Так продолжалось несколько дней. Наконец германцы не выдержали и подвергли наши позиции мощному артобстрелу. На данном направлении уже давно не велся артиллерийский огонь, и потому обстрел из тяжелых пушек вызвал большое смятение в наших рядах. Пострадали многие солдаты. Появились убитые и раненые. Потери батальона составили четверо убитыми и пятнадцать ранеными.
Корпус снова взбунтовался, и тут же состоялся шумный митинг. Солдаты потребовали немедленно меня расстрелять.
– Она хочет войны, – кричали они, – а мы хотим мира. К стенке ее, и баста!
Однако комитетчики и мои друзья настойчиво убеждали солдат, что я действовала в соответствии с договоренностью.
– В боевых действиях участвует только ее батальон, – доказывали мои защитники, – а нас она не касается. И вовсе не ее вина, что германская артиллерия не сразу взяла верный прицел и побила кое-кого из наших.
Когда меня известили о недовольстве среди солдат и об их угрозах, я решила организовать наступление собственными силами и погибнуть в бою. Я попросила артиллеристов поддержать нас и ответить неприятелю таким же мощным огнем. Мы сами вели бешеный огонь из винтовок и пулеметов. Перестрелка переросла в настоящий бой местного значения.
Пока шло это сражение, а солдаты в тылу митинговали, пришло сообщение о том, что Керенский свергнут и в Петрограде установилась власть большевиков. Когда председатель комитета объявил об этом солдатам, его слова были встречены такими криками восторга, что они почти заглушили грохот боя.
– Мир! Мир! – гремело в воздухе.
– Бросай фронт! Все по домам! Ура Ленину! Ура Троцкому! Ура Коллонтай!
– Землю и свободу! Хлеба! Долой буржуазию!
Бурное торжество ликующей толпы было внезапно нарушено звуками стрельбы, доносившимися с моего участка. Солдаты пришли в бешенство.
– Кончай ее! Пора кончать с ними! У нас теперь мир! – неистовствовали они и со всех ног бросились в нашу сторону.
Несколько девушек прибежали сообщить мне о приближении толпы солдат, грозящих расправой. Почти одновременно позвонил по телефону командир корпуса.
– Бегите! – было его первым словом. – Мы все пропали. Я сам удираю. Бегите в Красное Село!
Я приказала девушкам взять винтовки и то, что можно, из личных вещей и бежать без промедления. Одному из мужчин-инструкторов я сообщила, в каком направлении мы будем двигаться, и попросила его передать эти сведения нашему взводу снабжения.
А тем временем толпа неумолимо надвигалась. В ближнем тылу солдаты наткнулись на двадцать девушек, занятых оборудованием резервных траншей, и буквально разорвали их на куски. Четверо инструкторов, пытавшихся защитить несчастных женщин, были затоптаны насмерть.
С остатками своего батальона я пробежала без остановки верст пятнадцать. Хотя преследователей не было видно, мы решили все же не рисковать. Остановку сделали в лесу, у дороги на Молодечно. Стемнело. Мы попили чаю и приготовились ко сну. Ночью подошел наш обоз.
В четыре утра мы были уже на ногах. Наладив телефонную связь со штабом армии в Молодечно, я доложила дежурному офицеру о нашем скором прибытии и попросила выделить для размещения батальона несколько блиндажей или землянок. Офицер ответил, что город переполнен дезертирами и что батальону здесь будет так же небезопасно, как и на фронте.
Ну что мне оставалось делать? Куда-то надо было идти. Не могли же мы и дальше жить в лесу. Положение складывалось ужасное. Мы едва унесли ноги от одной дикой своры, оставив в ее руках двадцать жертв, а теперь быстро двигались прямиком в лапы другой, быть может, еще более кровожадной. Тем не менее мы тронулись в путь. Верстах в трех от города я увела батальон глубоко в лес и оставила там под присмотром мужчин из обоза и инструкторов, а сама отправилась в Молодечно посмотреть, что можно предпринять.
