"Записки" Героя Советского Союза Федота Никитича Орлова - это воспоминания очевидца и участника грозных битв, рассказ о трудных, жестоких испытаниях, выпавших на долю его современников и сверстников в годы Великой Отечественной войны. Написанная много лет спустя после войны книга с документальной достоверностью доносит до читателя атмосферу суровых будней, героических дел советских военных летчиков.
Содержание:
Экипаж машины боевой 1
Первое крещение 5
Командир уходит в бессмертие 9
Месть, только месть… 12
Небо в разрывах 16
В гостях и дома 18
Вынужденное новоселье 20
Ночи подмосковные 22
Старшина Бутенко командует генералом 25
Будни и праздники 28
Две поездки в тыл 32
Высокая награда 36
Друзья возвращаются 39
Прощай, эскадрилья! 42
Где же вы теперь, друзья-однополчане 45
Орлов Федор Никитич
Месть "Голубой двойки"
Светлой памяти боевых друзей - военных летчиков, павших в боях за нашу Советскую Родину.
"Записки" Героя Советского Союза Федота Никитича Орлова - это воспоминания очевидца и участника грозных битв, рассказ о трудных, жестоких испытаниях, выпавших на долю его современников и сверстников в годы Великой Отечественной войны. Написанная много лет спустя после войны книга с документальной достоверностью доносит до читателя атмосферу суровых будней, героических дел советских военных летчиков. Со страниц "Записок" встает целая галерея героев - павших в бою и оставшихся в живых, - боевых друзей автора. И первый среди них - командир эскадрильи тяжелых бомбардировщиков капитан Гастелло, с которым автор книги летал в одном экипаже, жил в одном доме, который был его учителем и командиром.
По жанру книга близка к автобиографической повести. В ней читатель найдет не только описание боевых вылетов - многие ее страницы посвящены делам сугубо "земным". Это и картины довоенных мирных будней летчиков и их семей, и описание того пути, который прошел автор "Записок" от пастушонка-подростка до офицера Советской Армии, и тепло, душевно рассказанные некоторые "интимные" истории молодых авиаторов и многое другое.
Но не правда житейских подробностей, а правда характеров, верность наблюдений автора над духовным, нравственным обликом советских воинов-летчиков составляет главное достоинство этой книги. В каждой ее главе читатель встретится с людьми такой закалки, таких высоких идей, которые ежедневно, ежеминутно готовы на подвиг и смерть ради спасения истекающей кровью Родины. Через образы боевых товарищей, друзей-однополчан Ф. Орлов показывает типичные черты своих современников.
Герой Советского Союза Ф. Н. Орлов
Экипаж машины боевой
Протяжно загудел паровоз, и поезд медленно тронулся. Опоздавшие пассажиры на ходу вскакивали на подножки вагонов, провожающие, махая платками, шли по перрону рядом с поездом, что-то говорили, кричали. Стоя в тамбуре, я смотрел, как проплывают мимо станционные постройки, перрон, заполненный людьми. Вот уже пропало и здание вокзала с надписью на фасаде "Ейск".
Мне было немного грустно. К этому маленькому южному городку, к летной школе, которую мы только что окончили и откуда теперь вот едем в строевую часть, я уже успел привязаться. Особенно жалко было расставаться с летчиками-инструкторами, техниками, мотористами - они вложили в каждого из нас свои знания, частицу своей души, научили летать. Когда поезд шел мимо Александровки, я не мог оторвать взгляда от нашего школьного аэродрома и мысленно прощался с учебными классами, мастерскими, ангарами, тирами, спортивными площадками, где нам был знаком каждый уголок… В это время кто-то положил мне руку на плечо.
- Что, Федот, замечтался? Пойдём-ка лучше в купе, поужинаем.
