Мой помощник
- Владимир Юльевич, в Москве чемоданов в продаже нет, - мрачно говорил мне доктор Леня Селя, мой молодой ученик, когда я пролетал через Москву из Кургана осенью 1989 года. Леня с семьей, женой Ириной и двумя маленькими детьми, подали заявление на эмиграцию и готовились к отъезду.
- Ай-ай-ай, раз чемоданов нет, значит, вы не поедете, - поддразнил я его.
Леня надулся:
- Я это серьезно.
- А если серьезно, так не впадай в панику. У тебя еще будет много поводов паниковать в Америке: подыскивание квартиры, освоение английского, сдача экзаменов, устройство на работу… много всего. Но запомни: здесь у тебя неприятности, а там будут только трудности.
Шла все нарастающая волна бегства из Советского Союза - бегство евреев, полуевреев и их русских супругов. Очевидно, от этого и не было в продаже чемоданов - раскупили. Но теперь люди бежали уже не от притеснений, а от экономического краха. Разрешение на выезд им давали все проще, КГБ при Горбачеве стал терять свою всесильность и к уезжавшим не придирался. Поэтому им не нужно было ждать годами и бояться, что их не выпустят, как это было во времена нашего выезда - в 1970-х годах. Стало заметно больше выезжать молодых людей, в том числе и специалистов, происходила настоящая "утечка мозгов". Но и без того безмозглая советская власть не хотела понимать, что она теряет (только еще через несколько лет власти опомнились, да было уже поздно). Некоторые уезжавшие молодые специалисты уже успели в школах выучить английский, большинство были люди другой подготовки к новой жизни - лучше информированы о том, что их ждало в новой стране, лучше готовы к работе. У многих были в Америке ранее иммигрировавшие родственники и друзья.
С новым притоком иммигантов в Америке стали появляться мои давние знакомые. Приезд семьи Селя был для нас с Ириной приятным событием. Леня и Ирка, как мы ее называли, учились в медицинском институте, где я был профессором, и дружили с нашим сыном. Фамилия Селя - албанского происхождения. Ленин отец и был албанцем, но, когда в 1960 году отношения между СССР и Албанией испортились, его мать-еврейка бежала обратно в Москву, и связь с отцом прекратилась. Леня вырос, так и не зная, жив ли его отец.
Еще в студенческие годы Леня мечтал стать ортопедическим хирургом, и я его в этом поддерживал. Они с Иркой рано полюбили друг в друга (настоящие Ромео и Джульетта) и рано поженились (лучше, чем Ромео и Джульетта). Когда мы уезжали, они были очень юные и счастливые. Наш отъезд для них был шоком, они пришли с нами проститься, и Леня по-детски ревел, обливаясь слезами. Я тогда ему сказал:
- Не горюй, мы еще встретимся: пройдут годы, и вы тоже приедете в Америку.
Мои слова оказались пророческими. И теперь мы с Ириной радовались их скорому приезду. Но мы хорошо помнили, как тяжело на первых порах устраиваться на новом месте, поэтому считали своим долгом помогать им. Когда в Италии они ждали разрешения на въезд в США, я переслал им деньги через своего итальянского коллегу и позвонил:
- Леня, что ты намереваешься делать с самого сначала - работать или готовиться к экзамену?
- У меня же семья, я должен ее содержать, - убедительно сказал он.
- Хорошо, я постараюсь помочь тебе найти работу.
Может, потому, что он вырос без отца, семья для Лени была превыше всего. Но свежему иммигранту найти работу очень не просто. У меня ушло два с половиной года бедствования и отчаяния, прежде чем я смог получить место техника-ортопеда в госпитале, и тогда я считал себя счастливым.
Я пошел к Френкелю.
- Виктор, скоро должен из России приехать мой ученик, молодой хирург. Я хочу тебя попросить…
Поразительно, как Виктор всегда все понимал с полуслова. Я даже не успел договорить фразу, как он уже сказал:
- Возьмем его техником, он будет помогать тебе с илизаровскими больными.
Невозможно было не восхищаться Виктором! Ведь он ровным счетом ничего про Леню не знал и не спрашивал; он полностью доверял мне - если я попросил, значит, он это сделает. На самом деле даже и я не так много знал о Лене, который уже без меня стал доктором и сформировался во взрослого человека. Да и принять его легально на работу в госпиталь было непросто, потому что в Америке на любую работу с пациентами необходима лицензия. Виктор на свою ответственность обходил это правило.
Я опять позвонил Лене в Италию:
- Тебя ждет работа в нашем госпитале, будешь моий помощником.