На улицах Молодечно солдаты узнавали меня и останавливали насмешливыми возгласами:
– Ха-ха! Поглядите-ка, командирша бабьего батальона. Блюстительница железной дисциплины. Ха-ха-ха!
Оборачиваясь, они хохотали и с издевкой спрашивали:
– Ну, что скажешь теперь?
Отделываясь улыбками и примирительными шутками, я сумела добраться до штаба и доложить коменданту гарнизона о прибытии. Для размещения батальона было выделено несколько блиндажей. На обратном пути встречавшиеся толпы солдат все время вызывали меня на разговор.
– Поздненько ты прибыла со своим батальоном, – язвили они. – У нас уже мир.
– А я всегда с вами. Я же сама солдат из крестьян, – отвечала я. – Мир так мир. Я подчинюсь вашему решению. Не стану же я воевать против своего народа.
– Конечно, сейчас-то ты за народ, а где была раньше? – спрашивали они. – Ты в своем батальоне насаждала старорежимную дисциплину.
– Если бы не строгая дисциплина, – отвечала я, – мой батальон превратился бы в дом терпимости. И вы сами бы его презирали и бранили. Женщины не такие, как мужчины. Не принято, чтобы женщины воевали. Ну представьте себе, что бы стало с тремя сотнями девчат среди тысяч мужиков, если бы они были без контроля и острастки. Согласитесь, я действовала правильно.
Солдатам понравились мои доводы.
– Здесь ты права, – с пониманием кивали они в знак одобрения.
Я попросила их помочь очистить и привести в порядок блиндажи для моих девушек, и они охотно согласились. Инструктора отправили за батальоном, и к ночи мои солдатики были расквартированы вполне прилично. Под охраной мужчин, причисленных к батальону, нам даже удалось поспать. Однако агитаторы не упустили случая посеять смуту, воспользовавшись нашим присутствием. Утром, после завтрака, когда я направилась в штаб, небольшая группа довольно наглых солдат, человек десять, не больше, преградила мне дорогу, осыпая оскорблениями.
Через несколько минут к этим грубиянам присоединились еще двадцать, потом тридцать, пятьдесят… сто. Я пыталась противостоять их насмешкам и угрозам, но безуспешно. Очень скоро я оказалась чуть ли не в окружении этих негодяев в военной форме, коих насчитывалось, вероятно, уже несколько сотен.
– Что вам нужно? – крикнула я, теряя терпение.
– Чтобы ты распустила свой батальон. Хотим, чтобы вы сдали оружие.
Нет для солдата большего позора, чем сдача оружия без боя. Однако мои девчата знали, что я сочла бы для себя позором погибнуть от рук озверелой толпы. Когда им стало известно об этом требовании бандитов в солдатской форме, они все вышли из блиндажей с винтовками в руках.
Я попыталась урезонить солдат, но было совершенно ясно, что они пришли сюда с определенным намерением, явно подсказанным агитаторами, и не хотели слушать моих доводов. Они прервали меня, заявив, что дают на размышление три минуты. Один из вожаков начал отсчитывать время. Трудно описать, что́ я пережила за эти три минуты.
"Скорее пойду в наступление против целой германской армии, чем сдам оружие этим большевистским подлецам, – думала я. – Но сейчас на карту поставлена не только моя жизнь. Да и все равно ничего уже не изменить. Они же говорят, что уже объявлено о заключении мира. В таком случае имею ли я право рисковать жизнями девчат? И все же, Пресвятая Богородица, как могу я, солдат, давший присягу на верность своей Родине, приказать батальону сдать оружие без боя?"
Три минуты истекли, но ни к какому решению я не пришла. Тем не менее взобралась на скамейку, служившую трибуной для ораторов. Стояла полная тишина. Толпа, конечно, рассчитывала, что я сдамся ей на милость. Девушки напряженно ждали приказов от своего начальника. Сердце бешено колотилось. Надо было найти какой-то выход.
– Огонь! – вдруг крикнула я девушкам не своим голосом.
