Мохандас Карамчанд Ганди - одна из наиболее харизматичных фигур XX столетия. Рабиндранат Тагор дал ему имя Махатма - "Великая душа", под которым он стал известен всему миру. Выходец из богатой касты купцов и блестяще образованный юрист, он стал на путь сурового аскетизма и заложил основы нового философского учения. Он возглавил освободительную борьбу против британского господства, призывая своих сограждан проявлять мужество и ненасилие. Чтобы приостановить столкновения внутри страны, он обошел пешком Восточную Бенгалию и Бихар, призывая индусов, мусульман и сикхов к прекращению беспорядков. Его идейное и политическое наследие оказало заметное влияние на многих деятелей антиколониального и демократического движения и снискало ему всенародную любовь и почитание.
Содержание:
-
Кристина Жордис - МАХАТМА ГАНДИ 1
-
ПРЕДИСЛОВИЕ 1
-
НАЧАЛО 2
-
В АНГЛИИ 7
-
ЮЖНАЯ АФРИКА (1893–1914) 9
-
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ИНДИЮ. УСИЛЕНИЕ МОЩИ (1915–1920) 23
-
ГОДЫ БОРЬБЫ (1920–1928) 33
-
АПОГЕЙ (1928–1934) 39
-
СОЗИДАТЕЛЬНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ (1934–1939) 44
-
ВОЙНА 49
-
МУЧЕНИК 53
-
МЫСЛИТЕЛЬ АЛЬТЕРНАТИВНОЙ СОВРЕМЕННОСТИ? 57
-
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ М. К. ГАНДИ 58
-
ЛИТЕРАТУРА 58
-
-
Примечания 59
Кристина Жордис
МАХАТМА ГАНДИ
Судьба рода человеческого сегодня, как никогда, зависит от его нравственной силы. Путь к радости и счастью лежит через самоотверженность и самоограничение, где бы то ни было.
Альберт Эйнштейн
Франц Кафка сказал мне: "Совершенно очевидно, что теперь движение Ганди победит. Посадив Ганди в тюрьму, они лишь придадут его партии гораздо больший импульс. Ибо без мучеников любое движение вырождается в клуб по интересам, объединяющий людей, бессовестно спекулирующих на своем успехе. Река превращается в лужу, где загнивают все идеи о будущем. Ибо идеи, как, впрочем, и всё в этом мире, что имеет надличностную ценность, живут лишь за счет личных жертв".
Густав Яноух
ПРЕДИСЛОВИЕ
На заре XX века позиции британского империализма были по-прежнему прочны. Индия же, по словам Джавахарлала Неру , погрязла в "болоте нищеты и пораженческих настроений, тянувших ее на дно", на протяжении многих поколений она отдавала "свою кровь, свой труд, свои слезы, свой пот", и это подточило ее тело и душу, отравило общественную жизнь во всех ее проявлениях, подобно смертельной болезни, разъедающей плоть и убивающей медленно.
Явился Ганди.
"Он был точно мощный приток свежего воздуха, побудившего нас расправить члены… луч света, пронзивший мрак; точно вихрь, перевернувший всё вверх дном, в том числе наше мышление. Он не сошел с неба; он словно возник из индийских масс, говорил на их языке и постоянно обращал внимание на них, на их ужасающее положение" .
Человек, которому предстояло изменить судьбу страны, был совершенно невзрачным. "Маленький человек жалкой наружности", но вместе с тем твердый, как сталь, или как скала. "Несмотря на невыразительные черты, набедренную повязку и наготу, в нем было что-то царственное, требовавшее повиновения… Его спокойные и серьезные глаза с цепким взглядом проникали в самую вашу душу; его голос, четкий и ясный, пробирал, доходил до самого сердца и переворачивал внутренности… Начинали действовать чары, магнетизм…" В его присутствии у каждого возникало "ощущение причащения". Откуда брались эти колдовские "чары"? Конечно, не от разума, хотя призывы к рассудку тоже были; не из ораторского искусства и не из гипнотизма фраз - они были простыми и краткими, ни одного лишнего слова. "Вас захватывала абсолютная искренность этого человека и его личности; складывалось такое впечатление, будто он обладал неисчерпаемыми запасами внутренней силы" .