Ни один иммигрант никогда до приезда не знал, что у него уже есть работа, да еще и близкая к его прежней профессии и с таким заработком, чтобы можно было содержать семью. Лене повезло, и я был очень рад, что смог ему помочь и что он будет моим помощником. Когда-то мне хотелось передать свои знания и умение сыну, но доктор из него не получился. Теперь я думал, что сделаю это для Лени, помогу ему стать американским доктором. Ирина была рада приезду Лени и Ирки с детьми, но с женской осторожностью говорила:
- Ты ведь совсем не знаешь, какой он человек.
- В молодости был хороший, веселый парень, и я надеюсь, что таким он и остался.
С первого дня выявилось, что Леня вырос в очень практичного человека. В Москве они жили довольно бедно, теперь мы их всячески опекали, покупали необходимые на первых порах вещи, отдали часть нашей прежней мебели, Ирина дарила Ирке одежду, я постоянно подкидывал Лене деньги, мы часто приглашали их к себе, возили по городу. Через несколько дней после их приезда мы поднялись с ними на 110-й смотровой этаж одного из небоскребов-близнецов Всемирного торгового центра и показали Нью-Йорк с высоты птичьего полета… Мы не могли, конечно, представить, что это великое сооружение рухнет от рук террористов и погребет под собой три тысячи жертв.
Пока Леня устраивал свои бытовые дела, я терпеливо ждал будущего помощника. Мне действительно очень нужен был кто-то, кто выполнял бы чисто техническую работу по проведению операций и лечению по методу Илизарова. И вот, наконец, Леня пришел в госпиталь. Странно было видеть, как из веселого смешливого юнца, которого я помнил, он превратился в сумрачного и бесконечно озабоченного отца семейства. Даже при том, что Леня знал о моей опеке и мог считать себя крепко сидящим на своем месте, он долгое время оставался скованным. Первые пару месяцев с его лица не сходило настороженное выражение. Мы с Изабеллой старались хоть как-нибудь его развеселить. Она была немногим старше Лени, и они нашли общий язык. Но его постоянно угнетали заботы о семье, буквально каждые полчаса он стремился позвонить домой:
- Ирка, ну как дела? Где Машка? Что Левка? Ты их покормила?
Через полчаса опять:
- Машка, а где мама? Ирка, ты Левку уложила?
И так по десять раз на дню, какой бы работой я его ни занимал. Даже если я брал его на операции, он первым выскакивал пулей из операционной и бежал к телефону:
- Ирка, ну как дела?
Я шутил:
- Слушай, если ты будешь к ней так часто приставать, она с тобой разведется.
У прежнего Лени было чувство юмора, но теперь он лишь мрачно тянул в ответ:
- Не разведе-е-ется…
Он был способный и довольно опытный хирург, имевший в Москве дело с илизаровскими аппаратами. Но там была другая школа и другой стиль. В Лене совсем не было американского энтузиазма, стремления к работе. Занятый своими семейными заботами, он всегда отвлекался и многое делал лишь по указке, да и то так, как привык в Москве. А я всегда считал, что в лечебной работе энтузиазм - залог успеха. И мне приходилось строить с ним деловые отношения довольно жестко, чтобы он делал так, как я считаю нужным и как принято в нашем госпитале. Случалось его заставлять и одергивать, на что он обижался:
- Я хороший хирург.
- Вот когда станешь хорошим американским хирургом, тогда и скажешь это. А пока делай, как я тебе говорю…
"Or my way or go away" - "Или ты идешь за мной, или проваливай домой", - в шутку и всерьез повторял я Лене популярную американскую поговорку.
У него была странная манера все технические детали называть словом "пипочка". Он говорил:
- Надо завинтить эту пипочку.
- Какую такую пипочку?
- Ну, вот эту - как ее? - гайку.
- Называй ее по-английски nut.
В следующий раз:
- Я поставил в аппарат дополнительную пипочку, как вы просили.
- Какую такую пипочку?
- Ну, этот - как его? - который наклоняет кольцо.
- Так и говори: hinge - шарнир…
Тем временем приехала в Нью-Йорк дочка Илизарова, Светлана. Я встречал ее в аэропорту:
- Мы тебя давно ждем. Что же ты не ехала?
Она замялась:
- Я с мужем разводилась, мы квартиру обменивали.
- А-а, - что на это скажешь.
Она собиралась пройти в нашем госпитале полугодовую специализацию, а потом уехать обратно, к маленькому сыну. Виктор зачислил и ее на работу, с небольшой оплатой, около тысячи долларов в месяц (парадоксально, что эта мизерная по американским масштабам зарплата была выше заработка ее знаменитого отца).
Между Светланой и Леней не было ничего общего, кроме того, что оба плохо говорили по-английски. Светлана знала язык, могла читать на нем, но не привыкла говорить и стеснялась. Она была болезненно стеснительная во всем. А Леня вообще языка не знал, подхватывал слова "на лету", но не стеснялся их коверкать своим произношением. С их появлением в госпитале образовалась небольшая "русская колония" - я, Изабелла и они, а мой кабинет стал как бы штабом этой колонии, где все время шли разговоры на русском. Приходя с операций, я слышал их еще издали и восклицал с порога:
- Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!
Заходившие иногда по делам Френкель и Мошел назидательно говорили:
- English, English!
Наши смущенно умолкали, но, как только оставались одни, опять начинался "русский, русский". А поговорить им очень хотелось. Главным образом они обсуждали американский стиль жизни и работы и почти все осуждали. У Лени это была тяжелая форма болезни эмигрантской адаптации. Хотя ему, по сравнению с другими покинувшими Союз вроде бы жаловаться было не на что. Некоторые его друзья, тоже специалисты с дипломами, поначалу с трудом находили поденную работу мытья посуды в ресторанах "McDonald's".
Леню тянуло все время сравнивать то, что его теперь окружало, с русским. Он нередко мрачно декларировал:
- Америка, может, богаче, но в России все-таки больше хорошего.
- Что именно там хорошее?
- Люди там хорошие.
- Люди?! Эти "хорошие люди" сделали так, что ты вырос без отца и даже не знаешь, жив ли он.
- Все равно хорошие. А про отца я стану наводить справки.
- Почему ты не мог навести их из России? Боялся "хороших людей", что ли?
В ответ он только мрачно поглядывал на меня исподлобья.
Френкеля он сторонился, хотя тот относился к нему очень по-доброму, всегда ему улыбался и, в своей обычной манере, шутил. В Ленином отношении к нему я узнавал советскую манеру опасаться начальника. Но с резидентами он сходился легко и быстро и, похоже, считал, что у него есть перед ними некоторое моральное превосходство - прошлый опыт работы. Резиденты называли его Лио, с удовольствием рассказывали ему про экзамены и резидентуру.
Я почаще оставлял его с ними: пусть говорит и слушает английский, осваивает разговорный язык. И он быстро делал в нем успехи, хотя произношение долго было, как говорится, "матерное". При этом у него была манера всех критиковать. Бывало, дружески беседует с кем-нибудь из резидентов, смеется, спрашивает о чем-то, тот ему объясняет, скажем, экзаменационный вопрос. Но, как только от него отойдет, обязательно скажет:
- Он говнюк.
- Случалось вам, в пылу или в печали, о ком-нибудь хорошее сказать? - цитировал я ему Грибоедова.
- Я, Владимир, знаю больше их всех, и хирург я тоже лучше.
- Слушай, сначала сдай экзамен. Странная манера - всех называть говнюками.
- Я странен; а не странен кто ж? - отвечал он мне тоже цитатой из Грибоедова. И мы оба смеялись.
Подходило время его экзамена. С разрешения Виктора, я дал ему больше свободного времени. Его жена возилась дома с детьми и тоже занималась. Экзамены стоили дорого, я заплатил за них обоих. Но с первого раза сдать экзамен им не удалось. Леня всегда был отличником, и эта неудача его огорошила, несколько дней он ходил еще угрюмей, чем прежде.
Их десятилетняя дочь Маша осваивалась с новой жизнью успешнее родителей. Она была необычайно подвижная, жизнерадостная и ничего на свете не боялась, кроме змей. В их квартире, в Бруклине, ей слышался временами какой-то странный звук, и она спрашивала родителей:
- А в Америке змеи в домах водятся?
- Маша, не говори глупостей! Ну какие в домах могут быть змеи? - успокаивали Ирка с Леней дочку.
Я об этих разговорах ничего не знал.
Но вот однажды рано утром, перед работой, мы с Леней были у меня в кабинете, зазвонил мой личный телефон. Я взял трубку и услышал приглушенный голос Ирки:
- Владимир, я не знаю, что делать… у нас в квартире большая змея.
Это было так неожиданно, я не сразу сообразил, что на это сказать. В то же время, если я повторю слово "змея" - что будет с Леней?
- Слушай, где дети? - так же приглушенно спросил я.
- Они еще спят. Змея в кладовке, я открыла дверь и увидела, что она лежит, свернувшись. И тут же закрыла дверь. Что мне теперь делать?
Леня догадался по моему лицу, что происходит что-то странное:
- Кто это звонит?
Я сказал Ирке:
- Выводи детей на улицу, я сейчас позвоню в полицию.
Леня всполошился:
- Кто это звонит - Ирка? Что-то случилось?
Пришлось рассказать. У него кровь отхлынула от лица - он стал совершенно белый.
Я узнал телефон Общества охраны животных, дозвонился туда, и мне обещали, что вышлют своего сотрудника. Леня умчался домой. Приехавшая к ним сотрудница Общества сразу заявила:
- Я боюсь змей.
Нерешительной группой они мялись на лестнице, когда мимо них проходил молодой сосед. Услышав разговор о змее, он воскликнул:
- Так это же мой домашний удавчик! Он уполз из квартиры уже месяц назад.