Солдаты настолько растерялись, что на какой-то момент точно оцепенели. Они были без оружия.
Воздух потряс залп из двухсот винтовок. Толпа рассеялась в разные стороны. Но этот приказ привел обезумевших солдат в ярость. Они бросились в свои казармы за оружием, угрожая вернуться и расправиться с нами.
Создалась критическая ситуация. Не было никаких сомнений в том, что толпа солдат вернется в увеличенном составе и растерзает нас. Следовало немедленно принять какое-то решение. Минут через десять солдаты снова будут здесь. И если мы вовремя не скроемся, нас ждет неминуемая смерть.
– Пять минут на сборы! – громовым голосом скомандовала я батальону.
Одному из инструкторов приказала пойти в казармы, смешаться с толпой солдат, а после вернуться в лес и доложить об их намерениях. Одновременно распорядилась, чтобы наш обоз двигался по дороге в Красное Село. Вызвав добровольца из числа инструкторов, я поручила ему позаботиться о боевом знамени батальона, взяв с него клятву беречь и защищать знамя до самой смерти. В сопровождении еще троих инструкторов он отправился выполнять задание.
На все это ушло менее пяти минут! Неслыханное дело, чтобы войсковая часть смогла полностью подготовиться к походному маршу за такое короткое время. Но моим девчатам это удалось! Я отправляла отряд за отрядом в лес, а сама ушла последней.
Выбрав местом сбора большую поляну верстах в семи от города, в глубине леса, мы пробежали это расстояние буквально сломя голову. Я понимала, что разъяренные солдаты бросятся в погоню, и потому приказала батальону продвигаться через лес. Мы бежали вперед, спотыкаясь и падая. Острые ветки и колючки рвали одежду, многие девушки поранили руки и ноги, но времени на перевязку не было.
Спустя два часа, когда мы уже добрались до поляны, вдали послышался свист. Это был условный сигнал, поданный инструктором, которого я оставила в городе. Его развеселило увиденное, и, несмотря на наше незавидное положение, мы очень позабавились его рассказом.
Как мы и предполагали, вооруженные до зубов солдаты вернулись к нашим блиндажам и были как громом поражены, обнаружив, что там пусто! Они как сумасшедшие носились по всей округе, но нас и след простыл. Солдаты не могли взять в толк, как за такое короткое время целый батальон мог собраться и уйти со всем своим снаряжением.
– Ведьма! – вопили они. – Она увела их колдовством!
Однако те из солдат, кто отличался большим хладнокровием и здравым умом, не поверили в это и позвонили в штаб. Оттуда с удивлением ответили, что ничего не знают о внезапном отступлении батальона. Толпа ринулась по дороге в Красное Село и вскоре наткнулась на подводы обозников – пожилых солдат. Те сказали, что получили приказ следовать в Красное Село и не знают, в каком направлении продвигается батальон. Преследователи решили, что мы идем по той же дороге, и выслали вперед несколько верховых, чтобы нас перехватить. Ну конечно, всадники вернулись ни с чем.
– Ну точно, ведьма! – сетовали некоторые солдаты, охваченные суеверным страхом.
– И впрямь ведьма! – с тревогой поддакивали другие.
Четверо мужчин со знаменем батальона заблудились в лесу, и я отправила двадцать девчат с инструкторами на поиски. В конце концов их нашли. Затем следовало установить связь с обозом и провести его в наш временный лагерь. Когда это было сделано, мы почувствовали себя в лесной чаще увереннее. Теперь перед нами стоял только один вопрос: как улизнуть отсюда целыми и невредимыми.
О Молодечно не могло быть и речи. Следующий населенный пункт также мог оказаться опасным местом, поскольку наши преследователи, конечно, предупредили стоявший там гарнизон о возможном подходе батальона. В общем, перспектива не радовала. Я решила с помощью инструкторов установить тайную связь с комендантом гарнизона в Молодечно.
Мы стояли лагерем в лесу два дня, пока комендант не нашел возможности выбраться к нам из города. На коротком совещании мы попытались найти выход из создавшегося положения.
