Нет ничего странного в том, что Горчаков ощущал пристальное внимание начальства. От него ждали промахов, поскольку он был одним из тех, кто понимал подлинный смысл событий, затевавшихся тогда Меттернихом и подвластным ему Нессельроде. Однако Горчаков не потерял себя, не разменял свою судьбу на суету и мелочи жизни, не утратил своих способностей, а, напротив, развивал и углублял их. Горчаков чувствовал свое высокое предназначение и всю жизнь не расставался с надеждой быть востребованным. Ждал, когда наконец сможет войти в мир больших целей и великих свершений. Сохранившиеся свидетельства, хотя и весьма разноречивые, подтверждают, насколько трудным, но закономерным было движение Горчакова к вершинам государственной службы.
Правда истории требует объективности. Нет причин представлять Горчакова бесконечно гонимым и преследуемым высокопоставленными недоброжелателями. Определенно можно утверждать, что начальство его не жаловало, хотя мы не можем знать наверное, насколько оно было необъективно и давал ли к этому поводы сам Горчаков. Понятно, что проявления строптивости и инакомыслия в те времена пресекались беспощадно. Ключевые персоны государства не имели права вызвать хотя бы малейшее сомнение в своей личной преданности непосредственному начальству. Что было делать молодому и энергичному дипломату в ситуации, когда Нессельроде, казалось, навек занял свой пост, не оставив никаких шансов заменить его на протяжении четырех десятилетий? Удивительно ли, что честолюбивый Горчаков, не желавший мириться с подобным положением дел, вызывал к себе неоднозначное отношение власти?
Между двумя событиями - назначением в Лондон в 1822 году, как раз тогда, когда Каподистрию выпроводили в отставку, и началом деятельности Горчакова в качестве посланника при Вюртембергском дворе - пролегли долгие годы. Политические коллизии того времени, изгибы личной судьбы формировали и закаляли личность Горчакова. Двадцать лет, проведенные в тени, в ожидании настоящего дела, дают повод судить о нем не только как о человеке особой судьбы, но и как об удивительно стойкой и последовательной в достижении своих целей личности. Он не растратил своих честолюбивых устремлений, не надломился, не ожесточился. Не имея возможности продвигаться вверх, двигался вглубь, обогащаясь знанием европейской культуры, навыками политического общения. Годы службы в Италии, которая в то время была "политической провинцией" и где Горчаков провел около восьми лет, не прошли даром, ведь Флоренция, где обосновался Горчаков, была Меккой европейской культуры.
Все, кто знал его в ту пору, отмечают поразительную работоспособность и широту увлечений российского поверенного в делах. Его интересовали история культуры, живопись и архитектура, он совершенствовался в знании иностранных языков, при этом стараясь поддерживать связь с видными российскими и итальянскими политиками, литераторами, художниками.
В рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) хранятся письма Горчакова к Жуковскому. Их немного, всего одиннадцать, но охватывают они весьма протяженный период - с 1833 по 1850 год. Содержание писем позволяет предположить, что их было значительно больше, да и общение Горчакова с Жуковским включало в себя, вероятно, гораздо более широкий круг тем. Однако уже из дошедших до нас писем видно, насколько духовно близки были эти два совершенно разных человека и как высоко ценил Горчаков дружеское расположение Жуковского, место которого в отечественной словесности было для него очевидным.
