Тщетные ожидания
Альфред Пенни был очень рад возвращению своего друга и предложил путешественникам кров в своем доме. Скоро сюда собрались все старые знакомые, чтобы обменяться новостями. Как ни разнились эти известия, в одном они были схожи: новый генерал-губернатор Абд аль-Латиф Аллах-паша (1805-1883) был для них глубоко нежелательным чиновником. Этот турок родом из Греции получил на флоте звание фрегаттен-капитана и назначен в 1850 году в качестве преемника Сулеймана-паши в Хартуме. Его целью было под страхом суровых наказаний положить конец беззаконной деятельности европейцев, поселившихся здесь, а особенно прибрать к рукам все торговые сделки. Поскольку торговые пути, налаженные при Мухаммеде Али, стали обеспечивать такие желанные товары, как слоновая кость, гуммиарабик, на них нужно было установить государственную монополию.
Через два года выяснилось, что эта затея абсолютно бесполезна. Торговцы жаловались в консульства, а те своим правительствам в Европу. Так Белый Нил снова вернулся к частной торговле. Но хотя частные торговцы прогнали этого честного и неподкупного человека, Альфреду Брему он был весьма симпатичен.
Брему хотелось как можно ближе познакомиться с Латиф-пашой, о котором он слышал столько всего противоречивого. На 15 июня была назначена первая аудиенция, во время которой он передал губернатору фирман вице-короля. Латиф-паша был вежлив и говорил с Бремом на итальянском языке. Темой разговора являлся в первую очередь Белый Нил, верховья которого были целью Брема.
Из дневника:
К портрету Латиф-паши
"Он красивый мужчина лет сорока с небольшим с очень хитрым, правильным и располагающим лицом, густой черной и ухоженной бородой и темными, сильно изогнутыми бровями. Латиф-паша очень образованный человек, он говорит на арабском, турецком, своем родном, владеет также итальянским и хорошо разбирается во многих науках".
И хотя он твердой рукой в силу своих обязанностей очистил Хартум от мошенников и преступников, в других областях жизни, как отмечает Альфред, вполне разделял слова Лютера: "Кто не любит вино, женщин и песню, остается дураком на всю жизнь". Местный судья-кади тоже следовал этому девизу, и они нередко встречались с Бремом в самых различных местах, в том числе в доме губернатора на оживленных застольях.
Насколько ненавидели губернатора коррумпированные чиновники и спекулянты, настолько уважали простые и честные люди, которых он защищал от происков мошенников и воров.
День, который барон назначил для получения денег, приближался, но сообщений от него не поступало. После долгих ожиданий, использованных Бремом для поездок по Голубому Нилу, наконец 28 июня пришла долгожданная почта, однако в письме не оказалось и намека на какие-либо средства, "и я считаю далее невозможным, – писал Брем, – оставаться в каких-либо отношениях с этим человеком, который отказался от нас и фактически предал. Ему абсолютно безразлично, находимся мы в нужде или нет. Я написал ему, что с сегодняшнего дня считаю себя свободным от каких-либо обязательств перед ним. Он обязан обеспечить экспедицию деньгами на обратное путешествие до середины июля".
Что же делать? Запас денег был почти исчерпан, несмотря на строжайшую экономию. В середине июля начался сезон дождей, реки разлились. С разливом рек усилилась предпринимательская деятельность торговцев. Среди них был сардинский купец Антуан Брюн-Ролле, который в отличие от подавляющего большинства своих коллег увлекался изучением Африки и совершенно безвозмездно предоставил Брему хоть какие-то средства.
Барон Мюллер нарушил свое обещание. Он не прибыл в оговоренное время в Хартум и не прислал столь необходимые деньги. Турецкий полковник Хусейн Арха выделил сумму в 2000 пиастров. Своим же европейским "друзьям" Брем даже не направил писем: он знал, что его мольбы останутся без ответа.
