Пятница, 27 апреля 1945 года
Уходим, оставляя позади дома, деревья, развалины и убитых. Ночь раскинула свой темный плащ над людьми и землей. Мы плотной группой движемся вдоль улиц. Лунный свет лежит на руинах, и их очертания принимают причудливые формы. В небе низко повисли полосы облаков - они словно тянут за мертвые пальцы руин. Мы одни посреди этих груд развалин. Останавливаемся на каждом углу и, прежде чем перейти улицу, вглядываемся в темноту. Наши усталые, испуганные шаги отдаются эхом от полуразрушенных стен. Признаков жизни никаких, в этом мертвом ландшафте ни единой живой души. Кое-где от подожженных при отступлении зданий тянет дымом. Резкий, неприятный запах гари разъедает глаза.
Разрушенный город тянется мимо, словно в кино, здание за зданием, развалины за развалинами. Ни единая живая душа не нарушает сон мертвых. Мы останавливаемся после более коротких интервалов, оглядываемся, заходим в переулки, идем обходными путями. Вдалеке, но вскоре все явственнее и ближе, из переулков доносятся голоса русских. Их шаги преследуют нас почти по пятам. Возможно, они наблюдают за нами из какого-нибудь переулка. Иногда раздается выстрел, и мы вновь сбиваемся в кучу.
Мы спешим, прокладывая себе путь среди лабиринта развалин, двигаясь едва ли не на ощупь. Затем из темноты появляется площадь. В ночном небе высятся башни церкви. Они стоят нетронутые среди окружающих площадь руин. Лейтенант и штабс-фельдфебель по карте проверяют наше местонахождение и обсуждают, как нам отсюда выйти. Неожиданно из церкви доносятся голоса, и медленно - сантиметр за сантиметром - открывается дверь. Из церкви выходят несколько солдат, это, как и мы, немцы. Они удивленно смотрят на лейтенанта. Затем подходят к нам. Они из флотского склада для морских офицеров, но заблудились в лабиринте развалин. Лейтенант приказывает нам идти в церковь и ждать. Мы медленно бредем вдоль нефа. В разбитых окнах свистит ветер. Органные трубы сияют золотом. Кажется, они что-то шепчут и бормочут там, вверху над нами. Внутри так тихо, что мы даже боимся дышать. Вскоре к нам по проходу идет лейтенант и подзывает нас. Мы неслышно поднимаемся со скамей и на цыпочках идем по ковру, устилающему проход. Затем закрываем за собой церковную дверь и возвращаемся в ночь.
Идем дальше. С нами - наши новые товарищи. Налево от нас - небольшая речушка. Мосты через нее взорваны. Улицу перегораживает баррикада, сооруженная из трамваев и грузовиков. Мы по одному проходим через разбитый трамвай. Наши шаги отдаются громким эхом. Посреди улицы горит немецкий танк, рядом валяется убитый солдат. Впрочем, нет, он не убит, его губы шевелятся, он пытается что-то сказать. Я наклоняюсь, чтобы выяснить, что с ним. Оказывается, он мертвецки пьян. У него в руке зажата бутылка с отбитым горлышком, он пролил содержимое на мостовую. Винные пятна на брусчатке кажутся темными, как кровь. Запах алкоголя такой сильный, что заглушает запах гари и жженого масла, исходящий от танка. Мы идем медленно, и вскоре руины остаются позади. Проходим мимо нескольких чудом уцелевших зданий. Улицы стали заметно уже, а сами здания - больше.
На улице валяются мертвые тела - кажется, будто здесь прошлась коса смерти. Изувеченные тела, сожженные трупы, женщины, мужчины в штатском, вокруг разбросаны сумки и сундуки. В канаве валяется полицейский в бледно-зеленой форме, лица у него больше нет. Мертвые дети словно уснули, их раны почти не видны. Женщины, девушки, мужчины… Между ними валяются обрывки электрических проводов. Одинокий солдатский сапог с кровавой культей ноги. Мертвый мужчина сидит, прислонившись к двери, - кажется, что он просто уснул. Мы идем дальше, переступаем через мертвых, спотыкаемся в темноте об их тела, многие из которых сильно обожжены. В воздухе стоит тошнотворный запах горелой плоти. Мы вытаскиваем носовые платки и бежим отсюда.