Было решено, что батальон исчерпал свои возможности и не остается ничего другого, как распустить его. Но возникал вопрос: каким образом? Комендант предложил такой вариант: он достанет платья для девушек и поможет им возвратиться домой.
Этот план показался мне нереальным. Вряд ли можно было за один-два дня достать двести платьев. Поэтому расформирование батальона, видимо, должно было занять пару недель, а это слишком долгий срок. Я предложила другой вариант, а именно: отпускать девушек по одной, направляя их в разные деревни и на станции. На том и порешили. Нам казалось, что каждой девушке в отдельности будет легче сесть в поезд или нанять лошадей в соседних деревнях, чтобы уехать отсюда.
Чуть больше суток понадобилось коменданту, чтобы обеспечить всех девушек необходимыми документами и деньгами. А потом начались проводы. Через каждые десять – пятнадцать минут расположение батальона покидали одна девушка за другой. Уходили в разных направлениях.
Печальный финал героической страницы истории женского движения в России. Батальон отважно противостоял волне разрушения и невежества. Но она оказалась слишком могучей и захлестнула все, что было в России благородного и достойного. И сама Россия казалась навеки погребенной в водовороте необузданных страстей. Жить не хотелось. Утешало только то, что мы гибли вместе со всем лучшим, чем прежде гордилась страна. Казалось, все перевернулось с ног на голову. У людей не осталось никакой доброжелательности – одна только ненависть. Вместо бескорыстной радости тех дней, когда был свергнут царизм, теперь повсюду распространилась жажда мести и наживы. Каждый солдат, каждый крестьянин и рабочий стал красным. Все они гонялись за призраком буржуя – кровопийцы и эксплуататора. Когда свобода только зарождалась, повсюду царили настроения всеобщей радости и братства. Теперь же господствовали нетерпимость, мелочность и алчность.
Я расцеловала своих девчат на прощание, мы пожелали друг другу счастья. И сердце мое затрепетало от нахлынувших чувств. Какие только надежды не связывала я с этим батальоном! Но упрекать себя мне было не в чем. Я выполнила свой долг перед Родиной. Вероятно, наивно было думать, что горстка женщин сможет спасти армию от развала. И все же я была не одинока в своих надеждах. Даже Родзянко в свое время поверил в успех моего дела, а Брусилов и Керенский полагали, что самопожертвование женщин пристыдит мужчин. Но у мужчин стыда не было.
Девушки мои разъехались. От батальона осталась я одна да несколько инструкторов. Вечером вышла на дорогу, где меня ждал автомобиль, на котором тайком я должна была добраться до станции. По распоряжению коменданта я отправлялась в Петроград в сопровождении двух представителей армейского комитета. Мы договорились встретиться у поезда. Путь до станции был опасным, поэтому я ехала в автомобиле лежа под сиденьем. На станции меня встретили два комитетчика и взяли под свою охрану. Из Петрограда я решила ехать домой, в деревню Тутальская близ Томска, куда мои родные перебрались во время войны.
Глава семнадцатая. Встреча с Лениным и Троцким
Мне показалось, что Петроград населен одними красногвардейцами. Нельзя было сделать и шагу, чтобы не столкнуться с ними. Они охраняли вокзал и проверяли все прибывавшие и отправлявшиеся поезда. Комитетчики расстались со мной на платформе, так как должны были немедленно возвратиться на фронт.
Я только вышла из здания вокзала и хотела нанять извозчика, как красногвардейский комиссар, сопровождаемый рядовым с шашкой наголо, остановил меня и вежливо осведомился:
– Мадам Бочкарева?
– Да.
– Пожалуйста, пройдите со мной! – предложил он.
– Куда это? – спросила я.
– В Смольный институт…
– А зачем?
– А затем, что у меня приказ задерживать всех офицеров, возвращающихся с фронта, – ответил он.
– Но я только еду домой! – попыталась я возразить.
