Книга Матвея Гейзера, выпускаемая в серии "Жизнь замечательных людей", - свидетельство признания значимости выдающегося актера талантливого режиссера и видного общественного деятеля Соломона Михоэлса. Государственный еврейский театр, у истоков которого стоял Михоэлс и которым он руководил более тридцати лет, стал символом расцвета еврейской культуры в СССР. Этот первый во многовековой истории евреев театр возник вскоре после Великой Октябрьской социалистической революции и просуществовал до конца 1949 года, но след, оставленный им в многонациональной советской культуре, значим и сегодня.
В настоящем издании впервые публикуются ранее не известные читателю новые материалы, подробно рассказывается о жизни Михоэлса на фоне времени, в которое ему довелось творить, а также о людях, с которыми он дружил и работал. В частности, о М. Шагале, В. Анджапаридзе П. Капице, В. Зускине, И. Андроникове, П. Маркише и др.
Содержание:
-
Матвей Гейзер. Михоэлс 1
-
ОТ АВТОРА 1
-
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЬ НЕ СПЕТА 2
-
ПОТОМОК ПАТРИАРХА 5
-
ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ 8
-
МЕЖ ДВУХ МИРОВ 10
-
ЕЩЕ НЕ БЫЛО ГОСЕТа 12
-
ДВА ДЕМИУРГА 14
-
ТЕПЕРЬ ВЫ - МИХОЭЛС! 15
-
В МОСКВУ! В МОСКВУ! 16
-
ДОЛГИЙ ПУТЬ НА ЗЕМЛЮ ОБЕТОВАННУЮ С ОСТАНОВКОЙ НА ЛУБЯНКЕ 19
-
СЧАСТЬЕ И ГОРЕ СО МНОЙ 21
-
МИХОЭЛС, БАБЕЛЬ И "ЕВРЕЙСКОЕ СЧАСТЬЕ" 24
-
"БУДЬ НЕ ОЧЕНЬ ПРАВЕДНЫМ И НЕ СЛИШКОМ МУДРЫМ" 26
-
"БЛАГА НЕТ ЧЕЛОВЕКУ" 27
-
ТРИУМФ В ЕВРОПЕ, ЗА НИМ - "СУД ИДЕТ" 29
-
НА ИЗЛОМЕ 32
-
УДАРЫ СУДЬБЫ 34
-
СЕРДЦЕ МОЕ, ВЕРИКО 36
-
ЗДРАВСТВУЙ, БРАТ ИРАКЛИЙ 36
-
ПЕРЕД ОДЕССОЙ ВСЕГДА В ДОЛГУ 37
-
КОРОЛЬ ЛИР И ГРАФИНЯ ПОТОЦКАЯ 37
-
"ПРОМЕЖУТОЧНЫЙ ЮБИЛЕЙ" 43
-
НОВАЯ ПРАВДА 44
-
ЛИР ИЗ АНАТОВКИ 47
-
БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ 49
-
СОЛОМОН МИХОЭЛС ПРОТИВ АДОЛЬФА ГИТЛЕРА 51
-
ТРЕТИЙ ПЛЕНУМ АЕК 56
-
ШЕДЕВР ГАРМОНИИ И РИТМА 58
-
ПОСЛЕДНИЕ ВСТРЕЧИ 59
-
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В МОСКВЕ 62
-
В МИНСКЕ 63
-
СКРИПАЧ НА КРЫШЕ 66
-
ВСКОРЕ ПОСЛЕ УБИЙСТВА 68
-
ЭПИЛОГ 68
-
ИЛЛЮСТРАЦИИ 69
-
КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ 70
-
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА С. М. МИХОЭЛСА 71
-
КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ ИМЕНАХ, УПОМИНАЕМЫХ В ТЕКСТЕ 73
-
КРАТКИЙ ГЛОССАРИЙ 76
-
Матвей Гейзер. Михоэлс
Памяти моих родителей -
Доры Марковны Гейзер (Китайгородской) и Моисея Григорьевича Гейзера
ОТ АВТОРА
Более пятидесяти лет минуло со дня трагической гибели Соломона Михайловича Михоэлса. И если уж исходить из того, что "большое видится на расстоянии", то, очевидно, уже настало время по-настоящему оценить значимость личности этого великого актера и гражданина. Свидетельство тому - биография Михоэлса, выпускаемая в знаменитой серии "Жизнь замечательных людей".
