Это место, как я уже отметил, было знаменательное и в биографии давно погибшего Саши. Но между знаменитой демонстрацией студентов и рабочих, организованной "Землей и волей", и студенческой демонстрацией, инициатором которой стал экономический кружок и участником которой был Саша, прошло целых десять лет. Брат продолжал дело "Народной воли", а человек, ради встречи с которым главным образом я и ехал за границу в апреле 1895 года, от народничества уже перешел на марксистскую платформу.
Со временем, когда острота сиюминутных мнений, связанных с именем Плеханова и его деятельностью, поутихнет, о Георгии Валентиновиче обязательно напишут книги. И главной идеей этих книг, как мне кажется, станет мысль о том, как многого человек может достигнуть при наличии страсти, работе над собой и воли. Мне думается, что отсюда, из работы над собой и из стремления задавать себе непростые вопросы о мире и его устройстве, и возник феномен русских демократов и ранних социалистов: Чернышевского, Добролюбова, а потом Плеханова, да и многих других. Искусство строительства "себя" начинается с очень простых вопросов о равенстве и неравенстве, о причинно-следственных отношениях бедности и богатства, с того, почему одному можно, а другому нельзя.
Видимо, с этого начинал и молодой Плеханов, провинциальный дворянин из многодетной семьи и, кстати, какой-то очень дальний родственник великому критику Белинскому. Может быть, здесь есть смысл поговорить о некотором семейном предопределении? Его нравственный и политический подъем, как и у многих молодых людей моего времени, произошел неимоверно быстро.
В 1876 году вокруг бывшего студента-медика Марка Натансона сложилось ядро революционной организации "Земля и воля", стоявшей на позициях бакунизма, - это все яркие народники с их верой в самобытного русского крестьянина. Плеханов был одним из лидеров организации. Но уже в начале 1879 года он пишет статью "Закон экономического развития общества и задачи социализма в России". В этой статье народника можно увидеть подступы к позициям марксизма. Значительно позже он теоретически сформулирует это свое политическое "переплывание": "В народнический период моего развития я, как и все наши народники, находился под сильным влиянием сочинений Бакунина, из которых я вынес великое уважение к материалистическому объяснению истории. Я уже тогда был твердо убежден в том, что именно историческая теория Маркса должна дать нам ключ к пониманию тех задач, которые мы должны решать в своей практической деятельности".
Разрыв Плеханова с "Землей и волей" (а точнее, с группой "Черный передел", которая в свое время разделила движение, забрав из его названия смысл слова "земля", а "волю" оставив группе "Народная воля", принявшей на вооружение террор как средство подтолкнуть государство к реформам; именно народовольцы, приговорили на своем съезде в Липецке к смерти Александра II, упрекая его в обмане народа и зверском обращении с противниками) был, как всегда, мучителен. Это со стороны, в газетах и брошюрах, для непосвященной публики все выглядит категорично и законченно: разные взгляды, разные точки зрения - значит, разошлись, разбежались по разным углам. Враги! А в жизни те, кто разошелся по разным углам, часто отламывали от одной краюхи хлеба, пили из одной жестяной кружки и делили последний пятиалтынный. Любая политическая группа пронизана человеческими отношениями и взаимными интересами. Все это нелегко ломать, рвать приходится с кровью, с монологами, которые проговариваются про себя бессонными ночами. Но тем не менее идейные разногласия, эти самые убеждения, о которых так часто говорят, слишком много значат в жизни людей и часто толкают на действия, которые противоречат прямой выгоде, удобствам, и подчас следование этим убеждениям лишает человека свободы, а порой и жизни. Примеры здесь не нужны. Примеры - все наше движение.
Естественно, хочется задать вопрос о причинах полного разрыва Плеханова со своими бывшими соратниками. В первую очередь, это стремительное движение его к марксизму, то есть причины идеологические, - я уточняю это здесь, потому что с подобной коллизией на протяжении моей политической жизни, а следовательно, и этих моих наговорок возможный читатель будет встречаться постоянно, но не каждый раз я буду приводить все новые мотивы, многие из которых элементарны: необоснованное честолюбие, пустое краснобайство, идеологическая нетерпимость и вещи из уже совсем бытового арсенала, - но всегда в любом расхождении есть и элементы личные. В данном случае испортившиеся отношения между Львом Дейчем, ближайшим другом Плеханова, товарищем по эмиграции, и чернопередельцами, тяготевшими к террору "Народной воли". А здесь уже, при наличии еще и идейных расхождений, не было смысла терпеть, убеждать, искать компромиссы, подлаживаться. В этой ситуации, не бросая своего призвания и дела, все захотели освободиться друг от друга. Так, в сентябре 1883 года Плеханов, Засулич и Дейч (в группу вошли также Аксельрод и Игнатов) объявили о создании новой российской марксистской организации - группы "Освобождение труда". В Женеве.