– Да, я понимаю. Но, как офицер, вы тоже должны понять, что я обязан подчиняться приказам. Вас, вероятно, сразу отпустят.
Он взял извозчика, и мы поехали в Смольный институт, где находилось большевистское правительство. Смольный напоминал осажденную крепость. Повсюду стояли вооруженные часовые. Сопровождавшие красногвардейцы доставили меня в комнату, где за каждым столом сидели вооруженные люди, и подвели к какому-то матросу. Он был очень груб и бесцеремонен.
– Куда направляетесь? – отрывисто гаркнул он.
– Еду домой в деревню недалеко от Томска, – ответила я.
– Тогда почему вооружены? – ухмыльнулся он.
– Потому что я офицер и мне положено, – объяснила я.
Матрос вскипел.
– Офицер, да? Больше офицером не будете. Сдайте револьвер и саблю! – приказал он.
Это было то самое оружие, которое мне вручили при освящении знамени батальона. Я слишком дорожила им, чтобы отдавать вот так, какому-то проходимцу матросу, и отказалась выполнить его требование. Матрос разбушевался. Сопротивляться было бесполезно, так как в комнате толпилось много красногвардейцев. Но я все же заявила, что если он хочет, то может забрать у меня оружие силой, однако я добровольно никогда его не сдам.
Он грубо сорвал с меня кобуру с револьвером и саблю и объявил, что я арестована. В институте был темный подвал, который теперь использовался для содержания арестованных. Меня отвели туда и заперли. Очень хотелось есть, но, сколько я ни кричала, никого не дозвалась. На следующее утро, когда меня привели наверх, я стала требовать, чтобы вернули оружие. Однако сидевшие там начальники не обращали внимания на мои просьбы.
Мне сообщили, что со мной хотят поговорить Ленин и Троцкий. Действительно, вскоре меня проводили в большую светлую комнату, где сидели два человека, явно ожидавшие моего появления. Их внешность представляла разительный контраст: у одного лицо типично русское, другой похож на еврея. Первый был Ленин, второй – Лев Троцкий. Оба встали, когда я вошла в комнату, подошли ко мне и учтиво поздоровались со мной за руку.
Ленин сказал, что только утром узнал о моем аресте, и принес свои извинения. Вежливо усадив меня, оба лидера большевиков лестно отозвались о моей военной службе и отдали должное моей отваге, а затем в общих чертах обрисовали тот счастливый мир, который они хотят построить в России. Речь их была простой, гладкой и очень красивой. Оказывается, они боролись за счастье простых людей, закабаленных и обездоленных масс. Хотели добиться справедливости для всех. Разве я сама не являюсь представителем трудового класса? Да, конечно. Так почему бы мне не присоединиться к ним и не сотрудничать с их партией во имя счастья угнетенных рабочих и крестьян? Им хотелось привлечь на свою сторону таких крестьянок, как я. Они были в этом глубоко заинтересованы.
– Вы приведете Россию не к счастью, а к гибели, – сказала я.
– Почему же? – удивились они. – Мы стремимся только к добру и справедливости. И народ за нас. Вы сами знаете, что армия идет за нами.
– Я вам скажу почему, – ответила я. – У меня нет никаких возражений против ваших прекрасных планов преобразования России. Но если в теперешней ситуации вы заберете солдат с фронта, то погубите страну, – доказывала я.
– Но мы не хотим войны. Мы собираемся заключить мир, – ответили вожди.
– Как можно заключать мир, отпустив солдат с фронта? Ведь вы уже проводите демобилизацию в армии. Сначала надо заключить мир и уж потом распускать солдат по домам. Я сама хочу мира, но, если бы я была на передовой, ни за что бы не ушла из окопов, пока не подписан мир. То, что вы делаете, погубит Россию.
– Мы отправляем солдат домой потому, что германцы не будут наступать. Они не хотят больше воевать, – был ответ вождей.
Такая позиция в отношении немцев, занимаемая людьми, которые осуществляли теперь управление страной, раздражала меня.