"Крестьянин"
Интеллектуальная элита порой неохотно шла за Ганди, и это неудивительно. По словам Неру, хотя Ганди и не был крестьянином, он представлял сельские массы Индии: "Человек могучего ума и широких взглядов; очень человечный, но при этом аскет, который научился владеть своими страстями и эмоциями, сублимировать их и направлять в русло духовности; наделенной поразительной личностью, он притягивал людей, как магнит… всё это выходит далеко за рамки крестьянской натуры", и все же, "несмотря на всё, это был великий крестьянин, человек, по-крестьянски смотревший на дела этого мира, который был и по-крестьянски слеп к некоторым аспектам жизни".
В общем, упрямство, ограниченность, которую он сам за собой признавал, - этот "архаизм", за который его часто упрекали (хотя его религиозные и социальные идеи, отнюдь не цепляясь за прошлое, были, напротив, глубоко новаторскими, примиряя старое и новое - предлагая "новый язык в общественной жизни и новый набор политических и социальных ценностей", преобразуя обряды и институты, которые определяли собой самобытность и статус). Но именно это сходство с сельским населением ("Индия, даже городская, даже новая промышленная Индия, несет на себе отпечаток крестьянства") превращало Ганди, по словам Неру, в "кумира и любимого вождя". Что касается интеллигенции, то мало кто тогда ясно осознавал, какие потрясения он вызовет к жизни. Разумеется, они отдалились от крестьянских привычек: "Старый образ мыслей, древние костюмы, религия наших отцов - всё это стало нам чуждо. Мы были "современными" и мыслили категориями "прогресса", индустриализации и повышения уровня жизни. Мы считали точку зрения крестьян реакционной; все больше и больше людей с надеждой обращались к социализму и коммунизму. Как же мы пришли к политическому объединению с Гандиджи, как превратились в его усердных учеников?"
Да, как? Конечно, нужно учитывать его личность, его харизму, его способность подладиться под любого. Его магнетизм - "эту неопределимую, странную силу, которая напрямую воздействует надуши других людей". Но такого объяснения недостаточно. "Его противники были не согласны с его жизненной философией, даже с большей частью его идеалов. Зачастую они не понимали его".
И как же тогда? Возможно, секрет частично заключается в действии: после стольких лет бессилия и бездеятельности - наконец-то выход для энергии; после косности руководителей, опутанных своими предрассудками, воспитанием, идеалами, - наконец-то человек, наделенный большой способностью к политическому творчеству и призывающий к действию. "Действию мужественному и энергичному в сиянии этики, которое оказывало неотразимое воздействие и на ум, и на чувства". И потом, в мощном воздействии Ганди на массы было что-то убедительное (хотя с тех пор фигура политического лидера утратила свою притягательность, нужно представить себе ту эпоху и подумать о том, что Ганди использовал свое влияние не для того, чтобы прийти к власти, которой не желал, не для того, чтобы стать тираном, - миллионы смертей, массовое убийство: все главные варварства современной истории свершились при его жизни - а чтобы исполнить свою "миссию служения"). "У нас всегда было такое чувство, что, хотя мы мыслим более логично, Ганди знает Индию гораздо лучше нас". Это знание было необходимо для действия. И если отринуть его "эксцентричность", оставалось главное - воля к переменам. Неру, признавая эту смущающую двойственность, утверждает: "Несмотря на свои крестьянские представления, это был прирожденный бунтарь, революционер, желавший глубинных потрясений, и никакой страх перед последствиями не мог его остановить". (Этот подрывной характер распознали индусские консерваторы, и в том числе убийца Ганди, несмотря на "внешне безобидную простоту его утверждений".)
И вот, несмотря на спорные выражения, например, "рам радж" - золотой век, к которому надо вернуться, - несмотря на всю эту религиозную терминологию (в которой они предпочли увидеть "способность достучаться до сердца народа") и акцент на душевных качествах вместо конкретной программы, интеллигенция, убежденная эффективностью его ненасильственных методов, в первое время примкнула к Ганди.
