Понемногу начали складываться отношения с немцами и на работе. Первыми моими знакомыми стали два доктора - Вернер Альбринг и Вольдемар Вольф. Первый оказался специалистом по аэрогазодинамическим проблемам, а второй - по баллистике. Оба они были отличными знатоками своего дела и исключительно добросовестными людьми. Альбринг был суховат в общении и держался чуть высокомерно, а Вольф был дружелюбен, разговорчив и очень прост. Через толстые стёкла его удивительно красивых роговых очков с двенадцатидиоптрийными линзами на вас смотрели почти голубые, слегка удивлённые и по-детски наивные глаза. Во всех его действиях чувствовалась какая-то врождённая аккуратность, необыкновенное терпение и большое уважение к собеседнику. Я не стеснялся к нему обращаться с любыми вопросами, и мне нравилась та методичность, с которой он подходил к объяснению трудных мест в "берихтах" - так мы называли технические отчёты, переводами которых на русский, в основном, и занимались.
В немецкой части нашего расчётно-теоретического бюро были специалисты четырёх категорий: расчётчики-вычислители, инженеры, диплом-инженеры и доктора. Мы общались только с докторами, которые являлись научными руководителями соответствующих направлений.
Первые две-три недели в расчётно-теоретическом бюро работал, кроме меня, только один инженер из советской команды - Иван Кузьмич Сёмин, человек значительно старше меня по возрасту, занимавшийся вопросами прочности. Когда мы с ним впервые увидели электромеханическую счётную машину, работавшую, по нашим понятиям, с невероятной скоростью и притом оперирующую десятизначными числами, мы просто ошалели от восторга. Немцы быстро научили нас обращаться с этими машинками, и мы с большим увлечением стали по делу и без дела работать на них. Утром, вставая с постели, я только и думал, как бы побыстрее добраться до этого чуда вычислительной техники, и спешил к свиданию с ним, как к любимой девушке. Теперь не надо было ковыряться до умопомрачения в таблицах логарифмов для умножения, деления и возведения в степень многозначных чисел. Шум, производимый этими машинками, как-то даже не замечался и воспринимался как приятное музыкальное сопровождение к вычислительному процессу. Из двух типов машинок - "Мерседес" и "Рейнметалл" - я явно отдавал предпочтение "Мерседесу". Мне нравилась её компоновка, внешнее оформление и, если хотите, - звук.
К этому времени появилась и первая работа под названием "К расчёту траектории изделия А-4", написанная советскими авторами Г. А. Тюлиным и В. И. Ливартовским. Изделие А-4 - это условное название ракеты ФАУ-2. В ней излагалась теоретическая часть вопроса, включавшая составление дифференциальных уравнений движения и методику расчёта траектории, а также исходные данные, принятые для расчёта. Как результат - приводилась траектория, рассчитанная немецкими специалистами. Мне было дано задание освоить проведение подобных расчётов, а в качестве первого шага - повторить, продублировать весь процесс расчёта. В отчёте Тюлина и Ливартовского были приведены неизвестные у нас ранее данные по вертикальному разрезу атмосферы до высоты 100 км, но не было ни аэродинамических характеристик ракеты, ни данных по центровке, переменной во времени. Их пришлось восстанавливать вместе с немцами. Кроме того, при численном интегрировании дифференциальных уравнений я применил не метод Рунге-Кутта, как делали немцы, а метод Адамса-Штёрмера, пользовавшийся большой популярностью у нас как среди астрономов, так и у артиллеристов. Рассчитанная мною траектория практически совпала с немецкой, и это позволило мне обрести необходимую уверенность в своих возможностях. Я думаю, что эта траектория была первой траекторией ракеты ФАУ-2, рассчитанной советским специалистом.