Судьба Михоэлса давно уже стала легендарной. Блистательный актер и талантливый режиссер, стоявший у истоков создания одного из наиболее примечательных московских театров 20–40-х годов, театра, имевшего, по мнению В. И. Немировича-Данченко, "свои индивидуальные особенности не потому, что это еврейский театр, а потому, что в нем есть что-то однажды найденное, глубоко и бережно хранимое, потому, что в этом театре обязательная в искусстве страстность, без которой художник не может быть самим собой".
ГОСЕТ - Государственный еврейский театр, которому Михоэлс безраздельно отдал тридцать лет своей жизни, сегодня уже почти забыт. Между тем "вот где всегда ожидало событие - так это в еврейском театре, и там уж мы старались ничего не пропустить. Меня завораживала внутренняя музыкальность, ритмичность спектаклей, в которых тела, движения, голоса - все пело. И сквозь смех - такая грусть…
Конечно, главным чудом, центром, душой театра был его организатор и руководитель Соломон Михайлович Михоэлс. Вот уж был артист - другого слова не скажешь - и в комедии, и в трагедии…" - такими запомнились С. В. Гиацинтовой Михоэлс и ГОСЕТ 30-х годов.
Как все избранники судьбы, Михоэлс был человеком сложным, многоликим. Он был строителем и разрушителем одновременно, жизнь его была трудным прохождением через победы и поражения в годы, когда искренняя вера в счастливые будущие времена и страх перед каждым предстоящим днем органично уживались. Что поделаешь - прав был поэт Александр Кушнер, написав: "Времена не выбирают, в них живут и умирают…"
Время обладает удивительным свойством - оно все ставит на свои места. Правда, иногда через десятилетия, чаще - через столетия, порой - через тысячи лет, но почти никогда - "в свое время". Впрочем, допустима ли даже мысль о справедливой оценке своего времени? В разные эпохи находились отдельные люди, кланы, группы людей, желающие что-то изменить в этой жизни - будь то общественный строй или какой-нибудь институт при нем. Они обосновывали свои намерения целями высшей справедливости. Не больше и не меньше. Но, увы! Их высокие цели чаще всего приводили к применению негодных средств, и результат был почти всегда удручающий, а то и катастрофический.
Слишком от многого зависит истина. Приближенные Николая I обвиняли его в чрезмерной мягкости по отношению к декабристам, а в советских учебниках истории его величали Николаем Палкиным. Если уж в чем-то неоспоримо гениальное открытие Эйнштейна о том, что "все относительно", то более всего - в оценке исторических фактов и личностей. Во времена Новой и Новейшей истории люди страдали куда больше от навязанных им законов "справедливости" и их создателей, чем от своего несовершенства.
Историку театра необычайно трудно воспроизвести, воссоздать роли, сыгранные актерами в канувшие в Лету времена. Сохранилось, правда, множество рецензий - сегодня они могут показаться наивными, устаревшими, однако в них отразились не только стиль и язык 20–40-х годов, но и само время. Чудом дошли до нас кинопленки с фрагментами из спектаклей Михоэлса, магнитофонные ленты с его голосом, множество фотографий, но главное, что осталось - благодарная память людей, которые знали и любили артиста.
Ф. Гарсиа Лорка однажды заметил: "Нет ничего более живучего, чем воспоминания". Своими воспоминаниями о Михоэлсе со мной делились И. С. Козловский и Ю. А. Завадский, С. В. Образцов, Р. Я. Плятт, А. Я. Шнеер, Л. М. Фрейдкина, М. И. Туровская, С. М. Хмара, Е. М. Абдулова. Отдельно хочу сказать о роли Ивана Семеновича Козловского в появлении моей первой книги о Михоэлсе. В течение многих лет он следил за моей работой над книгой, помогал советами, направлял меня и даже написал к ней предисловие.