Однако уже при жизни Ганди его считали возможным критиковать. Вероятно, кое-кому претила сама мысль о вожде, святом или герое. В нем предпочитали видеть заурядного человека, действующего в силу обычных побуждений (личная выгода, борьба за власть, банальное тщеславие: "осознание самого себя как смиренного и нагого старика, сидящего на молитвенном коврике и сотрясающего империи силой своей духовной власти"), - короче, видеть за выдающейся личностью расчетливого человека, ловкача, влюбленного в свою славу и в конечном счете побежденного (как тогда казалось многим британцам - его врагам). Возможно, кого-то раздражал его эмоциональный подход к экономическим и социальным проблемам и то, что он напирает на религию (на самом деле, этику): тогда не допускалось смешивать религиозные принципы с политикой - областью, которую именовали разумом , тогда как Ганди действовал "магнетизмом" и пытался завладеть воображением народа, чтобы лучше направлять его. Возникал вопрос о связи между духовностью и политикой. Отношение, вызывавшее боль, непонимание, потрясения. "Зачем пытаться изменить существующий порядок?" - писал Неру, бывший его учеником и другом. "Нет, достаточно было изменить сердце людей! Вот что называют религиозностью во всей ее чистоте в противовес жизни с ее проблемами. Она не имеет ничего общего с политикой, экономикой или социологией. И все же Бог знает, как далеко мог зайти Ганди в области политики!" Если у него действительно столь возвышенные цели, говорили его критики, зачем же тогда опошлять их, вступая в политическую жизнь, которая, как известно, по природе своей лежит далеко от поисков истины? Короче, никто не мог понять этой парадоксальной смеси "святого средневекового католика" и "политического лидера с практическим складом ума".
По меньшей мере, этот человек был подозрителен: не возникало сомнений, что под видом аскета скрывался хитрый человек себе на уме, ловко лавирующий, умеющий находить компромиссы между крайностями, между классами и партиями, способный проявить твердость в теории и гибкость в ее применении, радикально поменять свои взгляды, не заботясь о связи с прежними своими утверждениями, - короче, человек "необычайно сложный, смесь величия и низости, крупная политическая фигура, слишком политическая, что бросало пятно на его нравственные и религиозные концепции", каким его увидел "Поэт", то есть Рабиндранат Тагор, в 1926 году, прежде чем безоговорочно примкнул к Ганди. Причем Тагор подчеркивал склонность к компромиссам, "эту тайную недобросовестность, заставлявшую его доказывать себе путем мудреных рассуждений, что путь, на который он согласился, есть путь добродетели и божественного закона, даже если на самом деле было наоборот, и он не мог этого не знать". Значит, он в большей степени был политиком, чем святым, и тем более хитрым, непостижимым, что он беспрестанно публично исповедовался в своих сомнениях, колебаниях, ошибках и крутых поворотах, работая в условиях полнейшей "гласности", как мы сегодня бы сказали. Нравственность, любовь, религиозная лексика - было ли это позой, злоупотреблением громкими словами и чувствами, чтобы увлечь за собой толпы и произвести впечатление на противника?
Эти вопросы не подрывали веры индийцев в его искренность. Несмотря на его лексикон, "почти совершенно непонятный для современного нам среднего человека", по словам Неру, несмотря на неожиданные перемены взглядов, друзья считали его "великим человеком, единственным в своем роде, которого нельзя было судить по общей мерке или по канонам обычной логики". Поверив в него, они последовали за ним. Никогда ни один из них, в противоположность тем, кто говорил "на ином языке", - враждебные его мысли или попросту неспособные его понять, - не заподозрил его во лжи или обмане: "Для миллионов индийцев он воплощение истины, и все, кто его знают, чувствуют страстную серьезность, с какой он неустанно стремится поступать справедливо". Применять к этой необыкновенной личности банальные рассуждения, избитые фразы, расхожие теории, с какими подходят к среднему политику, было бы поверхностно, подчеркивает Неру. Он сам неоднократно пытался дать определение Ганди, переходя от любви к гневу, от удивления к восхищению, постоянно подправляя портрет, рамки которого были слишком узки для самой модели.