Чего только не бывает в Нью-Йорке - даже змеи в квартирах водятся! Хозяин забрал змею и пообещал расстаться с ней. Мы с Леней рассказали эту историю Виктору, и тот с восторгом пересказывал ее потом всем в госпитале. Так Леня стал героем дня.
Змея потом еще раз приползла к ним в квартиру и улеглась под Лениной подушкой. Ложась спать, он почувствовал, что в постели что-то шевелится, и увидел быстро уползавшую под кровать змею. Тут же он разбудил соседа. И потом рассказывал:
- Владимир, я так на него орал, я просто визжал!..
Они срочно поменяли квартиру, и змеиная эпопея закончилась.
Однажды Леня пришел на работу возбужденный:
- Папа нашелся! Он много лет просидел в албанском концлагере. Но он жив, хотя очень старый и больной. У него теперь другая семья и четверо детей.
Я был очень рад за Леню, повел его в ресторан, и мы с ним по-дружески отпраздновали такое радостное событие.
Гватемала
В 1990 году на мое имя в госпиталь пришло письмо из Гватемалы в большом, тисненном золотом конверте: "Канцелярия Президента Республики". Меня приглашали для лечения господина Гуларте, министра просвещения. Полгода назад его привезли к нам в Нью-Йорк после тяжелой мотоциклетной аварии. У него была изуродована левая нога: несколько открытых переломов, часть костей выпала при травме, другие не срастались, повреждена артерия, в раны занесена инфекция. Местный хирург дал ему совет обратиться к Виктору Френкелю. Вылечить ногу в таком состоянии было, как говорят американцы, "surgical challenge" - "хирургическим вызовом".
Виктор сказал:
- Знаешь, иногда не так важно быть хорошим хирургом, как важно быть удачливым хирургом.
Он решил, что мы непременно должны рискнуть. Пациент был его частный и платил наличными, потому что у него не было страховки. Наличные Виктор любил.
Он сказал насчет удачливости, подразумевая себя, но вся подготовка к операции и лечение после нее пали на меня. Общаться с пациентом я мог только через переводчика, это было затруднительно. Но я видел, что он мне доверял. Когда состояние больного заметно улучшилось, он улетел обратно в Гватемалу, чтобы не платить бешеные деньги за пребывание в госпитале. Но исправить все за один раз было невозможно; через три-четыре месяца надо было менять положение аппарата.
Вот для этого теперь и приглашали меня в Гватемалу. Виктора наш пациент не звал, да он и сам не собирался ехать: в стране шла гражданская война. Я взял с собой нашего резидента Джорджа Орбея. Он родился на Кубе, откуда родители увезли его ребенком, бежав от режима Кастро, потом он учился в Испании. Джордж был веселый и очень способный парень.
Вслед за письмом мне позвонила подруга моего пациента, которая сказала, что меня ждут с нетерпением, что организуют мне поездку в джунгли, к древним пирамидам легендарных майя. Помявшись, она спросила:
- Доктор, сколько вы возьмете за эту операцию?
Если бы это было в Нью-Йорке, операция по страховке могла стоить пять-шесть тысяч долларов (из которых почти половину составили бы налоги). Но в той бедной стране таких расценок не было. Новые детали аппарата я повезу с собой и оставлю там - это тоже стоит денег и усилий. Прикинув все, я сказал:
- Две тысячи мне и пятьсот долларов моему ассистенту.
Не знаю, может и это для них было много, но ведь я должен был бросить работу на несколько дней, терпя убытки. Своих больных в госпитале я оставлял на попечение Лени.
Лететь в Гватемалу пять часов, трасса проходит над Карибским морем. Сделав пересадку в Майами, во Флориде, мы летели над Кубой. Джордж извелся, с тоской глядя сверху на свою родину. Подлетая к столице, городу Гватемала, я впервые увидел курящийся вулкан - из его кратера столбом валили клубы пара. Зрелище очень внушительное. Последнее сильное извержение, в 1917 году, разрушило город, и он был заново отстроен. Но еще больше, чем от вулканов, население страны страдает от постоянных гражданских войн. Периодически Америка своим военным присутствием подавляет разногласия, но в том году мы с Джорджем летели в самый разгар ведущейся там войны.
В небольшом новом аэропорту нас встречал улыбающийся Гуларте. Он поправился и выглядел бодро. С ним были его переводчица и подруга Ирма, высокая блондинка, совсем не похожая на гватемальских женщин - темноволосых коротышек. Оказалось, что она - немка по национальности, но родилась в Гватемале от родителей - нацистских беженцев, которых здесь было много. Чуть поодаль стояла группа его сотрудников и родственников, а также четыре автоматчика в камуфляже. Мне объяснили, что они будут нашей охраной 24 часа в сутки. Такой опеки надо мной еще не было!