Много интересного о Соломоне Михайловиче мне рассказали его коллеги и ученики: М. С. Беленький, Э. М. Безверхняя, Э. М. Ковенская, А. Е. Герцберг, М. Е. Котлярова, Э. И. Карчмер, Г. М. Лямпе, О. М. Цибулевская, А. Б. Шмаенок.
Хочу поблагодарить художников Юрия Миронова и Семена Оксмана, которые бескорыстно и беззаветно трудились над оформлением моих книг. Навсегда сохраню благодарность редактору предыдущих книг о Михоэлсе, истинному моему другу Роксане Михайловне Шавердовой.
Считаю своим долгом поблагодарить работников ЦГАЛИ и ЦНТК, так любезно помогавших мне в архивных поисках.
Терпеливо, очень строго и по-доброму направлял меня покойный К. Л. Рудницкий (он успел прочесть значительную часть черновой рукописи).
Много душевных сил и времени уделил моей книге А. П. Межиров.
Брат-близнец Михоэлса - Ефим Михайлович, дочери Соломона Михайловича - Наталья Соломоновна и Нина Соломоновна Вовси, его племянники и племянницы: Григорий Абрамович, Роман Моисеевич, Зелман Гильевич, Любовь Мироновна - все Вовси - поделились со мной интересными воспоминаниями.
Но решающей для написания этой книги оказалась моя встреча с Анастасией Павловной Потоцкой-Михоэлс. Познакомил меня с ней сын С. Я. Маршака - Иммануэль Самойлович.
Однажды, придя в квартиру С. Я. Маршака, я увидел пожилую, невысокого роста женщину с очень выразительными глазами. Следы былой красоты, аристократизм чувствовались в ней: в чертах лица, гордой осанке, манере разговора. Какая-то особая притягательность, насмешливость, даже молодость сохранились в ее голубовато-зеленых глазах. Увидев Анастасию Павловну, я почему-то вдруг подумал: новая моя знакомая удивительно напоминает мне сошедшую с портретов Марию Волконскую. Я не слишком уверенно, без особого почтения, сказал ей об этом.
- Едва ли, - улыбнулась Анастасия Павловна. - Я не из князей, а из "графьев". Из Потоцких - это по отцу. По матери - из Воейковых. По мужу - из Михоэлсов.
В конце мая 1969 года я пришел к Анастасии Павловне в ее квартиру на Ленинском проспекте. Маленькая, 11–12 квадратных метров комнатка - подлинный музей. Как только в ней все помещалось! Десятки фотографий: Михоэлс в ролях. Рисунки Фалька, Шагала, Завадского. Скульптурный портрет Михоэлса, выполненный Гликманом. Комод старинной работы и кресло, принадлежавшие матери Анастасии Павловны, Варваре Васильевне Воейковой.
- Это "купе" - филиал нашей комнаты на Тверском бульваре, в которой мы жили с Соломоном Михайловичем с 1935-го по 1948-й, - сказала Анастасия Павловна. - Я все сохранила и перенесла сюда. Часто мысленно беседую с Соломоном Михайловичем, советуюсь, иногда спорю…
В течение многих лет я приходил к Анастасии Павловне в ее "купе".
Слушая Анастасию Павловну, читая ее воспоминания о Михоэлсе, я все чаще думал о том, что она никогда не жила только прошлым - мне казалось, ей хотелось сохранить в памяти все, что связано с Михоэлсом. "Память, - говорила она, - единственная возможность победить время".
И уже много лет спустя после смерти Анастасии Павловны я все же не решался "взяться за перо", хотя впечатлений и материалов для книги уже собралось немало. Своими сомнениями я поделился с Сергеем Владимировичем Образцовым. Выслушав меня, он ненадолго задумался. Честно говоря, я обрадовался - решил, что он посоветует мне не писать книгу о Михоэлсе. Но через несколько секунд Сергей Владимирович сказал: "Ваши сомнения и колебания естественны. Вы математик, и это придает уверенность, что книга ваша будет написана на основании точных фактов и документов с беспристрастностью летописца.
Мой отец (В. Н. Образцов, академик. - М.Г.) когда-то сказал, что все лучшее в науке и искусстве создано дилетантами. Конечно, в словах отца была доля шутки, именно доля. Хорошо, что вы взялись за книгу о Михоэлсе.