Возможно, более убедительным выглядит суждение противника, лорда Рединга, вице-короля Индии, который, вступив в должность 2 апреля 1921 года, имел с Ганди шесть долгих бесед: "Его религиозные взгляды, я полагаю, искренни, и он убежден почти до фанатизма, что ненасилие и любовь обеспечат Индии независимость и позволят ей сопротивляться британскому правительству".
С тех пор время, благо прошедшее, позволяет взглянуть со стороны, исследователи и специалисты стараются, хотя и не всегда успешно, сохранять критическую дистанцию, даже научную строгость, принимая во внимание всё, что было написано прежде их. На смену Ганди-христианину, святому и мученику из первых научных трудов пришел "секуляризованный Ганди, чье лидерство и методы политической борьбы вызывали больший интерес, чем религиозные идеи"; в недавнем времени пытались дать "более реалистичную оценку итогов его деятельности, сосредоточившись на богатстве его личности". У каждой эпохи был свой Ганди. И у каждого биографа, у каждого историка. Толкование этой бесконечно сложной личности находится в тесной связи с личностью того, кто о нем пишет, - таков вывод, напрашивающийся после прочтения нескольких из тысяч книг, написанных о нем на сотнях языков. "Конечно, мы переносим собственное мировоззрение на то, что мы пишем", - признается Роберт Пейн, известный писатель, историк, биограф. Тогда лучше сразу допустить, что объективности здесь быть не может.
"Прошло недостаточно времени, чтобы судить о нем объективно", - писал Неру, который был с ним так близок. "Его ужасно не хватает тем из нас, кто был с ним тесно связан, испытал влияние этого подминающего под себя и столь притягательного человека… Вот почему личное отношение играет среди нас слишком большую роль, влияя на наши суждения и даже искажая их". Допустим. Но "объективность", возникающая на расстоянии, рискует упустить главное - неугасимый "внутренний огонь", "необычайную способность делать невероятное возможным", в которую верили все. "Те, кто не знал его близко, должно быть, плохо себе представляют, каким внутренним огнем горел этот мирный и смиренный человек. В общем, - заключает Неру, - ни те ни другие не смогли бы оценить или понять, как все было на самом деле".
Не будучи специалистом по Индии или биографом Ганди, а только увлеченной писательницей, знакомой с Азией, я чувствую себя вправе, благодаря этим словам, взяться за вдоль и поперек изученную тему, зная, что не смогу привнести ничего нового, и все же желая подойти к ней по-своему, поскольку она вечно останется открытой, ведь точку поставить нельзя. "Всё в нем - необыкновенный парадокс" - так сказал Неру.
Наш нарождающийся век принял бы благосклонно мыслителя альтернативной современности, искателя истины, другими словами, "религиозного" человека, но не христианского святого, каким его начали почитать на Западе, и близкого к пророкам новой эры, как предполагает писатель Мартин Грин, ставящий его вровень с Толстым. Близкого к людям, чье мировоззрение повлияло на конец века, для которого, как и для нашего, были свойственны некоторые особенности, как то: забота о сохранении природы, бунт против материализма, уклон в область духовного. Многие считают Ганди пророком грядущего века, того, что пострелигиозная культура назвала "духом". Дух, сила духа, воплощенные в нем в максимальной степени, - вот что придает смысл слову "человечность".
НАЧАЛО
"Порбандар" - слово, пробуждающее фантазию. Мир рыбаков, судовладельцев, кораблей, курсирующих между Индостаном, Аравийским полуостровом, восточным побережьем Африки, вплоть до Южной Африки, где Ганди однажды откроет свое призвание… Однако к моменту рождения Ганди, 2 октября 1869 года, это был лишь небольшой сонный рыболовецкий порт в Гуджарате.
Город Порбандар "с узкими улочками, базарной толчеей, толстыми стенами, с тех пор по большей части разрушенными, находится в трех шагах от Аравийского моря. Дома, лишенные архитектурного величия, построены из белого камня, который с годами твердеет и мягко отсвечивает при заходе солнца; он принес Порбандару романтическое название "Белого города". Важное место в нем занимают храмы; сам родовой дом Ганди был выстроен подле двух храмов. И тем не менее средоточием всей жизни было, да и сейчас является море".
Еще в конце XIX века многие семьи поддерживали деловые связи по ту сторону океана. Именно связи такого рода вызвали отъезд Ганди в Южную Африку.