"От души благодарю вас, почтеннейший Василий Андреевич, за дружеское воспоминание, хорошие о себе вести и присылку "Новоселья", - писал Горчаков. - В нем нашел, по слабому моему разумению, большие чудеса. Впрочем, оклад, в который воткнуты крупные алмазы Жуковского, Пушкина, Вяземского и Крылова, всегда драгоценный, второму и третьему благоволите при случае замолвить за меня дружеское словечко. - Желал бы взамен прислать вам что-нибудь итальянского произращения, но мы очень бедны: лучшие произведения последних времен, или, правильнее, les moins mauvaises <наименее плохие (фр.)>, суть, верно, вам известно, Записки Сильвия Пеллико и Гектора Фиерамоска исторический роман Promessi sposi <"Обрученные">, который некоторые ставят выше сочинения Манцони, на что я совсем не согласен. - "Страшный суд" гравировался в Милане славным Лонгием <Лонги>, но он умер, не совершив еще до половины своего труда, а по сие время никто не посмел взяться за его резец…"
Вот еще один отрывок из письма Горчакова: "Душевно благодарю за драгоценный подарок. Гомер и Тацит всегда были любимыми моими писателями. В смиренном простодушии первого, в энергии второго - нечто родственное со славным нашим русским народом. Радуюсь случаю читать "Одиссею" в родном и прекрасном языке. Удалось Германии, доставившей вам досуг, хотя одну нам оказать услугу…"
Две эти короткие цитаты свидетельствуют об искреннем интересе Горчакова к литературным явлениям времени. Высокий вкус, чувство прекрасного с молодых лет были свойственны его разносторонней натуре. Юношеская дружба с Пушкиным навсегда соединила его с русской литературой, а длительное пребывание за границей - с искусством Западной Европы.
За годы дипломатической службы Горчаков собрал превосходную коллекцию живописи и предметов прикладного искусства, которая уже при жизни составила ему славу высокого ценителя прекрасного, покровителя муз. Отлично понимая, что полотна старых мастеров давно обрели своих владельцев, Горчаков предпочел собирать произведения современных ему художников, причем только те, которые соответствовали его эстетическим запросам.
Собрание князя Горчакова состояло из работ художников, представляющих бельгийскую, голландскую, австрийскую, итальянскую, испанскую, немецкую, французскую и швейцарскую школы. Среди них были картины старых мастеров, таких, как Антонис Ван Дейк, Адриан де Велде, Жан-Батист Грез, Иоганн Дрехслер, Алберт Кейп, Клод Лоррен, Лукас ван Лейден и других, а также работы художников XIX века: Эугена Франсуа де Блока, Эжена Жозефа Вербукховена, Луи Галле, Иоханнеса Босбоома, Куккука, Кнейпа, Пьера Прюдона, Теодора Руссо, Эмиля Беранже и многих других.
Вот как писала о высокопоставленном собирателе картин газета "Иллюстрация" в 1860 году: "Князь - человек вполне просвещенный и изящного вкуса, понимает и любит все прекрасное. У него одна из лучших картинных галерей древней и новейшей школы, и он много содействовал распространению любви к искусствам в своем отечестве… "Поощряйте искусства, - говорит он часто друзьям своим, - это самый благородный способ тратить свои деньги, и помните, что от чувства до добродетели только один шаг"".
Правда, от своей "артистической слабости" ему впоследствии пришлось отказаться: высокое государственное положение министра, требовавшее полной отдачи, не позволяло уделять этому занятию достаточно времени. Но коллекция, собранная Горчаковым за годы пребывания за границей, вызывала восхищение у современников, став ярким явлением художественной жизни. "Что скажешь о князе Горчакове? - писал своему знакомому один из его современников в пору, когда еще ничто не предвещало государственного возвышения российского дипломата. - Недостает слов, которыми можно было бы передать восхищение людьми, подобными ему, использующими свои возможности столь достойно, умно и великодушно".
Натуре Горчакова было свойственно и многое другое. Он был удивительно чутким человеком, свято чтившим память о лицейском времени. Об этом свидетельствует следующий факт. Как известно, Корсаков, один из лицеистов первого выпуска, был в числе тех, кто вместе с Горчаковым и Пушкиным поступил на службу в дипломатическое ведомство. Впоследствии он получил назначение в Италию, где по нездоровью закончил свой жизненный путь. Спустя годы Горчаков разыскал его могилу и на свои средства соорудил небольшой надгробный памятник лицейскому товарищу.
