чужих спинах захребетники ездят, чужими головами спасаются. Бахмутского атамана Кондратия Булавина сами подговорили сыскного князя убить, а после того пошли с калмыками промысел над ним чинить… сколько верховых казаков погубили!..
Монах больше ничего не спрашивал. Слушал молча, о чем говорили в кругу, внимательно вглядываясь в лица тех, кто выражал наибольшее сочувствие бахмутскому атаману.
А как стемнело и казаки начали расходиться, монах, поправив котомку за плечами, не спеша побрел к Дону, потом, оглядевшись, пробрался огородами к обширному поместью Зерщикова, постучался в дом с черного хода.
Зерщиков открыл. Монах молча прошел за хозяином в горницу. Здесь совсем по-свойски сбросил скуфейку, снял котомку, кафтан и принялся отвязывать бороду.
Зерщиков улыбнулся:
- А впрямь никто тебя от беглого чернеца не отличит, Кондратий Афанасьич…
- Борода надежная. Говором себя опасаюсь выдать, - сказал Булавин. - Церковности во мне мало…
- А как тебе в войсковом кругу приглянулось? Слыхал, что у казаков на душе лежит?
- Слыхал… Дон ныне всюду смутен. Старикам измена не впрок пошла, а на погибель…
- Я ж сказывал… Старики не крепки. И ежели, как мыслили с тобой, запорожцы дадут подмогу, все донские реки враз станут за тебя…
- У запорожцев в кошевых-то ныне кто, не ведаешь? - спросил Булавин.
- Тимофей Финенко,
- Старый сечевик?
- Старый… Да сильно робок, оглядками живет. Потолкуй сначала с казаками. Верней бы дело вышло, кабы Костя Гордеенко в кошевых ходил…
- Попомню.
- Ты, стало быть, решаешь?
- Да. Медлить больше нечего. Завтра в Сечь отправлюсь.
- Ну, в добрый час! А я тут буду ожидать твоих посыльщиков… И приведу пока в готовность казаков, радеющих за наши старинные права… Не мало их, сам видел.
- А коли что со мной случится, - тихо произнес Булавин, - пригляди, чтоб рыжий сатана Лукьян родичей моих не загубил…
- Не тревожь себя напрасно, - решительным тоном успокоил Зерщиков. - Всех ухороню.
Булавин подошел к нему, обнял.
- Спасибо. Ты верный друг, Илья Григорьич… Не ведаю, что мне сулит судьба… а жив останусь - вовеки дружества твоего не позабуду, в том клянусь!
…Войсковой атаман Лукьян Максимов понимал, в каком скверном положении он очутился. Весь смысл предательского нападения на Булавина заключался в том, чтобы захватить и уничтожить главарей вольницы, отделаться, таким образом, от свидетелей неблаговидных поступков войскового атамана и затем свалить на мертвых всю вину за убийство князя Долгорукого. Надежды не сбылись. Булавин и "пущие заводчики" скрылись, несомненно будут мстить за предательство. Наказание, учиненное над случайно схваченными беглыми, вызвало общее негодование, увеличив число сторонников Булавина. В донских станицах зрела смута.
Оправдаться перед царем, уверить его в преданности пока удалось, но надолго ли? Может быть, Булавин или кто другой донес, что убийство Долгорукого совершено по сговору с войсковым атаманом?
Лукьян Максимов после долгого размышления решил наведаться к азовскому губернатору, потолковать с ним о совместном розыске булавинцев и предупредить на всякий случай, чтобы не давалась вера ворам, пытающимся очернить войскового атамана всякими злобными вымыслами.
Зная, что Иван Андреевич Толстой, хотя и являлся полным хозяином огромного приазовского края, однако от подарков и приношений не отказывался,
Лукьян Максимов поехал к нему не с пустыми руками и встречен был весьма ласково. Толстой устроил в честь войскового атамана обед, пил его здоровье, все обещал, во всем обнадежил.
- Воровских замыслов бояться нечего, Лукьян Васильевич, - сказал губернатор. - Я вчера из Посольского приказа грамоту получил: государь приказал послать тебе в помощь стольника Степана Бахметева с царедворцами, да быть с ним острогожскому полковнику Тевяшову и воронежскому подполковнику Рыкману с их полками…
- Благодарствую великого государя за многие его милости, рад служить ему вечно, не щадя головы своей, - смиренно ответил войсковой атаман. - Ведают сие враги мои, недаром стараются наветами всякими очернить меня…
- А наветам и небылицам, сплетаемым ворами на верных, никто ныне веры не дает, - заверил губернатор. - Придорожная пыль неба не коптит!
Лукьян Максимов возвратился домой приободренный.
А Толстой, проводив гостя, призадумался. Не стал бы скупой и корыстный Лукьян щедро одаривать подарками без особых на то причин. Значит, скребет что-то душу. Чует вину свою собака, если хвостом виляет!
Вспомнил тут же Иван Андреевич, что недавно сказывал кто-то, будто в азовской приказной палате некий пришлый человек клепал на войскового атамана… Тогда не обратил на это никакого внимания. А теперь захотел разобраться…
Вызванный из азовской приказной палаты дьяк пояснил, что пришлый тот человек объявился казаком Нижнего Кундрючья городка Леонтием Карташем, а расспросные речи его хранятся в палате, а сам-де Карташ посажен под караул.
Толстой приказал доставить ему расспросные речи. Углубился в чтение: