Каковы были его приоритеты? Какие выводы он мог извлечь из борьбы в эти последние годы? Копаться в себе было привычным для Ганди. И все же речь шла не только о том, чтобы обрести себя, а о том, чтобы дать новую силу своим идеям, наполнить их надеждой. Еще до того, как попасть в тюрьму, и в еще большей степени после освобождения он заметил, что даже в его окружении дух самопожертвования исчез, в большинстве случаев люди руководствовались личными интересами, а его нравственно-религиозный подход к политике не вызывал единодушного одобрения. Свараджа не удалось добиться за год, как он обещал. Большинство последователей движения несотрудничества примкнули к нему по расчету, поскольку считали его эффективным средством, а не по глубокому убеждению, потому что верили в идеалы ненасилия. Когда он вышел из тюрьмы, между разными политическими фракциями полыхала борьба, раздоры между индусской и мусульманской общинами принимали обостренную форму, предвещая трагедию. Столько тревожных знаков!
Сварадж: конечно, это политическая независимость, но в представлении мечтателя Ганди - прежде всего, состояние совершенства, идеальная, но достижимая Индия. Как же достигнуть идеала? Освободившись от рабства, по-прежнему свирепствовавшего в разных формах, поскольку религии, смешанные с предрассудками, общество с клеймом неприкасаемости, деревня и женщины были его жертвами. Осуществить союз религий, уничтожить неприкасаемость, положить конец зависимости деревни, повсеместной неграмотности населения, угнетению женщины, детским бракам - вот какова была его программа. И начать с самых насущных проблем - быта: пища, гигиена, одежда - ни одна мелочь не укрылась от его дотошного внимания к повседневным заботам. В его директивах актуальные политические темы стоят рядом с указаниями по поводу чистоты отхожих мест, о том, как садиться, пить, есть, напоминанием о разных режимах питания, о точности в ведении счетов…
Зачастую британцы, когда не считали Ганди хитроумным политиком, видели в нем фанатика, возможно, святого, но, мягко выражаясь, странного, неспособного к здравому смыслу ("Вот горе! Что за беда от этих святых фанатиков! Ганди мухи не обидит, и он честен до невозможности, но он с легкостью возьмется за дела, связанные с отрицанием любого правления", - писал в отчаянии один вицекороль). Ганди же справедливо полагал, что он наделен чувством реальности. "Я утверждаю, что я идеалист, наделенный практическим складом ума".
Его сравнивали с великими мистиками - святой Терезой Авильской, святым Иоанном Креста - но не за мистицизм, а за способность сочетать, как и эти пророки, призыв к созерцанию и потребность действовать, за способность предаваться труду почти с одержимостью. Но, как и эти люди, он познал обратную сторону возбуждения и убеждения - периоды отчаяния, глубокой депрессии и тенденцию к физическому и эмоциональному истощению. Как человек, Ганди был более доступен в периоды намеренного ухода с политической сцены, когда он направлял свою энергию на достижение радикальных социальных преобразований, хотя для него социальные реформы и политическое лидерство были разными аспектами одной и той же деятельности, та же дхарма, то же стремление к истине.
"Жена тысячи пьяниц"
Политическая свобода зависела от экономического прогресса, который зависел от усилий целого народа. То есть от коллективной сознательности, сочетания всех видов деятельности.
В речах и статьях того периода постоянно присутствуют две темы: неприкасаемость и прялка. Конечно, кхади упоминался в программе несотрудничества, но в период, когда Ганди меньше занимался политикой, он возвел прялку в настоящий культ. Прясть было терпеливым и монотонным занятием, как молитва, которая требовала самообладания, необходимого для усмирения страстей, - упражнение в ненасилии. Причуда, думали прозападные индийцы и даже самые ярые его сторонники в Индийском национальном конгрессе.
Эти индийцы, как и британцы (пока не увидели в нем символа мятежа), находили, по меньшей мере, странным навязчивое увлечение архаичным инструментом - прялкой. Просто и те и другие не представляли себе реальной жизни в деревнях. Подавляющая бедность, которую не могла озарить никакая вера в Бога, как говорил Ганди: "Для мужчин и женщин, умирающих с голоду, Бог и свобода - всего лишь набор букв, не имеющий никакого смысла; освободителем для этих бедных людей станет тот, кто принесет им немного хлеба". Безземельные крестьяне, задавленные нищетой, и те, кто по полгода был обречен на безработицу. Их жалкие доходы можно было бы увеличить за счет мелких кустарных производств, считал Ганди: прясть и ткать у себя дома - дело малоприбыльное, но все-таки добавит несколько рупий в месяц к трем рупиям, которые они зарабатывают. Фермер, крестьянин должны прясть из экономических соображений; горожане тоже должны прясть, но уже по моральным или духовным соображениям. Совместно трудиться - значит, стать едиными, познать другого человека, разделив его труд, или хотя бы задуматься о его существовании - о его несчастном существовании. Прялка стала способом частично заполнить пропасть между богатыми и бедными.
Хотя это нельзя было воспринять всерьез как решение основных проблем нашего времени, сказал Неру, оно все-таки имело важное психологическое значение: "Не без успеха он старался навести мосты между городом и деревней, между буржуазной интеллигенцией и крестьянством…" Поскольку одежда влияет на психологию человека, который ее носит, и того, кто на нее смотрит, "облачение в кхади в его простой белизне подействовало на кичливую вульгарность буржуазного вкуса и усилило чувство общности с массами… Не только бедняки получили от этого моральное удовлетворение".
Понемногу прялка оказалась в центре экономической программы Ганди, именно на ее основе он намеревался внедрить усовершенствования в плане гигиены, эпидемических заболеваний, скотоводства… тысячи дел, из которых состоит жизнь в деревне, а он ни одним не пренебрегал.
К его рвению примешивалась тоска. Ему не давала покоя деревенская бедность. Однажды ему посоветовали проявить терпение. "Попросите жену пьяницы проявить терпение, - ответил он. - Я - жена тысячи пьяниц, я не могу терпеть".
Обернув бедра белой повязкой, босиком или в сандалиях, с лучезарной улыбкой на лице он, широко шагая, поднимался на возвышение во время митингов и высказывал свою просьбу: "Я пришел по делу, чтобы собрать средства на прялку. Кто знает, возможно, я здесь у вас в последний раз", - и обходил толпу своих сторонников, прося доказать свою преданность звонкой монетой. Подобно алчному лавочнику, который в сотый раз перепроверяет счета, заботясь о каждой копейке, он собирал деньги и драгоценности, улыбался своим поклонницам, продавал с аукциона дорогие золотые или серебряные шкатулки, а вырученные деньги перечислял в фонды кхади.
В ашраме Сабармати делали прялки (однажды заказов поступило столько, что спрос превысил предложение); на страницах газеты "Янг Индия" печатали списки заслуженных ткачей с точным указанием выработанных метров ткани; на заседаниях конгресса "играли" в прялку: делегаты приносили с собой нечто, напоминающее чехол для скрипки, доставали оттуда складную прялку и быстро сучили нить во время заседания. Ганди ввел новую моду. Все стали носить кхади - "ливрею свободы", по выражению Неру.
Убеждение или власть?
Столь мощная сила воздействия заставляет задуматься. Какого рода властью он обладал? Давление или убеждение? Ганди отказывался от использования силы. Но можно ли было без этого обойтись? Метод, целью которого было "перековать" противника, подчинив его своему влиянию, не мог быть неавторитарным. Наделе ненасилие могло подразумевать под собой крайнее нравственное принуждение. Оруэлл проанализировал позиции Ганди и Толстого: "Кто-то проникает вам в мозг и диктует вам мысли в мельчайших подробностях". Неру, исследуя гандиевское ненасилие, сознавал такую опасность, с которой пришлось бороться ему самому: "Можно ли представить себе большее принуждение, чем психологическое давление, благодаря которому Ганди плавил мозги множества своих учеников и коллег?"
Ганди сознавал эту власть, это очевидно; просчитал риски, это тоже ясно, и доказательство тому - его частые предупреждения. "Я хотел бы, чтобы читатель извлек для себя мораль: никогда нельзя принимать что бы то ни было как истину в последней инстанции, даже если это исходит от Махатмы, если только он не убежден в этом одновременно умом и сердцем". Призыв к разуму и к вере. Но порой он считал уместным пустить в ход это влияние, даже злоупотребить им. С близкими он мог быть неумолим.
"Этот мягкий человек (по словам одной ученицы из ашрама) может быть ужасно жестким и бывает таким, особенно с теми, кто дорог ему больше всех. И чем они ему дороже, тем больше он с них требует. Он держит их под неуклонным контролем, простирающимся не только на их слова и поступки, но и на их мысли. Именно к их дурным мыслям он наиболее безжалостен; им даже не нужно сознаваться, он читает в них, вырывает эти мысли из глубины их души еще до того, как они заговорят. Все боятся, но все ласкают его".
Кузнец человеческих душ, он брал "кусок необработанного железа" и преображал его в "прекрасный полезный предмет", а этот процесс требовал нескольких "сильных ударов молотом". Но в то же время он побуждал своих учеников к самостоятельности. Его отношения с мисс Слейд служат примером равновесия, тем труднее достижимого, что избыточное поклонение - и у женщин, и у мужчин - ставило под угрозу это ненадежное положение. Мисс Слейд, англичанка, дочь адмирала Слейда и "духовная дщерь" Ромена Роллана, бросила все, чтобы последовать за Махатмой, поселилась в его ашраме и стала его приемной дочерью под именем Мира - Мирабен (имя раджпутской принцессы из легенды, влюбленной в бога Кришну). На самом деле, Мира была страстно влюблена в своего учителя и ревниво заботилась о нем. "Она принесла окончательные обеты в его присутствии, - писал Ромен Роллан. - Она купается в счастье… зная Ганди, приняв его веру, она нашла свой истинный путь".
Мирабен писала Ромену Роллану 12 ноября 1925 года: "Ах, отец мой, я даже не могла себе представить, насколько он божествен. Я ожидала Пророка, а обрела Ангела". Ангелу пришлось урезонить свою слишком пылкую почитательницу; она не владела собой, когда его не видела; "простое замечание" с его стороны наводило ее на мысли о самоубийстве. Поклонение - это зависимость, которую Ганди считал болезнью.
"Иначе зачем тогда столь остро желать быть рядом со мной? Для чего прикасаться или целовать мои ноги, которые однажды будут холодны, как смерть? Тело - ничто. Истина, которую я представляю собой, перед вами… Зачем так отчаянно зависеть от меня? Зачем делать всё, лишь бы угодить мне? Почему не помимо меня и даже не вопреки мне? Я не устанавливаю никаких пределов для вашей свободы, кроме тех, на которые вы сами согласились. Разбейте кумира, если можете и хотите…" В конце письма он побуждал ее выйти из транса и больше никогда в него не впадать. Короче, Ганди желал, чтобы люди радостно сражались рядом с ним за более важное дело, а не замыкались мелочно в себе и своей любви: "Я счастлив, когда люди следуют за моими идеями, а не когда они идут за мной". Следовать за идеями - это призыв к пониманию, то есть к рассудку; следовать за человеком - призыв к вере, зачастую слепой. "Я не хочу быть объектом поклонения, на который обращена эта вера, но я определенно хочу верности моим идеям".
Между влиянием, приобретенным разумом, и давлением со стороны воли трудно провести водораздел, как и между подлинным убеждением и очарованностью учителем со стороны ученика.
Возвращение в политику
В течение 1925 года, согласившись стать председателем конгресса, Ганди разъезжал по стране, проповедуя зачарованным толпам свое "ненасильственное, консерваторское и анархическое кредо". Куда бы он ни направился, везде его осаждали толпы народа. Хорошо знавший его Луис Фишер, впоследствии написавший его биографию, рассказывает, что к вечеру его ноги были покрыты царапинами - знаками поклонения его приверженцев: увидеть его, очиститься, приблизившись к нему, склониться перед ним, дотронуться до него… Собиралось столько людей, что Ганди приходилось обращаться к ним стоя, потом обходить справа, слева, в надежде что люди останутся сидеть и не задушат его, но несколько раз этого избежать не удалось. Его начинали боготворить. Гонды, одно из племен Центральной Индии, поклонялись ему и создали его культ - он сурово отринул этот предрассудок.
В своей жизни ему несколько раз пришлось вот так пересечь всю страну - на поезде, на машине или пешком, медленно или побыстрее, без отдыха.
Неру, сравнивающий его с древними паломниками, одержимыми неутолимой жаждой скитаний, рассказывает, что таким образом он приобрел уникальные познания об Индии, "миллионы людей увидели его и общались с ним". "В 1929 году он отправился в Соединенные провинции проповедовать кхади. Я сопровождал его при случае по несколько дней и хотя уже сталкивался с подобным, не мог не поражаться огромности толп, которые он привлекал. Человеческий рой напоминал тучи саранчи. Пока мы ехали на машине по сельской местности, мы видели на расстоянии в несколько километров толпы от десяти до двадцати пяти тысяч человек, а на главное собрание дня порой являлось более ста тысяч". В те времена микрофонов не было, и эти толпы не могли его услышать, продолжает Неру, но это не было их целью: им было достаточно видеть его. "Ганди произносил краткую речь, чтобы попусту не тратить силы. Иначе он не смог бы жить в таком ритме час за часом, день за днем".
Эти поездки изнуряли Ганди: три-четыре выступления в день, ночлег каждый раз в новом месте, обильная переписка, которой он никогда не пренебрегал, статьи, которые он писал в дороге, бесчисленные разговоры с мужчинами и женщинами, пришедшими с ним посоветоваться, указания, которые он раздавал по малейшим домашним делам.
В ноябре 1925 года он вновь объявил пост, на сей раз на семь дней. Возмущенная и встревоженная Индия запротестовала: зачем снова голодать? "Общественности придется смириться с моими постами и перестать тревожиться. Они - часть меня самого. Как я не могу обойтись, например, без глаз, так не могу и без постов". Этот пост не имел ничего общего с политикой, он преследовал личную цель; пусть Ганди был "общественным пророком", его следовало принять таким, каков он есть, "со всеми своими прегрешениями", и порой предоставить одиночеству и ограничениям: они были нужны ему, чтобы подумать. "Я - искатель истины. Мои опыты, на мой взгляд, гораздо важнее, чем самые подготовленные экспедиции в Гималаи". Посты приносили ему открытия, о которых он "даже не мечтал".
В декабре 1925 года Ганди, совершенно измученный, провел избрание председателем конгресса своей подруги и ученицы Сароджини Найду и решил удалиться в свой ашрам, чтобы в течение года не вмешиваться в политику.
Он вышел оттуда лишь в декабре 1926 года и снова начал колесить по стране. Семь митингов в день. Порой он ограничивался тем, что поднимал вверх левую руку: каждому пальцу соответствовала цель. "Равенство для неприкасаемых", "использование прялки", "ни алкоголя, ни опиума", "союз индусов и мусульман", "равенство для женщин"; запястье, соединявшее руку с телом, было ненасилием. Иногда, не имея сил говорить от усталости, он молча сидел перед собравшимися, которых могло быть около двухсот тысяч, и огромная толпа молча молилась вместе с ним; он соединял ладони и благословлял толпу, потом уходил. Упражнение в молчании было еще одним шагом на пути к самообладанию.