Обаяние, которое излучал Горчаков, изысканные манеры, своеобразная аура, которую ему удавалось создавать вокруг себя, умение завораживать собеседников интересным разговором производили на окружающих поистине магическое действие. Энциклопедические знания, общительность, широта души, способность находить совпадение во взглядах, настраиваться на доверительный разговор - эти качества сближали его с разными людьми, позволяя устанавливать тесные связи, даже дружеские отношения с элитой тех стран, где он служил. В те годы формировался политический багаж дипломата Горчакова. Близкими ему по духу людьми, с кем Горчаков, став министром, поддерживал добрые отношения, были: Камилло Бенсо Кавур (1810–1861), граф, государственный деятель и дипломат Сардинского королевства, лидер либерального течения итальянского движения за освобождение и объединение Италии; Уильям Гладстон (1809–1898), премьер-министр Великобритании в 1868–1874, 1880–1885, 1886, 1892–1894 годах; Луи-Адольф Тьер (1797–1877), глава исполнительной власти с февраля 1871-го, в 1871–1873 годах президент Франции, известный историк.
Имелось немало и других видных политиков, с кем Горчакову не составляло труда находить общий язык. Вот как значительно позже, в 1857 году, описывал свои впечатления от общения с Горчаковым испанский дипломат Хуан Валера: "В течение… разговора, длившегося три или четыре минуты, я был скромен, а князь, как всегда, блистателен и любезен. Даже если он станет говорить о моркови, то будет держаться глубокомысленно: хмурить брови, строить гримасы (а рот у него ужасный и огромный, как кратер вулкана), бросать пронзительные, испытующие взгляды сквозь очки (глаза же у него навыкате и очень живые) и производить тысячу элегантных, аристократических жестов своими длинными, худыми руками (кисти рук некрасивы, хотя и ухожены); тело его тоже все время в движении. Я смотрел на него очень внимательно и с большим почтением и про себя отмечал некрасивость, бросающуюся в глаза, особенно если находишься рядом и никуда не спешишь. Мефистофель, наверное, был таким же, когда метался с доктором Фаустом".
В пристальном внимании к мельчайшим деталям, к манере ведения Горчаковым диалога испанский дипломат невольно отметил уникальную особенность, свойственную поведению политиков большого масштаба, - сам предмет беседы как бы ускользает, отступая на задний план. Это же отмечал и другой современник будущего канцлера - французский политический деятель Эмиль Оливье: "Это человек среднего, скорее высокого, чем низкого роста, не очень правильные мелкие выразительные черты лица, тонкие губы прозорливого скептика, глаза, искрящиеся остроумием за стеклами золотых очков, лицо, озаренное мыслью, которая то и дело давала о себе знать в добродушных или колких остротах; его разговор очаровывал. Он об этом знал и любил ему предаваться, ему нравилось, когда его называли оратором, сожалели даже, что в России для него не было трибуны".
За годы, проведенные за границей, окончательно сложились его взгляды как политика и дипломата на современный ему мир. Революционные брожения в Италии, нараставшие там социальные конфликты побуждали анализировать и сопоставлять причинно-следственные связи, природу противоречий между властью и народом. Именно тогда Горчаков начал понимать, в какой мере недальновидные действия правительств повинны в возникновении национальных катаклизмов. И все же, несмотря на накопленный политический опыт, не все складывалось, как хотелось - по вполне понятным теперь причинам. Перспективы дальнейшего служебного продвижения для Горчакова в какой-то период оказались сужены до предела. Назначение в Вену советником посольства при австрийском дворе не сулило ничего хорошего: здесь его ожидали встречи с Меттернихом, идейным противником Каподистрии. Австрийский канцлер находился тогда на вершине славы, занимая господствующее положение на арене европейской политики. Однако именно отсюда начался взлет карьеры Горчакова, чему способствовал целый ряд различных, несопоставимых по масштабу и значению событий.