К этому времени расчётно-теоретическое бюро начало пополняться новыми сотрудниками. В основном это были офицеры, окончившие до войны высшие учебные заведения, а во время войны имевшие отношение к инженерно-техническому обслуживанию авиации и артиллерии. Мне очень повезло, что среди них оказался Николай Фёдорович Герасюта. С первых же минут нашего знакомства мы потянулись друг к другу и стали неразлучными друзьями в полном смысле этого слова. Это был выше среднего роста, худощавый, очень быстрый в движениях человек года на два старше меня. Ему очень шла офицерская форма с погонами капитана артиллерии. Без всяких комплексов, прямолинейный, смелый, обладающий большим чувством юмора и говорящий с заметным украинским акцентом, он умел мгновенно установить контакт с любым собеседником. Он, видимо, нуждался в близком человеке со спокойным, рассудительным характером, а мне недоставало той энергии и темперамента, которые у него имелись в избытке. Думаю, что мы отлично уравновешивали и дополняли друг друга. По возвращении из Германии он уволился из армии, стал работать в нашем Конструкторском бюро, специализируясь в области динамики и устойчивости движения ракет. Через несколько лет, при организации в Днепропетровске серийного Конструкторского бюро, ставшего впоследствии известным как Южный машиностроительный завод ("Южмаш"), он переехал туда, возглавил там расчётно-теоретическое направление, защитил докторскую диссертацию, организовал в Днепропетровском университете специализированную кафедру, был избран членом-корреспондентом Украинской Академии Наук. Герасюта был одним из очевидцев катастрофы при взрыве ракеты на Байконуре в 1960 году. Я уже писал, что он уехал тогда со стартовой площадки буквально за несколько минут до развития трагических событий. В течение всех последующих лет мы регулярно встречались то в Москве, где он часто бывал, то в Днепропетровске, куда я ездил время от времени по служебным делам, то на полигонах. Умер он от сердечного приступа десять лет тому назад.
Николай довольно сносно мог общаться с немцами, имея некий запас знаний по языку со времени учёбы в Одесском университете, механико-математический факультет которого окончил как раз перед войной, а также какую-то практику во время наступления наших войск на территории Германии. Переводил он отчёты с немецкого гораздо лучше меня, редко прибегая к помощи переводчиц. Квартира, в которой он жил, вскоре стала чем-то вроде клуба, где мы частенько собирались по вечерам за чашкой чая или кофе, не пренебрегая и крепкими напитками. Особенно нам нравился ликёр под названием "Какао мит нусс", то есть какао с орехами. На этих вечерах музыкальную часть обычно вёл я, как хорошо играющий на мандолине, а Николай мог подобрать аккомпанемент на гитаре для любой не очень сложной мелодии. Ни у кого из мужчин, как назло, не было подходящих голосов, поэтому все песни исполнялись, в основном, женской частью нашего коллектива. Во время таких посиделок время от времени отдавали дань и поэзии. Тут в качестве исполнителя неизменно выступал капитан авиации Юрий Александрович Мозжорин. Он наизусть читал "Графа Нулина", "Гавриилиаду", "Царя Никиту", "Луку М...." и много других пикантных и не вполне приличных поэм. Мозжорин не работал в нашем расчётно-теоретическом бюро, а больше занимался проблемами управления, но мы очень быстро сошлись с ним, и он стал постоянным "членом" нашего неформального клуба. По возвращении в Москву он довольно быстро продвинулся по военной службе, стал заместителем начальника одного из основных НИИ Министерства обороны по ракетной технике, а затем был назначен директором ведущего Научно-исследовательского института нашей отрасли, в составе которого позже был организован хорошо всем известный ЦУП - Центр управления полётами. В этой должности Юрий Александрович проработал до конца жизни, имея звание генерал-лейтенанта авиации.
К нашей компании частенько примыкала Наташа Рыжова, недавняя выпускница Ленинградского военно-механического института. Наташа оказалась очень мягким, добрым, я бы сказал, душевным человеком, приятной и в манерах, и в разговоре, и в поведении. Красивые черты лица, пушистые волосы, почти синие глаза с очень длинными ресницами заставляли каждого обращать внимание на неё. Единственным недостатком её был очень высокий рост - где-то порядка метр восемьдесят пять, если не больше, который у женщин особо бросается в глаза. Я при росте 175 казался около неё недоростком, пигалицей. Она, по моим наблюдениям, изрядно страдала от этого, так как найти подходящую пару для себя было делом нелёгким. У нас с Наташей близко сошлись интересы в желании получше овладеть немецким языком, и мы договорились с одной пожилой немкой, учительницей немецкого языка по образованию, о занятиях. Для фрау Зельхе при её очень маленьком карточном пайке наша поддержка была совсем нелишней. Она была женщиной строгой, педантичной, очень добросовестно относящейся к своей работе, и малейшая несерьёзность, проявляемая иногда с нашей стороны к занятиям, сильно её огорчала. Почти совершенно не знающая русского языка, в таких случаях она наставляла нас, задавая очередное задание к следующему уроку: "Абер зайн зи битте зэр фляйссиг, - и, очень растягивая трудное русское слово, добавляла, - пгылежьно", что означало просьбу быть прилежными в выполнении её заданий. Мы у неё проучились месяца два и кое-чему научились.