Это оказался Митя Кондаков, такой же, как и я, курсант-выпускник, родом из Козьмодемьянска. Мы с ним были почти земляки и в школе быстро подружились. Парень был Митя неплохой, но любил при случае прихвастнуть, особенно перед девчатами. Однажды, получив после вылета на самолете У-2 отпуск, Митя к обоим рукавам шинели пришил по летному трафарету (хотя полагалось носить его только на одном левом рукаве): пусть каждый видит, что идет не кто-нибудь, а именно летчик…
Быстро организовали ужин, выложив из чемоданов у кого что есть. Кто-то выставил на стол бутылку портвейна, предусмотрительно купленную в станционном буфете, В этой новой для вчерашних курсантов обстановке все мы чувствовали непринужденно, радовались, что нет ни дежурного, ни "отбоя". Выпили за свою родную школу, за боевую дружбу летчиков. Спать никому не хотелось, и мы разговаривали, шутили, пели песни и играли в домино почти всю эту декабрьскую ночь 1935 года. Вова Мироненко развлекал нас анекдотами. Миша Петров рассказывал о своей любимой девушке - москвичке Эльзе, Вова Ключников и Николай Котов все подшучивали над Сергеем Дрешиным. Поводом, как и всегда, служил высокий рост Сергея. Действительно, Дрешин даже среди самых рослых курсантов возвышался еще на целую голову. Когда он шел по улицам Ейска, люди удивленно оглядывались: вот это летчик! В школьной баскетбольной команде Сергей был незаменимым игроком. "Сережа, а Сережа, скажи, какая там наверху температура", - подтрунивали над ним курсанты. Но он не обижался и на такие шутки отвечал обычно только улыбкой. И вообще трудно было вывести его из равновесия. Но если изредка такое случалось, то уж обидчику доставалось крепко: спокойствие Дрешина вмиг улетучивалось, он становился похожим на задиристого петуха, слова сыпались из него словно пули из скорострельного пулемета. Да еще при этом он сверлил тебя глазами сверху вниз, будто с каланчи, а ты говорил с ним, задрав голову, и уже от одного этого начинал чувствовать себя не в своей тарелке.
Утром приехали в Ростов. Погода была пасмурная, над городом повисла туманная пелена. Попрощались с товарищами, которым предстоял путь дальше, в сторону Воронежа и Харькова, а мы, будущие ростовчане, сели в трамвай и поехали в сторону Рабочего городка.
Дежурный по бригаде, как он сам отрекомендовался, командир корабля Костя Иванов, встретил нас приветливо. Проверил наши документы и, собрав их в папку, положил в сейф. Потом отвел нас в общежитие при Доме офицеров и, уходя, предупредил, что утром нас вызывает к себе для знакомства командир бригады Тарновский.
На следующий день нас распределили по группам и прикрепили к инструкторам - лучшим летчикам бригады. До зачисления в состав боевых экипажей мы должны были пройти программу переучивания.
Меня, Аркадия Разина и Николая Котова прикрепили к командиру отряда Жоре Тупикову - краснощекому, довольно плотному летчику. Но комплекция не мешала ему быть подвижным и всегда подтянутым. Разговаривал Тупиков мало, и казалось, что при этом он всегда улыбался. В полете самолет он доверял нам смело, очень редко вмешивался в управление и подсказывал только в необходимых случаях. Он как-то быстро умел располагать к себе молодых летчиков. Да и не только летчиков. Тупиков вызывал восторг и бурю аплодисментов на концертах художественной самодеятельности: у него был хороший голос.
Митю Кондакова, Сашу Трутнева и Жору Плешакова обучал инструктор Сеня Набоков - физически очень сильный, решительный и требовательный командир.
Педантично строгим считали своего инструктора Бориса Кузьмича Токарева его ученики Толя Соломко, Вася Сомов и Борис Полевов. Действительно, он требовал точных, глубоких знаний. Все фигуры и элементы полета Токарев сначала требовал усвоить теоретически, понять их смысл, заранее предусмотреть, какие ошибки могут быть в каждом случае и как их исправить. Сам он летал грамотно, мастерски, все его движения в воздухе были пластичны, поражали точностью и своевременностью. Редко кому удавалось получить у него отличную оценку по технике пилотирования. Он записывал в блокноте и оценивал каждый элемент полета, а потом уже выводил средний балл. Недаром он считался летчиком-инспектором по технике пилотирования и теории многомоторных самолетов. Все зачеты, связанные с испытанием материальной части и составлением графика расхода горючего, поручались только ему.
Жили мы в общежитии при Доме офицеров. Утром ходили на построение, потом расходились по классам, изучали материальную часть, район полета. Вскоре сдали зачеты. Впрочем, забегая вперед, отмечу, в нашей летной жизни зачетов все время было так много, что мы даже любили шутя повторять: "Скажи, что завтра зачет, хоть по китайскому языку, все равно будем сдавать".
В школе мы научились летать на самолете Р-1, и потому освоить Р-5 не представляло для нас особой трудности. После шести провозных полетов с инструктором я первым из молодых летчиков бригады вылетел самостоятельно. Летали каждый день, спешили скорее закончить программу. Только при явно нелетной погоде, когда шел снег или кружила метель, не выкатывали самолеты из ангара. В такие дни занимались теоретической подготовкой.