Полученные суммы дали возможность совершить несколько охотничьих экспедиций на Голубой Нил, чтобы заработать хотя бы немного денег. Наняв лодки, он взял с собой местного нубийского охотника Томбольдо, непревзойденного мастера своего дела. Утром они стреляли птиц, а уже вечером их препарированные тушки укладывались в водостойкие коробочки и готовились к отправке. Вода была повсюду, она настойчиво билась в лодку, угрожая залить все добытые материалы.
С конца сентября уровень воды начал падать. Нездоровый климат выматывал людей. Первым свалился от малярии сам Брем. Потом заболели Тишендорф и четыре рабочих-араба. О работе в этих условиях нечего было и думать. Несколько здоровых людей занимались уходом за больными. Хотели путешественники того или нет, пришлось возвращаться в Хартум. Там Брем едва смог добраться до своей квартиры. Но не только физическое состояние вселяло беспокойство. Из Европы по-прежнему не было никаких сообщений, не говоря уже о денежных переводах. В отчаянии Брем сделал шаг, которого он всеми способами пытался избежать раньше: он попросил кредит у торговца Никола Уливи. "Я назвал сумму в три тысячи пиастров. Никола потребовал 3 процента ежемесячной выплаты. К тому же он обязывал нанять его лодку, но у него было на 60 процентов дороже".
Из дневника:
Умирающий хватается за соломинку
"Наши обстоятельства становились все хуже. Из Европы мы не получали ни писем, ни векселей. Все мои старание занять в Хартуме денег оказались неудачными. Под конец я был принужден обратиться к Никола Уливи, перед его отъездом на Белую реку. Я послал к нему Контарини для переговоров, и был немало удивлен услышав, что Никола объявил, что даст мне незначительную сумму. Я отправился в его диван со своим верным Али-ара. Никола принял меня весьма приветливо.
"Вы желаете получить от меня денег, многоуважаемый господин; я с удовольствием исполню ваше желание. Но я купец, и потому вы не удивитесь, что я могу дать взаймы лишь с процентами. Потом я полагаю, что вам будет полезно взять мою барку для вашего путешествия. Я ее отдам вам за семь тысяч пиастров в месяц. А сколько пиастров вам нужно?"
Я объявил, что мне нужна сумма в три тысячи пиастров, и Никола потребовал пять процентов в месяц. К этому присоединилась стоимость барки, на которую был лишь намек, но я знал, что было необходимо нанять ее, несмотря на то, что цена ее была на шестьдесят процентов дороже своей стоимости. Внутри меня так и кипела досада, но мне казалось, что не оставалось другого средства для получения денег; поэтому я позволил обмануть себя, обещая за барку тысячу двести пиастров, или восемьдесят прусских талеров, и кроме этого, на всю сумму (в последнюю включаются две тысячи пиастров за наем барки) шестьдесят процентов росту. Выручка Никола была в двести восемьдесят талеров. И я согласился на это условие – потому что был принужден к этому! Как утопающий хватается за соломинку, так и я в отчаянии ухватился за этот последний спасительный якорь. Что происходило в моей душе тогда, об этом никто не узнает. Я видел свою гибель и чувствовал, что неведомая рука тащит меня на самое дно пропасти; я должен был скрыть свои чувства от своего мучителя. Мы сосчитали всю сумму, и я обещал представить на нее вексель. Никола при счете еще раз попробовал надуть меня на двадцать процентов.
Тут уж я не мог сдержать своего негодования. Страшная ярость овладела мной; мощной рукой схватил я мошенника за его длинную бороду и начал бить его своей нильской плетью до тех пор, пока мог пошевелить рукою. Это продолжалось долгое время. Али-ара с заряженным пистолетом охранял дверь дивана, чтоб слуги не явились на помощь кричащему Ульви. Святое правосудие! Прости, если я тогда захватил твои права! Я еще до сих пор благодарен, что моя рука была так сильна!
Наконец Ульви вырвался из моих рук, убежал и закричал мне из своего гарема: "Maladetto, посмотрим, где ты теперь достанешь денег". Я ушел из дивана, не отвечая на слова наказанного ростовщика.
Когда гнев мой прошел, я начал думать о нашем положении. Я не видел выхода из денежного затруднения. Вдруг мне пришло в голову попросить пашу о деньгах. Я написал ему прошение, в котором представил свое положение, рассказал о низости европейцев и под конец просил его одолжить на четыре месяца пять тысяч пиастров. В течении этого времени я надеялся получить из дому деньги и ими погасить долг. Переведя письмо на арабский язык, я послал его паше с Али-ара. В тот же день я получил ответ. По турецкому обычаю паша написал на другой стороне посланного мною листа приказ казначею мудирии. Он заключался в следующих словах: "Мы решились согласиться на просьбу немца, Халиль-эффенди, и приказываем вам выдать ему пять тысяч пиастров без процентов. Возьмите с него расписку. Если же по истечении четырех месяцев этот господин не будет в состоянии возвратить в правительственную кассу взятые им деньги, то перешлите ко мне его расписку и высчитывайте сумму в пять тысяч пиастров из наших доходов. О дальнейшем мы распорядимся впоследствии".
Этот поистине по-царски великодушный поступок не требует комментариев. Я пошел благодарить его. Он встретил меня словами, в которых звучал упрек: "Нехорошо с твоей стороны, Халиль-эффенди, что ты мне раньше не сказал о своей нужде; я давно помог бы тебе, потому что я ведь тоже на чужбине".
Теперь я радостно начал готовиться к путешествию по верховью Голубой реки. Вместо семисот пиастров, которые я должен был бы заплатить за барку Никола Ульви, я заплатил теперь триста за другую, которая, покрытая палаткой из соломенных рогож, вполне удовлетворяла нас. Настоящее судно было гораздо больше дахабие Никола Ульви. Через несколько дней мы собрались в дорогу; наша корабельная прислуга была гораздо старательнее, чем та, которую содержал этот мошенник".
Охотник среди джунглей
На хорошо оснащенной лодке 23 ноября 1850 года экспедиция покинула Хартум. Команда насчитывала 13 человек: немцы Брем, Фирталер и Тишендорф, очень необходимый в походе охотник Томбольдо, 4 помощника, капитан и 4 матроса.
Утренние часы были в основном посвящены охоте, в другое время шли обработка и подготовка тушек птиц и зверушек. Позднее Брем назовет эту поездку самым прекрасным из всех своих путешествий. То была яркая, полная приключений жизнь охотника среди тропической природы. Джунгли, не знавшие вмешательства человека, не слышавшие удара топора, открылись перед ними.
Лучшим способом проникнуть в девственный лес, чтобы побольше узнать о богатствах растительной и природной жизни, был водный путь. Низко висящие ветви и встречный ветер помешал установке паруса, так что экипажу суденышка приходилось только с помощью багров буквально ползти вверх по течению. Часто можно было видеть, какой ущерб наносит этой почти непроницаемой на первый взгляд стене леса саранча. Прожорливые насекомые в свою очередь являлись добычей сотен хищных пустельг.
3 декабря Альфред уже находился около местечка Мусселемие, откуда купцы направлялись дальше в Эфиопию. В Вад-Медани река повернула на восток, но вскоре потекла в прежнем направлении. Этот изгиб, или, как говорят географы, – меандр, образовал живописный полуостров, который местные жители прозвали "слон", поскольку здесь в лесной чащобе водились целые стада слонов. Во времена Брема они уже здесь исчезли… Зато это было настоящее царство цветов, выросших на черной плодородной почве, а на цветах кормились тысячи птиц – настоящий рай для орнитологов. Среди птичьего гомона выделялись криками попугаи, а также аисты огромных размеров. Издали слышалось рычание леопарда, а из воды высовывались массивные головы и крупы гиппопотамов.
Многочисленные сценки дикой природы навсегда отпечатались в памяти молодого Брема и много позже отразились в репродукциях лучших художников к его книгам.
К середине декабря барка дошла до Сеннара. До захвата шейхом Измаилом этот город был столицей большой, но распавшейся империи. Эти места первым посетил в 1699 году французский врач Шарль Жак Понсе. По его описаниям город купцов насчитывал 100 тысяч жителей. Францисканский священник Теодор Крумп, который жил в миссии Сеннара, подтвердил данные сведения.
Всего семь десятилетий спустя перед Джеймсом Брюсом лежал разрушенный город, который разграбили воинственные племена, так что шейху Измаилу во время рейда 1821 года взятие города практически ничего не стоило.
Даже вечером, когда другие города оживали, здесь было тихо и пустынно, в чем и убедился Брем.
Великолепие тропических лесов легко заменяло нехватку удобств и цивилизации. Рождество здесь встретили, угощаясь стаканом пунша, а привет с родины принесли на крыльях птицы, прилетавшие сюда зимовать из холодной Европы. В первое утро путников разбудили слоны, чей громовой рев стал побудкой для всех обитателей леса.
Коллекция собранных птиц росла, записи в дневнике прибавлялись. Хорошая погода благоприятствовала исследованиям. Кроме того, для поддержания физического здоровья здесь существовали все условия. Риса, бобов, чечевицы вместе со свежим мясом забитых животных было более чем достаточно. Не хватало только овощей, которые местные жители не хотели им продавать, принимая за турков.
1851 год начался с сильной бури, после которой установилась хорошая погода. Путники прибыли наконец в город Рессерес. После походов Измаила этот центр бывшей империи представлял собой лишь "группу деревенек, разделенных полями и полосками пустыни". Местное население уменьшилось до 2 тысяч человек.
Из дневника:
В гостях у африканцев
"Около полудня прибыли мы к довольно большому лагерю арабов бакара. Они вчера только перебрались сюда с противоположного берега и расположили свои воздушные палатки под тенистыми мимозами на правом берегу реки. Вскоре по прибытии нашем несколько человек подошли к нашему судну и рассматривали возложенные на соломенной рогоже чучела птиц. Через несколько времени к ним присоединились еще некоторые, и между прочим и женщины, так что немного спустя около нас собралась половина всего население палаток.
Женщины разукрасили себе ожерельями из янтаря, отдельные куски которого часто были в полдюйма в диаметре, из кораллов и стеклянных бус голову, шею, руки и волосы. Некоторые же из них вплели себе в волосы толстые медные кольца или носили их продетыми в носу; но одна из этих красавиц помрачала их всех: она носила в волосах, как совершенно необыкновенный убор, от двенадцати до пятнадцати медных наперстков, и закидывала иногда свою голову, с чисто европейскою претензией нравиться, для того чтобы производить весьма жалкий и прозаический звон наперстками. Девушки и женщины были покрыты только платком, обнимавшим их бедра, остальное же тело было совершенно обнажено. Они все без исключения были безукоризненно хорошо сложены и выказывали зубы такой необыкновенной чистоты и правильности, что не одна европейка позавидовала бы им. Столь же красивы, как и зубы, были черные глаза красавиц, а у молодых – полная и действительно пластично сложенная грудь. Одежда невольниц и маленьких девочек состояла из короткого передника; мальчики ходили совершенно голые.
Мне было приятно разговаривать с этими детьми природы. Точные изображения Библии воспроизводятся во всей их чистоте, но нимб, в котором представляется ребенку пасущий овец Иаков или черпающая воду Ревекка, к сожалению, исчез. И теперь, как прежде, можно видеть пастуха, стоящего с посохом или копьем у своего стада; и теперь, как прежде, подходит к реке девушка со старинными сохранившимися сосудами почерпнуть воды, и теперь, может быть, так же завертывается она в складки своей одежды, как и за несколько тысяч лет, – но все это может казаться библейским только издали. Подойти же поближе – вся эта патриархальная картина исчезает в тумане: жирный запах в высшей степени грязной "библейской" одежды чувствительнее для нас, чем это могло быть при чистоте нравов наших праотцев. Фантазия входит в более узкие рамки, несмотря на то, что какой-нибудь старец приглашает нас в свою хижину точно такими же словами, какими некогда Авраам приглашал к себе странствующих ангелов.
Прежде всего я показал женщинам бусы. Они понравились им, но были слишком хрупки. Потом подал я им свое зеркало и был вознагражден за него нескончаемыми криками радости. Зеркало переходило из рук в руки, от женщин к мужчинам и от них опять к женщинам и, казалось, служило всем, в особенности женщинам, несказанной забавой. Я получил его обратно только тогда, когда все они по нескольку раз рассмотрели внимательно свои не слишком красивые, а скорее неправильные черты лица. Некоторые красавицы, как это ежедневно случается, намазали себе кожу коровьим маслом, и одна из них примешала еще к нему толченого корня куркумы, что придавало ее лицу желтый шафранный цвет. Она не переставала смотреться в зеркало и, казалось, с таким же удовольствием любовалась своим желтым цветом лица, с каким любуются некоторые из моих прекрасных соотечественниц "искусственным" цветом своих нежных щечек.
Наконец я принес естественную историю Каупа и показал им на картинках людей и зверей. Крики удовольствия раздавались каждый раз, как я развертывал перед ними изображение какого-нибудь знакомого им животного. Замечательно то, что они, никогда даже не слыхавшие о картинах, тотчас же узнавали всякий порядочный политипаж; они каждый раз умели то жестами, то подражанием голоса, или описанием наружности представить мне точные признаки нарисованного животного. Больше всего понравились им изображение людей. Изображение же негра послужило предметом бесконечных острот и неудержимых насмешек.
К вечеру оставили мы этот счастливый люд и пристали после нескольких часов пути к маленькой деревушке, лежащей неподалеку от Россереса. Тут узнали мы, что знакомый наш Али-бей возвратился из своего путешествия в Кассан и лежит больной в Россересе.
В сегодняшнем нашем путешествии мы видели по правому берегу реки только пальмовый лес, в котором редко живут дикие звери. На другом берегу могло быть иначе, потому что вечером несколько раз раздавался голос "лютого зверя"; вероятно, он был голоден и злился на бакару, которая лишила его добычи, быков и диких коз номадов и увела их в безопасные места.
Рано утром явились двое слуг Али-бея и просили, от имени своего господина, доктора нашего навестить его. На случай, если бы мой товарищ захотел ехать верхом, они привели отлично оседланного жеребца. Но доктор, пользуясь попутным ветром, предпочел сделать этот визит на лодке и посетить полковника тотчас же по приезде нашем в Россерес. Али-бей лежал в выстроенной на самом берегу рекубе больной, в лихорадке, но ему становилось уже лучше, а при помощи некоторых лекарств он скоро выздоровел…"
К сожалению, путешествие дальше на юг оказалось невозможно: река от жары сильно обмелела. Отсюда решили сделать несколько охотничьих вылазок в более богатые области. В одном из походов Альфред наткнулся на огромного гиппопотама, которого принял в темноте за большую кучу земли, и только быстрота ног спасла его.
…Настала пора возвращаться. Отмели реки перекрыли дорогу, заканчивались боеприпасы. В лесу стало тихо. Листва быстро опадала, и животные подались в изобилующие водой дальние районы. Богатая добыча – более 1400 птичьих тушек – больше не помещалась в ящиках, и ее пришлось складывать просто в кучи.
Был взят курс на Хартум, где 6 марта 1851 года барка и бросила якорь.