На работе мы особенно не надрывались, но и время впустую не тратили. Постепенно наши знания пополнялись всё новыми сведениями о ракете ФАУ-2, о методах теоретических исследований и различных практических расчётных приёмах. Однажды для нас устроили ознакомительную поездку в бывший серийный подземный завод вблизи города Нордхаузена, который во время войны, в середине 1944 года, уже выпускал до 600 ракет в месяц (при максимальной проектной мощности до 30 ракет в сутки). Размеры этого грандиозного подземного сооружения поражали воображение. По различным сведениям, немцам удалось с боевых стартов выпустить около 3000 ракет ФАУ-2, из них 2000 штук по Лондону. Стоимость одной ракеты оценивалась порядка 300 тыс. рейхсмарок. Конечно, это было больше оружием устрашения мирного населения, чем оружием, решающим судьбу сражений на фронтах, так как могла поражать только большие площадные цели. Но если вспомнить, что никаких средств борьбы против такой ракеты не было, и они не могли появиться в ближайшие несколько лет, и что немецкие учёные всё ближе продвигались к созданию атомной бомбы, то потенциальную ценность ФАУ-2 трудно было бы переоценить.
По заданию наших руководителей, кроме переводов отчётов немецких специалистов, мы уже начинали просматривать возможности улучшения характеристик ракеты ФАУ-2 и даже определять основные проектные параметры будущих ракет, которые могли бы достигать дальности 500 и даже 800 км.
Но жизнь не ограничивалась только работой. Пользуясь тем, что мы были совершенно свободными людьми и никакого надзора над нами не было, свой досуг каждый волен был использовать по своему усмотрению. Помимо наших домашних и "клубных" вечеров, мы с Николаем Герасютой время от времени посещали загородный ресторан "Япан", где обслуживали только советских людей. Немцам туда вход был запрещён. В "Япане" нас привлекал прекрасный кегельбан и отличная круговая панорама, открывающаяся с этой довольно высокой точки. Николай любил отдать дань и всяким фирменным высокоградусным напиткам, но я, по мере возможности, уклонялся от этого, не находя в искусственном самовозбуждении никакого удовольствия. Да и дорогое было это удовольствие для человека, старающегося хоть бы чуть-чуть приодеться. У меня не было ни второго костюма, ни лишней пары обуви, ни пальто, ни даже часов на руке.
В первое время мы раза два или три заходили в городской кафе-бар, чтобы посмотреть, как проводит местная молодёжь свободное время и чтобы потанцевать с немецкими девушками. В кафе-баре было весело, интересно и непривычно. Там без всякого предварительного знакомства можно было влиться в любую немецкую компанию и весь вечер просидеть за кружкой пива. Никакой настороженности со стороны немцев по отношению к себе мы не чувствовали. Если пригласить на танец чужую девушку, никто и не вздумает обидеться, как это водится у нас. Много пить не было принято. Шнапс или ликёр подают в мизерных рюмочках, чуть больше напёрстка. Каждый раз, еле смочив кончик языка, принято восклицать "шён", то есть прекрасно, необыкновенно. Этого напёрсточка хватает на весь вечер. Немцы любят, когда их угощают - пивом, шнапсом или сигаретами. За вечер свою благодарность немец выскажет несколько раз. От угощения никто никогда не отказывается. Довольно часто парень или девушка, взяв сигарету, благодарят и прячут её в кармашек со словами: "для мамы" или "для папы". И только вторую сигарету используют тут же по назначению. Девушки не стесняются приглашать на танец кого угодно, не спросив согласия у своего кавалера. Точно так же поступают и ребята. В конце каждого танца все дружно аплодируют - то ли самим себе, то ли музыке или музыкантам, если таковые имеются. Нам ни разу не довелось быть свидетелями выяснения отношений между разгорячёнными молодыми людьми по типу принятых у нас: "Выйдем поговорить!" или "Ты меня уважаешь?"
Забегая вперёд, поделюсь ещё одним удивительным, малоправдоподобным наблюдением: за всё время пребывания в Германии я ни разу не увидел на улице не только пьяного, но даже заметно подвыпившего немца. Возможно, это было особенностью только таких маленьких провинциальных городков, как Бляйхероде, в которых неблаговидный поступок любого человека мог стать достоянием всего населения.
Когда во время танцев играли всеми любимые популярные мелодии, такие, как "Рио-рита", "Розе мунде", "Ля полюма" ("Голубка") весь зал тихо подпевал и раскачивался в такт мелодии. Это выглядело очень красиво. У немцев очень много мелодий маршеобразного ритма, под которые танцуют фокстрот. Но каково было наше удивление, когда вдруг заиграли "Стеньку Разина" и все дружно стали петь что-то похожее на гимн. Когда у наших соседей мы стали интересоваться, откуда они знают эту мелодию, они в свою очередь удивились нашему вопросу, так как были убеждены, что это исконно немецкая мелодия. Какие были слова в этой песне - я до сих пор не знаю. Но в том, что немцы считают эту мелодию своей, я имел возможность убедиться неоднократно. Даже тогда, когда я покупал в магазине губную гармошку, правильность её настройки на до-мажор демонстрировали именно на "Стеньке Разине". Кстати сказать, я довольно быстро освоил технику игры на губной гармошке, и в наших музыкальных импровизациях частенько менял мандолину на неё, если под рукой оказывалась гармошка нужной тональности. До сих пор у меня сохранились в прекрасном состоянии две малые гармошки с надписью на них С-dur, которыми иногда пользуюсь, когда предаюсь воспоминаниям о немецком периоде своей жизни или хочу продемонстрировать кому-либо возможности этого маленького многоголосого инструмента.