Со своей стороны, Ганди, не выступая против нее, не доверял ей роли передового отряда народных защитников, которую она охотно себе приписывала, опасаясь, что эти активисты с "передовыми взглядами" и "побудительными мотивами идеологического порядка постараются утвердить собственное главенствующее положение от имени бедных и эксплуатируемых". Поэтому, как утверждает философ, социолог и публицист Ашис Нанди, подробно изучивший отношения Махатмы с интеллигенцией, анализируя политическую подоплеку его убийства, "первое, что он предпринял, было дезинтеллигизировать индийскую политическую жизнь". С этой попыткой могло быть связано и использование его терминологии, одновременно новой и древней, которая так удивляла и зачастую раздражала людей его круга. Он отдавал предпочтение массам, позаимствовав "у небрахманских кругов, купцов и крестьян из низших каст множество их культурных особенностей", которые он выдавал за подлинный индуизм (Нанди называет это "поставить некоторые маргинальные аспекты индусской культуры в самый центр этой культуры").
Наметив себе множество самых разнообразных задач, он оказался в неустойчивом положении по отношению к интеллектуальной элите, и это подорвало его позиции. Сознавая его власть над народом, руководители конгресса порой использовали его, а потом тактично игнорировали, когда его приоритеты слишком отдалялись от их собственных. Но он приспосабливался к этим взлетам и падениям с улыбчивым реализмом, довольный тем, что его отодвигали в сторону, лишь бы не мешали продолжать дело всей его жизни - строить ненасильственное общество разнообразными способами, не обязательно связанными с политикой, - и зная, что, как опытный политик, он снова встанет у руля, когда сочтет нужным.
Но в 1920 году, раззадоренная новизной его взглядов, элита с воодушевлением последовала за ним, отрекшись от денег, медалей и положения в обществе, даже борясь за честь пойти в тюрьму. "Боже! Какой опыт! Во мне столько любви и привязанности к простым людям, теперь для меня честь быть среди них. Плащ факира снес все преграды", - писал из своего поселка бывший председатель судебной палаты, помолодевший, как он говорил, на 20 лет. Ему вторил Мотилал Неру, отказавшийся от престижной должности адвоката и роскошного образа жизни: "Какое падение, друзья мои! Но на самом деле я никогда еще не наслаждался жизнью лучшим образом". Счастье было в необладании, внутренней свободе в четырех тюремных стенах. Тысячи людей прошли через этот опыт. Ими овладело лихорадочное стремление к самопожертвованию. "Я почти забыл о своей семье, жене, дочери", - напишет Джавахарлал Неру.
ГОДЫ БОРЬБЫ (1920–1928)
Ганди постоянно был в дороге. За семь месяцев он изъездил всю Индию - по жаре, во влажном климате. В неудобных поездах, которые день и ночь осаждала толпа, желавшая его увидеть: для них это было равноценно паломничеству в священный город Бенарес. Однажды жители одного глухого поселка заявили, что, если поезд Ганди не остановится на их полустанке, они лягут на пути, и пусть их переедут. Поезд остановился, в полночь появился разбуженный Ганди. Прежде шумная толпа упала на колени и заплакала. По другой, менее назидательной версии этого известного происшествия, народ не застыл в благоговейном молчании, а наоборот, ввалился в купе, где спал несчастный Ганди, с горящими факелами в руках и вопя во всю глотку: "Махатма Ганди, ки джай!" Изъявления любви изнуряли ее предмет. "Их радость - моя боль". По-прежнему он продолжал верить, что, несмотря на все это, несмотря на присвоенный ему титул, он - ничто.
"Если до сих пор это бремя не раздавило меня, то лишь благодаря чувству, что я ничто и потому что я осознаю свою ограниченность".
Смиренно быть никем: "Как только начинаешь воображать, что ты что-то из себя представляешь, начинается эгоизм". И все же любовь и поддержка масс были необходимы для его миссии.
Он, не обладавший ораторским даром и зычным голосом, обращался к огромным собраниям, иногда из более сотни тысяч человек, которые, конечно, не могли его расслышать, но все же надеялись, что на них снизойдет его дух. Вместе с Мухаммедом Али он советовал людям отказаться от одежды иностранного производства. Почему бы не избавиться от нее прямо сейчас? Сложим в большую кучу и сожжем (точно так же он поступил со свидетельствами о регистрации в Южной Африке). Рубашки, пиджаки, брюки, шляпы, носки и нижнее белье (в некоторых случаях люди оставались голышом) - импортные товары горели ясным огнем, а Ганди проповедовал о возвращении к прялке: надо не покупать фабричную продукцию, пусть даже и индийскую, а учиться прясть и ткать, чтобы одеваться самим.