Однажды пришел на старт командир бригады Тарновский. Он был очень похож на гоголевского Тараса Бульбу: такой же массивный, с большим животом, с длиннющими усами. Когда мы впервые увидели его, то, наверное, многие подумали: как же он может летать на самолете? Но оказалось, что Тарновский сам не управляет кораблем, он был штурманом, имел своего шеф-пилота, самого лучшего летчика бригады капитана Калинина. В полете Тарновский находился в кабине радиста, которая на флагманском корабле была специально переоборудована для него. Он отсюда давал указания по радио, наблюдал за ведомыми самолетами… Когда командир отряда Тупиков построил нас и доложил, Тарновский спросил:
- Кто будет Орлов?
Я сделал два шага вперед. Затем он назвал Николаева, Разина, Сомова, Полевова и Мироненко. Командир бригады объявил нам благодарность, пожелал и другим молодым летчикам равняться на нас, отличников учебы.
Дни проходили быстро. Мы сдавали одно зачетное упражнение за другим: виражи и развороты, петля Нестерова, переворот через крыло и т. д. Настало время и для самых трудных зачетов - по комплексному упражнению. Проверяющим ко мне назначили штурмана отряда старшего лейтенанта Романюка, который исполнял также обязанности начальника парашютно-десантной службы эскадрильи. Когда все было готово к полету, мы вырулили на старт. Погода в районе аэродрома была нелетная; низко над землей стелились сплошные облака, плохо просматривался и горизонт. Но нам сообщили, что по маршруту ожидается улучшение погоды. Действительно, после взлета видимость улучшилась. Вести самолет было нетрудно. Мы давно уж, как говорится, назубок выучили все земные ориентиры, на память знали населенные пункты. Вот под крылом серебрится Дон, до самого Новочеркасска извилистой лентой тянутся железная и шоссейная дороги, а вон там, на развилке реки, показалась и Константиновка - поворотный пункт. Но вдруг погода резко ухудшилась: предсказания синоптиков не оправдались. До самого Азова мы шли на небольшой высоте, почти бреющим полетом. Здесь Романюк попросил меня рассчитать время прибытия на свой аэродром. Я ответил по памяти, но забыл учесть влияние ветра. Все же отклонение расчетного времени от фактического оказалось совсем незначительным, и после посадки Романюк оценил мою штурманскую подготовку на отлично.
Потом мне с Романюком приходилось летать мало. Его вскоре перевели в другую часть. И встретились мы с ним только через восемь лет, во время Великой Отечественной войны, под Москвой. Он был уже майором и занимался испытанием парашютов. А еще через несколько лет, уже после войны, Герой Советского Союза полковник Романюк стал рекордсменом мира по парашютному спорту. Он совершил тысячи прыжков, испытал десятки парашютов разных конструкций, прыгал с самых малых высот и со стратосферы, и днем, и ночью, и с разных самолетов. Особенно любил он всякие эксперименты. Помню, еще в Ростове вместе с начальником парашютно-десантной службы Харахоновым он упорно тренировался в прыжках с привязанным к себе велосипедом, и оба при этом приземлялись нормально.
После завершения программы переучивания нас распределили по эскадрильям, отрядам, зачислили в боевые экипажи тяжелых бомбардировщиков. Но самолетов не хватало, и потому в каждом экипаже оказалось по два, а то и по три правых, то есть вторых летчиков. Меня назначили во вторую эскадрилью, которой командовал Сергей Андреевич Новиков, в отряд моего же инструктора Тупикова. Мне повезло, в экипаже командира корабля лейтенанта Николая Гастелло я оказался единственным правым летчиком.
Но до полетов в качестве равноправного члена экипажа все еще было далеко. Снова предстояло изучать материальную часть самолета, теперь настоящего боевого ТБ-3, моторов, техническое наставление, теорию полетов на многомоторном самолете и многое другое. Снова потянулись дни и ночи напряженных занятий. Не давал покоя инженер Иван Иванович Кучерявый, штурманы требовали точного знания района и теории самолетовождения, а начальник связи Зыбенко, как нам казалось, и во сне, наверно, учит нас радиосвязи и тренирует выбивать на зуммере морзянку.