Первым в их ряду может считаться женитьба князя в 1838 году на Марии Александровне Мусиной-Пушкиной, урожденной княжне Урусовой. О том, почему так долго не налаживалась личная жизнь Горчакова, достоверных сведений нет. Возможно, этому мешали материальное неблагополучие и длительное пребывание за пределами родной земли. Кратковременные приезды в Санкт-Петербург заполнялись служебными делами, не оставляя времени найти достойную спутницу жизни. Вполне вероятно, что в соответствующих домах Горчакова не воспринимали как человека, способного составить достойную партию, поскольку ни служебное, ни финансовое положение князя никак нельзя было назвать блистательным. Состояния у него не было, по "Табели о рангах", согласно которой и выплачивалось чиновничье жалованье, он занимал одну из низших ступеней, из тех, которые было труднее всего пройти. Потребности начинающих чиновников, обусловленные соблюдением светских традиций и правил этикета, заметно превосходили их материальные возможности. Низшие классные чины обязаны были, не считаясь с достатком, иметь подобающее их общественному положению жилье, прислугу, приличествующую одежду и аксессуары для появления в свете, принимать гостей и, как замечал сам Горчаков, в особо важных случаях "разъезжать в карете цугом с форейтором".
"Необходимость для государственных служащих придерживаться образа жизни, обусловленного обстоятельствами и общественным мнением, ставила тех из них, кто не обладал наследственным состоянием и не занимал старших должностей, в трудные, часто унизительные условия, - вспоминал он позднее. - Разница в размере содержания старших и младших служащих одного учреждения могла быть десятикратной, а то и более".
Итак, можно лишь гадать, почему Горчаков женился так поздно, в сорок лет, и взял в жены вдову с тремя детьми от первого брака. Тремя красавицами-невестами сестрами Урусовыми в начале девятнадцатого столетия восхищались не только в Москве, но и в столице. И в юные годы, и в замужестве Мария Александровна была чрезвычайно привлекательна, одарена талантами, прекрасно образована. Получив предложение графа И. А. Мусина-Пушкина, героя Отечественной войны, она вышла за него замуж. Семейство это было украшением московско-петербургского общества.
Обаяние Марии Александровны покорило и Пушкина. В 1828 году он посвятил ей замечательное стихотворение "Кто знает край, где небо блещет…", которое завершают строки:
Скажите мне: какой певец,
Горя восторгом умиленным,
Чья кисть, чей пламенный резец
Предаст потомкам изумленным
Ее небесные черты?
Где ты, ваятель безымянный
Богини вечной красоты?
И ты, харитою венчанный,
Ты, вдохновенный Рафаэль?
Забудь еврейку молодую,
Младенца-Бога колыбель,
Постигни прелесть неземную,
Постигни радость в небесах,
Пиши Марию нам другую,
С другим младенцем на руках.
Горчаков сблизился с Мусиной-Пушкиной, когда, уже будучи вдовой, она гостила в Вене у своего дяди, посланника при австрийском дворе, Д. П. Татищева. Мария Александровна родила Горчакову двух сыновей. Брак их был поистине счастливым. Княгиня была художественно одаренной натурой. До нас дошли талантливо исполненные ее рукой акварели. На одной из них изображена идиллическая атмосфера посольского салона в доме Татищева, где в крайнем левом ряду угадываются фигуры двух влюбленных - Марии Мусиной-Пушкиной и Александра Горчакова…
В воспоминаниях духовника Горчакова протоиерея Базарова сохранилось свидетельство того, каким был будущий российский канцлер в один из наиболее драматических периодов своей жизни, когда "промысел Божий производил над ним <Горчаковым> сильную операцию, готовя сделать из него сосуд, избранный для нового, более почетного употребления". В этих воспоминаниях подробно рассказывается о том, как внезапно заболела Мария Александровна, как она умирала, как после ее смерти Горчакову пришлось воспитывать и устраивать детей. Главное в этих записках - непосредственные впечатления. Они приоткрывают душевное состояние Горчакова, атмосферу в доме в наиболее мрачный период его жизни, когда фортуна, казалось, забыла своего любимца.
После смерти жены Горчаков долго находился в глубокой депрессии, потеряв интерес ко всякой деятельности. Однако молитва, обращение к Богу помогли ему вернуть душевные силы, выстоять, возвратиться к жизни. И хотя Горчаков пережил свою жену на 27 лет, в своем завещании он написал такие слова: "Где бы я ни умер, желаю, чтобы тело мое было предано земле возле всегда горячо любимой и оплакиваемой жены моей, в общей ограде".