Поэт Тагор пришел в ужас от этих аутодафе. Ему они казались шагом назад, противоречием духу науки, двигателю прогресса, расточительностью под воздействием старых предрассудков. В своем желании "вернуть разум на отобранный пьедестал" он выступал против сверхъестественного, мистических откровений и прочей чуши, одолевавшей Индию, а такие поступки способствовали регрессу. "Прясть и ткать" - это что, "призыв нового века"?
Тем временем Ганди каждый день прял, сидя за своей прялкой (по его собственному признанию, до возвращения из Южной Африки в 1915 году он ни разу не видел этого инструмента). Это был ритуал, причастие, молитва. Ритм колеса прялки сочетался с монотонным повторяющимся напевом: "Рама, Рама, Рама…" Скоро каждый начнет прясть и каждый облачится в кхади. Он нарисовал флаг Индийского национального конгресса: в центре - ручной чарх (прялка). В сентябре 1921 года, чтобы носить только кхади и достигнуть еще большей простоты, он в очередной раз сменил свое одеяние и стал носить только набедренную повязку - "костюм нищего". Его друзей это удивило и позабавило, как и лондонские толпы в 1931 году, когда он, несмотря на холодную пасмурную погоду, показался на улице в таком минималистском облачении.
Полунагота. Она объединяла его с народом, с теми, у кого не было ничего. Своим телом он зримо, непосредственно примыкал к страданиям других, равно как и своими повторяющимися постами, которые дважды чуть не уморили его. Благодаря отсутствию признаков богатства на своем теле он становился таким же бедняком, как они, его нельзя было отличить от нищего, поскольку у него ничего не было. Применять в собственной жизни принципы, которым он учил: "верить и делать". Одно переходит в другое. Любить и разделять - это тоже сопряженные понятия. Переживать всем своим телом (а это единственный способ полностью проникнуться идеей), чувствовать своей плотью положение отверженных. Народ не ошибся, разглядев в его наготе выражение любви и доверия. Тагор смирился: "Махатма Ганди появился на пороге миллионов обездоленных в Индии, одетый, как они, говоря на их собственном языке… Кто еще так же безраздельно принимал огромные массы индийского народа, как собственную плоть и кровь!.. Как только в двери Индии постучалась любовь, они распахнулись настежь. Всякая внутренняя скупость исчезла". Тагора восхищало "открытие самого себя через страну": "Умы, изглоданные ложью, неспособны понять смысла великой любви, возженной в сердце народном любовью Махатмы".
Спорный символ
Пока народ вместе с Ганди восходил к вершинам любви, как реагировало британское правительство?
Поначалу оно притворялось глухим, полагая, что столь абсурдный план, как несотрудничество, рухнет сам собой. В апреле 1921 года лорд Рединг сменил лорда Челмсфорда на посту вице-короля. В сентябре братьев Али арестовали за разложение индийских войск. Тотчас был подписан манифест, призывающий каждого солдата или гражданского, работавшего на правительство, отказаться от своей должности.
Столкнувшись с мятежом, Великобритания пустила в ход мощный аргумент: послала в Индию принца Уэльского. Вот тогда-то движение и показало всю свою мощь. Принца и его кортеж проигнорировали точно так же, как бойкотируемые английские товары: 17 ноября 1921 года состоялся массовый хартал, Бомбей словно вымер, принца и его свиту никто не встречал; протест ударил по символу королевской власти. Были даже беспорядки (58 погибших, 381 раненых). Увидев это, Ганди, который в тот день жег английский хлопок, решил голодать, пока беспорядки не прекратятся. Пять дней. Страсти улеглись.
Правительство решило применить репрессии. В декабре 1921-го - январе 1922 года около тридцати тысяч человек были брошены в тюрьмы, каждый день - в тюрьме и вне ее - индийцев наказывали кнутом. Ответ правительства был "суровым, диким, примитивным, жестоким", как выразился Ганди. Прессе зажали рот, собрания запретили. Однако националисты не унимались, требуя новых действий, со всех сторон осаждая Ганди, которого конгресс наделил в декабре 1921 года всей полнотой полномочий.
Тогда тот предложил начать массовую акцию гражданского неповиновения (которая была бы большой политической встряской), но в одном отдельно взятом регионе, а не в общенациональном масштабе: в районе Бардоли, в окрестностях города Сурат в штате Гуджарат. 1 февраля 1922 года, как обычно, Ганди учтиво поставил вице-короля в известность о своих планах. Нужно сделать выбор между "массовой акцией гражданского неповиновения и незаконными репрессиями против законных действий народа". На этот ультиматум было отвечено, что на самом деле выбор между отсутствием законов, с соответствующими последствиями, и "соблюдением принципов, лежащих в основе любого цивилизованного правления".