И опять зачеты, зачеты…
Потом нас начали допускать к полету и разрешали, как у нас говорили, немного "подержаться за штурвал", но не мешая командиру корабля. Дальше - больше: командир уже доверял вести машину по прямой. Это было делом нетрудным: ведь все отрегулировано, установлены одинаковые обороты на всех моторах, подобрана необходимая скорость - только сиди и поддерживай штурвалом самолет в заданном положении. Но зато куда труднее было управлять самолетом в жаркие дни, когда потоки воздуха бросают его, словно спичечную коробку, вверх и вниз. Так постепенно привыкаешь к машине, учишься выполнять виражи и развороты, планирование, вести корабль сначала на одном "сдавшем" моторе, а потом - на двух.
Мне завидовали наши летчики. В экипаже "Голубой двойки" (на хвосте нашего корабля голубой краской был нарисован номерной знак "2") Николая Гастелло я тренировался много и успешно. В других же экипажах, где было по два-три правых летчика, не каждому удавалось получать такую практику. Как-то я спросил у Аркадия Разина, как, мол, прошел сегодня у тебя полет. "Правее правого на полфюзеляжа сзади", - ответил он. Это означало, что он весь полет просидел в кабине радиста, был третьим на очереди и так и не дождался ее: настало время посадки.
Гастелло был молодым командиром корабля, в бригаду он прибыл по окончании Луганской летной школы. С самого начала он стал доверять мне управление - от взлета и до посадки. Правда, на разборе полетов ему часто доставалось от командира эскадрильи за неточный расчет или за посадку "козлом". Но он никогда не оправдывался тем, что посадку производил не сам, а правый летчик, как это нередко делали другие. А вот после разбора, когда мы оставались наедине, Гастелло терпеливо разъяснял, в чем мои ошибки, и говорил, что если я не исправлю их, то в другой раз посадку не доверит. Я старался делать так, как он учил, и ни за что не хотел уступать управление.
Гастелло был непримирим к любым нарушениям летной дисциплины. Как-то он заметил, что радист Бутенко пренебрегает в полете парашютом, то есть просто не надевает его. И я до сих пор помню, как строго взыскал командир за это с меня и заставил тренироваться всех членов экипажа в быстром одевании парашюта. После этого случая Бутенко никогда не снимал парашюта.
Наш командир не боялся "черной" работы. В дни осмотра материальной части он засучивал рукава комбинезона, брал в руки инструмент и копался в моторе, залезал в плоскости. Борттехник Александр Александрович Свечников, которого мы любовно звали "наш доктор Сан Саныч", мог во всем положиться на командира: он уж не оставит незамеченной даже малейшую неисправность, не уйдет с аэродрома до тех пор, пока машина не будет в полной готовности. Этого же требовал командир и от других членов экипажа. Когда объявлялась учебная тревога, он всегда первым прибегал на сборный пункт и терпеть не мог тех, кто опаздывал. Однажды, когда мы по тревоге прибежали на аэродром, Гастелло решил проверить содержимое наших "тревожных" чемоданов. И сколько было смеху, когда в чемодане нашего штурмана Михаила Скорынина мы увидели… дамское белье. Штурман впопыхах захватил чемодан своей жены. Тогда командир приказал всему экипажу завести одинаковые чемоданы, еще раз напомнил, какие вещи в них должны находиться.
Дни наши были насыщены учебой, работой на материальной части; зачеты шли один за другим, продолжались полеты. Программа переучивания молодых летчиков приближалась к концу, мы старались быстрее овладеть летным мастерством, учились этому у лучших пилотов. А таких в эскадрилье было немало. Например, наш первый ростовский знакомый Костя Иванов или командиры отрядов Тупиков, Набоков, Донцов, командиры кораблей: старый холостяк Федя Алексеев, не признающий ни папирос, ни водки, но неравнодушный к конфетам, замечательный мастер полетов "вслепую" Саша Самохин и другие. Большой популярностью пользовался в эскадрилье Коля Сушин, опытный и талантливый летчик. Он был любимцем штурманов, все они хотели летать с ним, понять "секрет" его мастерства в бомбометании. Действительно, любой штурман, летая с Сушиным, мог быть уверенным, что бомбы разорвутся в кругу, в пределах отличной оценки. В полете Сушин оставался очень спокойным, выдерживал заданный курс словно по линейке, с точностью до градуса, держал нужную скорость и, заходя на полигон для сбрасывания бомб, сам мог подбирать величину боевого угла. Штурманы работали с ним увлеченно, с полуслова понимали его, а он - их.