Судьба Михоэлса - это судьба умнейшего человека, понимающего, что происходит вокруг. Встречались мы нечасто, но без его поддержки мне было трудно. Однажды я пригласил его на специальный просмотр одного "юбилейного" и уже "принятого" спектакля, пропущенного в качестве "праздничной премьеры". Но что-то меня тревожило, что-то не нравилось… Михоэлс и Маршак посмотрели спектакль. После просмотра - молчание. И через несколько минут: "Вы меня пригласили, Сергей Владимирович, на "готовый" спектакль, значит, у вас сомнения, и сомнения еще какие!" Сомнения прошли, но премьеру спектакля я отложил… Таков Михоэлс…
Он был настоящим подвижником в жизни, в искусстве: Михоэлс был человек очень умный и очень советский. Вам, как автору будущей книги, надо это помнить…"
Беседа с Сергеем Владимировичем воодушевила меня.
* * *
… К этой книге я шел издалека - из гетто на окраине местечка Бершадь Винницкой области, где в годы войны прошло мое раннее детство. До сих пор вижу: тысячи людей немецкие оккупанты загнали в болотистую, зловонную долину реки Дохно. Был у меня друг Велвеле. Он тоже вместе с родителями оказался в гетто. Они были беженцами из Бессарабии. Я помню, как плакал навзрыд Велвеле: "Хочу домой в Бельцы!" Он даже грозился убежать. Родители со слезами на глазах утешали его и однажды принесли клетку с птичкой. Птичка эта стала единственной отрадой моего и Велвелиного детства, мы разговаривали с ней, кормили с рук. Через несколько дней птичка летала по улицам гетто, а мы носились за ней. К вечеру птичка возвращалась в клетку, а мы с Велвеле, набегавшись за день, возвращались домой.
Территория гетто была ограждена колючей проволокой, с нее жителей гетто выпускали только на кладбище. Счастливая птичка не знала этих правил и однажды, вспорхнув ввысь, перелетела "на ту сторону". Не задумываясь, Велвеле перелез через колючее ограждение и, весь окровавленный, побежал за птичкой. Проезжавший на мотоцикле полицейский остановился, подошел к Велвеле и ударил его ногой в лицо. Велвеле упал. Полицай связал его руки, веревку привязал к сиденью мотоцикла и помчался на полной скорости. Птичка полетела вслед за Велвеле. Его крик я отчетливо слышу всю жизнь. Он сопровождал меня и в часы ночной работы над книгой.
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЬ НЕ СПЕТА
Теплым и необыкновенно солнечным выдался в Москве шестнадцатый день марта 1944 года. На кустах уже взбухли почки, что придавало этому весеннему дню особый аромат и настроение. Как всегда утром, Соломон Михоэлс отправился на Тверской бульвар прогулять Цидришку и заодно себя. Перейдя через дорогу, собачка послушно встала на задние лапы, дав понять хозяину, что поводок ей больше не нужен. Цидришка, радуясь, побежала, а потом понеслась по аллеям. Завидев встречных собак, возвращалась к Михоэлсу и, прижимаясь к его ноге, громко, по-хозяйски облаивала чужаков. Михоэлс курил "Беломор" и торжественно вышагивал по пустому и тихому скверу. Цидришка, сделав очередной, завершающий променад до аптеки, уже направлялась к хозяину, когда кто-то окликнул Михоэлса на идиш. Он был несколько удивлен: услышать идиш в такую рань на Тверском бульваре! Впрочем, что только не случается на белом свете! Повернув голову, Михоэлс увидел писателя Давида Бергельсона, быстро шедшего ему навстречу.
- Даже памятуя русскую пословицу о незваном госте, я все же иду к вам, Соломон Михайлович, не только без приглашения, но даже без предупреждения.
- Я очень этому рад, но что вас привело сюда в такую рань?
- Не спал всю ночь: читал книгу Брода "Князь Реубейни". Под утро позвонил Добрушину. Знаете, что он сказал? Говорят, в Праге сохранились дневники этого знаменитого еврея. Откладывать дальше постановку спектакля "Реубейни" нельзя.