Бардоли: конечно, всего один регион, но зато дисциплинированный, полный решимости и ненасильственный. Но 5 февраля в Чаури-Чаура, небольшом городке за 1300 километров от Бардоли, разбушевавшаяся толпа разорвала на клочки и сожгла живьем полицейских, стрелявших по процессии после некоего инцидента, когда у них уже не было оружия. Известие об этом зверстве настолько потрясло Ганди, что он решил приостановить кампанию в Бардоли. И снова его послушали. Очередное доказательство необычайного морального авторитета, который он приобрел.
Но что сказать о членах конгресса? Эта внезапная остановка, когда они уже собирались укрепить свои позиции и продвинуться на всех фронтах, как сказал молодой Неру, сидевший тогда в тюрьме, привела их в ярость и замешательство. Правительство могло само спровоцировать эти беспорядки, чтобы доказать неэффективность сатьяграхи. Неужели мы остановимся на полпути из-за вспышек насилия на окраинах? Неужели какая-то "глухая деревня и группка возбужденных крестьян" положат конец борьбе за свободу целой нации? Неужели все эти жертвы принесены зря? А тюрьмы, где до сих пор прозябают сотни сатьяграхов? К чему эти огромные усилия, если мы готовы всё бросить, рискуя отвратить от себя самые преданные войска? Что такое Индийский национальный конгресс: политический институт или место для душевных терзаний? После нескольких месяцев, проведенных в тревоге, правительство, несомненно, переведет дух и перехватит инициативу (в самом деле, Ганди, которого до сих пор не трогали, опасаясь последствий, вскоре будет арестован).
16 февраля 1922 года в "Янг Индия" появилась статья, которую Ромен Роллан, перепечатавший большую ее часть в написанной им биографии Ганди, называет публичным покаянием. "Лучше тысячу раз показаться отступником от истины в глазах света, чем поступиться собственной правдой", - писал Ганди. Он публично наложил сам на себя пятидневный пост. "Я должен подвергнуться личному очищению. Я должен быть в состоянии лучше улавливать малейшие перемены в окружающей атмосфере". Роллан, восхищающийся "таинственной силой этой души, вбирающей содрогания своего народа", видит в этом поступок исключительной нравственной силы, хотя и политически обескураживающий. Ганди не замалчивал этого последнего момента, формулируя проблему в религиозном ключе: "Радикальное изменение наступательной программы, возможно, глупо в политическом плане, но нет никаких сомнений, что это мудро в религиозном плане". Вечно два плана. Он старается реалистичным образом описать опасности, которыми чревато продолжение действия в неблагоприятных обстоятельствах. Сотрясаемая вспышками насилия, Индия еще не готова. Религиозный порядок на самом деле согласуется с политической мудростью. В каждом событии есть высшее значение, примиряющее между собой разные аспекты (те, кто обвиняет его в двуличии, лучше бы поразмыслили над этой статьей, показывающей, как работает его ум). В своих выводах он опирается на принцип, хорошо знакомый индийцам: "Хотим мы того или нет, этот инцидент доказывает единство всякой жизни". Единство Существа, стоящего над раздорами и расколом. Ибо когда последуют репрессии, отрицательные последствия вступят в цепную реакцию, одни будут расплачиваться за других. Приостановка акции и покаяние разорвут эту цепочку в моральном отношении: они "перенесут нас на то место, где мы были до трагедии".
"Если бы мы не остановились, - писал Ганди Неру, - уверяю вас, мы вели бы не ненасильственную борьбу, а по большей части насильственную". Позже Неру признал: "Почти не вызывает сомнений, что, если бы движение тогда продолжилось, вспышки насилия возникали бы все чаще. Правительство топило бы их в крови, наступило бы царство террора…" Чаури-Чаура стала последней каплей. Ганди почувствовал подземные толчки. "Благодаря долгой и тесной связи с массами он словно приобрел (как это часто бывает с великими народными вождями) шестое чувство; он чувствовал массы, угадывал их поступки, их возможности. Повинуясь своему инстинкту, он соответствующим образом менял свои поступки, а потом пытался облечь свое решение в покровы логики для ошеломленных и разъяренных коллег". Сомнения, внутренние муки. Чарлз Эндрюс, большой друг Ганди, повидавший его после волнений в Бомбее, рассказывает, что тот был "растерянный и осунувшийся, словно вышел из долины теней".