Здесь я не иронизирую, балуясь синтаксисом. Но есть неприятные строчки Маркса, сказанные приблизительно в то же время, во многом несправедливые, но тем не менее рисующие определенный аспект действительности. Он писал о "Черном переделе" и о его руководителях: "Это люди - большинство их (не все) являются теми, кто добровольно покинул Россию, - образуют, в противоположность террористам, рискующим собственной шкурой, так называемую партию пропаганды (чтобы вести пропаганду в России, они уезжают в Женеву!…). Эти господа против всякой революционно-политической деятельности. Россия должна единым махом перескочить в анархистско-коммунистический-атеистический рай! Пока же они подготовляют этот прыжок нудным доктринерством, так называемые принципы которого вошли в обиход с легкой руки покойного Бакунина". Много здесь верного, особенно об этих пропагандистах, для которых подчас их "революционная" деятельность прикрывала отсутствие духовной работы и какой-либо внутренней жизни. Многие прогрессисты покидали Россию, чтобы найти хоть какой-то стержень в жизни. Так и катались в полунищете, с ощущением некой выполняемой революционной работы, по святым камням Европы.
Вот почему я всегда держал в памяти, естественно, после того, как ознакомился с ними, эти строчки Маркса. Я тоже подолгу впоследствии жил в Женеве - удивительный город и удивительные окрестности, ассоциирующиеся с именами Руссо, Кальвина, Вольтера, Герцена и Огарева - "Колокол" звучал и здесь, - тут жили также Бакунин и Кропоткин. Но только кто скажет, что я добровольно оставил Россию? Кто скажет, что смыслом моей жизни была болтовня, а не повседневный труд? Мои счеты за справедливость и мои счеты с империей господ Романовых только начинались.
Но я остановился на создании группы "Освобождение труда".
Я хорошо знал кружковую работу, это собирание по крупице единомышленников. Есть, конечно, какое-то притяжение одинаково думающих людей, но тем не менее притираются они один к другому непросто. Здесь нужна уйма настойчивости и терпения. Другое дело, что, к счастью, в этих кружках приходится иметь дело с той молодежью, которая еще в юности нашла себя и определила свои цели в обществе. Это всегда много значит, потому что ведет к жизненной гармонии, раскрепощает силы, заставляет искать не карьеры и денег, потому что найденная цель очевидно крупнее и значительнее всего этого, хотя и необходимого в жизни, но, в общем-то, хлама. Быть счастливым - это основная жизненная удача.
На письме, на листе бумаги, годы и события приобретают несколько плоский и отвлеченный вид. Можно, как на это только что отважился и я сам, иронизировать по поводу создания несколькими нашими революционерами - группа "Освобождения труда" - кружка из пяти человек, да еще в Женеве, а не в Кологриве, но надо отдать должное, что "кружок" этот возник в 1883 году, когда "утопизм", "утопия" были основными бранными словами по поводу подобных кружков и их участников. Интересна команда полицмейстера, отданная своим подчиненным при разгоне одной из демонстраций: "Хватайте в очках и с пледами" - и никакого финала начатой игры, кроме ареста, высылки, чахотки и тюрьмы для этих российских кружковцев невозможно было предугадать. Сколько ретивых и честолюбивых молодых людей подались бы в революцию, коли кто-нибудь им сказал бы, чем закончится дело кружков. Результаты семнадцатого года еще не маячили и во снах, а так бы сколько честолюбивых поручиков захотело поменять свою скучную казарменную судьбу на судьбу Робеспьера. Какая тьма была бы к тому времени Робеспьеров!
Группа "Освобождение труда" сделала для России и ее революционного движения немыслимо много. Во-первых, самим фактом, что где-то там сидят знаменитый Плеханов и легендарная Засулич, с которыми ничего не смогли поделать царские власти. Они находятся на свободе, не сдав и не предав своей идеи. Несколько самых обычных людей с их крошечным кружком-группой - против дредноута царской власти. Эдакая заноза, торчащая из седалища царского трона. Во-вторых, - и это самое важное - группа Плеханова переводит, издает на русском языке, отправляет в Россию огромное количество марксистской литературы.
Собственно, приобщение молодого человека к марксизму, как и к любому революционному процессу, происходит по единой схеме. Какие-то слова, речи, горячие фразы, биение молодого сердца, а потом выглядывает боязливо-рациональное: дай почитать, дай удостовериться! В процессе этого чтения и возникают убеждения, которые потом руководят жизнью. Завесы падают, открывается новая перспектива. Невод идей уже уловил душу. Вождь-теоретик, тот постоянно должен возвращаться к основополагающей литературе, а рядовому революционеру достаточно иногда прочесть брошюру. Потом мы будем говорить о сознательном рабочем, сознательной работнице. Обретение веры часто зависит от одного доказательства, а не от тысячи.
Не надо думать, как наверняка сейчас постарается нас убедить шустрая обществоведческая наука, что именно с приходом Ленина и началось возникновение всего и вся. В Самаре-де молодой Ленин возглавил и активизировал марксистские кружки, в Казани консультировал опытного народовольца Федосеева, выступив один раз с рефератом "О рынках", перевернул взгляды революционно настроенных москвичей, наконец создал сеть марксистских кружков и рабочих школ в Петербурге. Сегодняшняя, готовая, как девка, на все, историческая наука еще не знает, что и новейшую, казалось бы, уложившуюся историю, ей придется переписывать в зависимости от того, кто после моей смерти ухватит власть. Русская социал-демократия может начаться с Льва Давидовича Троцкого или с Иосифа Виссарионовича Сталина. В последнем случае, возможно, Ленин станет неким основателем, дедушкой Буддой, который наставил своего младшего ученика и благословил на служение пророком.
Был ли у меня в юности какой-нибудь развернутый план? Скорее всего меня вел инстинкт, обострившийся после смерти Саши. В каждый конкретный момент я знал, что надо делать, чтобы осуществилось и произошло то, что я еще не очень ясно представлял. Это был инстинкт момента с неким пристрелом на ближайшее будущее.
Огромная и просторная, вросшая сваями в вечную мерзлоту на севере и в пески бухарских пустынь на юге брюхом, подпираемая Уральским хребтом, опустившая слюнявую морду в болота на западе и держащая охранную свору тихоокеанского флота на Дальнем Востоке, лежала империя. Инстинкт состоял в том, чтобы сначала расшатать ее основы, заставить ее чесаться боком, как старую корову, о высохшее дерево, начать искать блох в своей проржавевшей шкуре, зазудить, а дальше - посмотрим.
Так же как и я сам, думала - оглядываясь на малознакомый, но такой чистый и либеральный, пахнущий демократическим одеколоном Запад - большая часть общества и, в первую очередь, та ее часть, что нынче называют интеллигенцией. Она подчас была образованнее дворян, не глупее, так почему же и нет?… Интеллигенции хотелось, чтобы с нею считались, она полагала монархизм глубоким пережитком, она заботилась о народе и, понимая, что без народа ей не добиться никакой, даже иллюзорной, власти, колыхала этот народ, подначивала, разъясняла ему его историческую роль. А определенное количество его, народа, в частности рабочие, жили в ужасающей нужде. Во времена моей молодости в Петербурге рабочих проживало около 140 тысяч, это около одной шестой части всего населения. И уж этим людям терять было решительно нечего!
Не следует думать, впрочем, я об этом уже говорил, что первые революционные кружки в Петрограде организовывал лично и непосредственно вождь мирового пролетариата. Вождь в это время только недавно переехал в Петербург, обживался, зарабатывал на жизнь, выступал как помощник присяжного поверенного, то есть как адвокат на мелких процессах, - к процессам крупным мой патрон, знаменитый адвокат М. Ф. Волькенштейн, меня пока не допускал; да к этому я, вопреки желаниям матушки, и не стремился, освобождая время для другой, "своей" работы, которая меня интересовала значительно больше, - "вождь" отчаянно экономил на себе, ходил пешком, а не ездил на конке, записывал расходы, но тем не менее ухаживал за девушками. В суде в то время было принято выступать во фраке. Я надевал в этих случаях фрак покойного отца. Будущий предсовнаркома и будущий вождь мирового пролетариата завязывал связи, дружил со студентами и, в частности, со студентами-технологами. Глеб Кржижановский и Леонид Красин - мои спутники по революционной работе на многие годы - это из студентов Технологического института. А кружки уже были. У аристократии и высшего дворянства - салоны, у разночинной интеллигенции - литературные и философские общества, социал-демократы заводили свои кружки. В этих кружках обсуждались теоретические проблемы, которые по существу являлись противоправительственными. "Манифест" был уже переведен на русский язык, и идеи его входили в общество. В соответствии с этим в рабочую среду внедрялись идеи социал-демократии и основы политической экономии Маркса с ее диалектикой общественной жизни. Этим и занимались участники кружков. Среда, кстати, сочувственно на это отзывалась. Призрак, о котором писал Маркс, уже начинал бродить возле Петербурга и крупных промышленных городов России.