Вся троица - Михоэлс, Бергельсон и Цидришка отправились домой - в большую комнату на Тверском бульваре, прозванную Анастасией Потоцкой, женой Михоэлса, "книгохранилищем".
- Асенька! - сказал он жене. - Меня нет дома даже по телефону, даже… - И он назвал фамилии людей, для которых был дома всегда. - Мы хотим с Дувыдом медленно и смачно покурить, а главное - решить важный исторический вопрос…
Удивленная Анастасия Павловна напомнила Михоэлсу:
- Сегодня же твой день рождения - ты забыл?!
- Кто захочет меня поздравить, сделает это завтра или позже.
"Вряд ли можно назвать второй такой дом, который одновременно был бы домом и таким проходным двором, как дом Михоэлса.
Ни телефон, ни двери, ни время дня и ночи не могли служить и не были препятствием для людей, которым нужен был Соломон Михайлович, для друзей, которым он всегда так радовался!"
Михоэлс и Бергельсон уселись за "курительный" столик, стоявший справа от большого окна, выходившего во двор-колодец. Но не успели они выкурить по сигарете, как пришел очередной незваный гость, Исаак Маркович Нусинов, профессор Института Красной профессуры и многих других московских вузов. Увидев его, Бергельсон воскликнул:
- Поверьте, Соломон, Исаака нам прислала сама судьба! Сегодня мы возьмемся за "Реубейни"! Это будет в буквальном смысле слова исторический спектакль.
Нусинов приподнял очки, внимательно посмотрел на обоих:
- Мне кажется, вместо спектакля "Цвей куни-лемел" ("Два дурачка") вам нужно поставить спектакль "Цвей мышигуем" ("Два сумасшедших"). Сегодня, когда даже книга Брода о Реубейни в библиотеках упрятана в запасники, ставить о нем спектакль! Мальчики, вы, видно, давно не были у психиатра! Давайте дождемся окончания войны, а потом…
- Боюсь, тогда будет совсем поздно, - сказал Михоэлс.
- Соломон Михайлович! Вам сегодня всего пятьдесят четыре! И, вообще, кто сегодня помнит о Реубейни? Кому он нужен, кому интересен?
- Реб Нусинов, вы знаете, кто были предки Реубейни?
- Если Реубейни - это Рувим, то он - старший сын Иакова и его жены Лии.
- Вы неплохо помните Берешит (Книга Бытия. - М. Г.).
- Я даже помню, что этот Рувим был лишен отцом первородства, и помню за что. Ведь этот славный сыночек осквернил постель родного отца, не так ли, реб Вовси?
- Лучше бы вместо греха вы вспомнили о его добрых деяниях, ведь именно он, Рувим, спас жизнь Иосифа. А какую роль сыграл Иосиф в истории нашего народа - не мне вам рассказывать.
Михоэлс затянулся и, медленно выпуская дым, сказал:
- О Реубейни надо напомнить тем, кто забыл, а главное - рассказать тем, кто никогда о нем не слышал. Не знаю, кому принадлежит мысль, но сегодня она мне очень близка: "Желание совершить невозможное для истинного художника - источник надежды и вдохновения". Все думают, даже уверены, что я больше всего мечтаю о Гамлете, Ричарде. Гамлета мне играть уже поздно, а играть сегодня Ричарда!.. Никто, кроме Дувыда, не знает, что значит для меня сыграть Реубейни! Знаете, что больше всего привлекает меня в этом человеке? Презрение к страданиям своего народа и стремление освободить его. Помните, что сказал Гейне об Исходе? "После Исхода о свободе всегда говорят с еврейским акцентом".
- Соломон Михайлович! - нервно заметил Нусинов. - Но вы же не будете призывать евреев к Исходу. И куда сегодня можно совершить Исход? Еще пылают печи Майданека и Дахау. Государство в Палестине не создано. Может быть, в США? После того "круиза" на пароходе "Сент-Луис", когда его пассажиры, отплыв из Гамбурга в Нью-Йорк, в надежде спасти свои жизни оказались (не без ведома Рузвельта) в Освенциме, - в США, как это было в конце прошлого века, дороги нет.