Первую экскурсию мы с Николаем совершили к Йене. Этот город стал всемирно известным благодаря заводу Цейса, выпускающему превосходную оптическую продукцию и приборы точной измерительной техники. Мы надеялись там попутно приобрести очки. По пути остановились в нескольких немецких сёлах, так как нам было интересно сравнить их с русскими. Сёл как таковых в нашем представлении мы не увидели. К любому населённому пункту вели асфальтированные дороги, улицы внутри населённых пунктов также асфальтированы или выложены брусчаткой. Дома чаще всего двухэтажные кирпичные, каменные, совсем не похожи на наши деревянные хаты. Перед домами цветники; ни гусей, ни кур, ни свиней, пасущихся там и сям, не видно. Нам удалось заглянуть вовнутрь двух домов. Сразу было видно, что в одном из них живут довольно зажиточные люди, обстановка в нём была более богатой, чем в квартире, в которой я жил в Бляйхероде. Другой дом был обставлен беднее, и порядка в нём было меньше, чем в первом. В обоих домах мы угостили хозяев сигаретами, побеседовали с ними несколько минут и попрощались. Мы успели заметить, что в обоих домах были ванные комнаты, а, следовательно, водопровод и канализация, в кухне стояли газовые плиты и холодильники, о чём мы в России имели тогда смутное представление, и, конечно, электрическое освещение. По отношению к себе мы не заметили ни подозрительности, ни лести, ни признаков какого-либо беспокойства. Видимо, присутствие советских людей воспринималось ими как неизбежное следствие войны, к которому надо относиться спокойно.
Когда мы доехали до Йены, в самом центре города на глаза попался тот самый магазин, который мы хотели найти. Покупателей, кроме нас, не было, и мы не спеша подобрали для себя нужные очки: я - с выпукло-вогнутыми стёклами на минус шесть диоптрий, а Николай - простые затемнённые, солнцезащитные. Хозяин магазина нам объяснил, что это единственный магазин в городе, торгующий оптикой. Производство на заводе Цейса ещё не налажено, так что приходится торговать той продукцией, которая оставалась на складе. С большим сожалением он рассказал нам, что завод национализирован, и теперь им не владеет господин Цейс, но он, вероятно, по-прежнему будет управлять им. "Хорошо, если бы он остался, - сказал нам владелец магазина и добавил, - господин Цейс прекрасный человек, и все в нашем городе его очень любят и переживают за него". Через какое-то количество лет мы из наших газет узнали, что господин Цейс добровольно передал все свои предприятия в собственность государству, а сам он был назначен директором фирмы. Видимо, в его распоряжении оставался этот единственный шанс, позволяющий ему сохранить и уберечь от развала и разграбления своё любимое детище.
В другой раз Николаю удалось достать машину на целых два дня, и мы совершили довольно большое путешествие, побывав в городах не очень далеко расположенных от нас, по маршруту Бляйхероде - Веймар - Эрфурт - Галле - Гера - Лейпциг - Бляйхероде. Описывать свои впечатления об этих городах я не стану, так как ничего не добавлю к тому, что может почерпнуть любопытный читатель из многих источников, во-первых; и, во-вторых, потому что наша ознакомительная экскурсия была столь скоротечной, что я бы не рискнул навязывать читателю свои поверхностные суждения.
Баронесса Рената фон Перфаль
Мои предчувствия о том, что в новой квартире отношения сложатся лучше, чем со старым фашистом, к моему большому удовольствию, оправдались. И фрау Хаммер, и Рената постепенно стали относиться ко мне с возрастающим доверием, несколько раз пригласили к вечернему чаю, я со своей стороны угостил их шоколадом, сахаром и маслом, полученными в виде сухого пайка, чем вызвал их неподдельную благодарность. Как-то фрау Хаммер попросила меня называть её фрау Эльза, как это принято между хорошими знакомыми. Рената её называла либо Эльзхен, либо Мути, то есть уменьшительными от Эльза и мама. Вскоре они посвятили меня в некоторые свои семейные тайны.