Были также рабочие школы, в которых бесплатно преподавали студенты, обучая рабочих и рабочую молодежь грамоте, арифметике, основам естествознания. (Почему-то особой популярностью пользовалось дарвинское учение об эволюции: рабочих привлекали его логическая накатанность и доступность.) Молодежь ведь почти всегда бескорыстна и желает служить Отечеству. Под сурдинку между уроками по географии и грамматикой молодые учителя объясняли своим рабочим слушателям что-либо и из социологии. Что-нибудь о природе прибыли, о правах рабочих. Правительство понимало, что углублять границу между рабочим и хозяином, который нередко низводил своего рабочего до положения раба, не следует, невыгодно, это ведь тоже народ, и поэтому правительство кое-какие законы, регламентирующие эксплуатацию, выпускало. Хозяева эти законы придерживали, трактовали в свою пользу. Из классов легальных воскресных школ потихоньку расползалась правда.
Власти на все эти "легальные" кружки и школы, а их, повторяю, было множество, смотрели подозрительно, подсылали агентов и осведомителей, устанавливали за отдельными "учителями" и их "учениками" негласный полицейский надзор, старались диктовать, что преподавать и в каком объеме. Доходило до курьезов: вот, к примеру, сложение и вычитание преподавать было можно, а умножение и деление - это уже, по мысли власти, были знания, для рабочего избыточные.
Тот самый "инстинкт", о котором я уже упоминал, подсказывал, что именно здесь, в рабочих кружках, воздействующих на отдельных сознательных рабочих, спрятан резерв той силы, которая способна противостоять царской системе. Но силу эту еще надо организовать и точнее выявить. Чем больше осмысленно недовольных - тем лучше. В первую очередь было необходимо перейти от "переуглубленных" занятий с небольшим количеством избранных рабочих на более широкую рабочую аудиторию. А говоря попросту, надо было перейти от пропаганды в рабочей среде к агитации. Попытаться раскрутить этот механизм. Для этого в первую очередь надо было объединить все марксистские кружки Петербурга. Собственно, так и возник "Союз борьбы за освобождение рабочего класса".
Отсюда, из этой задачи, вытекало два обстоятельства: первое - необходимость создания печатного литературного органа. Забегая вперед, должен сказать, что в то время печатный орган так нами и не был организован. Рукопись первого номера "Рабочего дела" была захвачена полицией. Нас всех попросту пересажали. Идея осуществилась много позже - только после моего освобождения из сибирской ссылки, во время первой эмиграции. Заработала за границей знаменитая "Искра". Она регулярно поступала в Россию. Об этой газете и об "искровском" периоде партии много было написано и известно публике, позже я тоже к этому вернусь. Здесь же будет уместно сказать еще раз, что у творческого человека идеи, наработанные в юности, обычно добросовестно служат потом целую жизнь. Главное, чтобы они были. Не ленитесь, много работайте и фантазируйте в молодые годы. Мечты, как ни странно, сбываются.
Второе из упомянутых обстоятельств заключалось в том, что переход к агитации, особенно печатной, неизбежно должен был вести к неотвратимым арестам в нашей среде. Практически на каждом заводе или фабрике по-настоящему революционно настроенных рабочих немного, и они все на виду. Появление любой листовки сразу активизирует сыск, и эти достаточно опытные господа быстро переловят всех рабочих активистов. Таков был ход возражений на мои предложения о развертывании агитации. Я со своей стороны доказывал, что в этом случае на месте одного "отловленного" рабочего немедленно возникает двое новых, распропагандированных этим энтузиастом. Важно только в этой новой пропагандистской деятельности, которая начинает вестись с экономических моментов, не скатиться на позиции английских тред-юнионов. То есть организация должна была идти боевым революционным путем и экономические требования не должны затмевать политических. И жизненно необходимым становилось немедленно создавать новые политические контакты, искать возможность установления связей с группой Плеханова. Практической, а еще больше теоретической помощи, в которой мы так нуждались, можно было ждать только оттуда.
Это в теории, а на практике надо было предельно обезопасить товарищей от возможных провалов. Поэтому приходилось вводить жесткую конспирацию, исключать из повседневной практики любую разболтанность, ненужные встречи, а иногда и старые знакомства. Конспирация стоила молодым революционерам многих неудобств.