Угловое здание пылает, словно факел. Мы сворачиваем в переулок, который перегорожен противотанковым заграждением. В темноте раздается окрик: "Стой, кто идет!" Мы останавливаемся. Рядом с заграждением вырастает солдат и спрашивает у нас пароль. Пароль нам неизвестен, и потому солдат вновь уходит. Мы стоим перед заграждением и ждем. Наконец узкая калитка открывается, и мы проходим внутрь. Пока мы идем, нас считают. Вестовой показывает, куда идти.
Мы медленно оставляем позади себя блокпост. В темных углах здания спят солдаты. Посреди улицы стонет женщина. Сквозь трещины в нескольких окнах просачивается свет. Наши шаги гулким эхом отдаются от стен. Устало бредем вперед, едва держась на ногах. Центральная часть Шпандау оставлена. Мы ушли оттуда последними.
Впереди - просторная площадь, поросшая травой, кустами и деревьями. На фоне неба темнеет ратуша. Повсюду - на траве, на улицах, в подъездах - лежат солдаты и мирные жители. Мы поднимаемся по ступеням ратуши и садимся.
Неожиданно раздается пулеметная очередь, и мы вздрагиваем. По улице в панике бегут люди и кричат. Никто не знает, что происходит. Танку войск СС дан приказ выйти вперед, и он уползает мимо нас в темноту. Неожиданно из его дула вырывается сноп огня, снаряд влетает в стену здания. Люди истошно кричат, охваченные животным страхом, затем вновь наступает тишина. Танковое дуло лижут слабые красные языки пламени. Затем танк разворачивается, возвращается и замирает на месте. Экипаж выбирается наружу. Это были немцы, говорит один из танкистов.
Ложусь на траву и смотрю на небо. На улицах и в домах кипит бурная деятельность: формируются новые боевые отряды, которые уходят на ту сторону Хафеля. В Шпандау не должно остаться ни единой души. Вскоре слышится гул авиамоторов. Люди бросаются в укрытие прежде, чем самолет пролетает над нами, словно огромная птица.
Со всех сторон доносится перекличка - это солдаты начинают искать свои отряды. Поднимаюсь, обхожу площадь и вскоре нахожу моих товарищей. Вскоре выкликают и нас. Мы заходим внутрь и ждем. Лейтенант и штабс-фельдфебель стоят возле свечи, капитан дает им указания. Он также сообщает, какие части города уже оккупированы. Нашей роте, в которой осталось всего восемнадцать человек, приказано двигаться к "Дойче Индустри Верке" на той стороне Хафеля. Там нам предстоит провести ночь на командном посту. Для выполнения данного задания нас отдают в распоряжение капитана Павелика.
Мы снова выходим на улицу. Подъезды почти пусты. Мимо нас движутся поредевшие остатки других рот. Мы уже когда-то проходили строем мимо этой ратуши - рота молодых новобранцев в серой полевой форме в количестве ста пятидесяти человек. Справа от нас протекает Хафель, слева - к домам жмутся деревья. Рядом с водой высится светлое бетонное здание бомбоубежища, позади него над темной водой протянулся мост. Мы должны свернуть на дорогу, ведущую к нему, но неожиданно его конструкцию сотрясает грохот. Мы в страхе бежим назад.
Неужели русские начали артобстрел моста? Неужели путь к отступлению нам отрезан?
Мы снова возвращаемся в вестибюль, садимся на холодный пол и засыпаем. Сквозь окно в коридоре пробивается солнечный луч и освещает лица спящих. Из динамика доносится негромкая музыка.
Я замерз, сидя на полу. Встаю, чтобы немного размяться, и иду по коридору. Открывается дверь, и лестничную клетку заливает солнечный свет. Я захожу в комнату. Лейтенант крутит ручку настройки радио, затем садится за стол. На диване спят двое детей. Я вытягиваю ноги под стол и поудобнее устраиваюсь на стуле. На столе валяется геббельсовская листовка. Я читаю: "Любой, кто способен носить оружие, должен немедленно явиться в берлинскую комендатуру. Даже раненые нужны нам по причине их опыта и умения вести за собой других!" Ниже подпись: Йозеф Геббельс, комиссар обороны Берлина.
Нежная музыка по радио обрывается, и незримый голос объявляет: "Внимание. Говорит радио Великой Германии. Мы зачитываем вам обращение рейхсминистра и комиссара обороны Берлина, которое опубликовано в боевом берлинском листке "Панцербэр". Мы не сдадим Берлин большевикам. Вскоре в нашу битву вольются новые силы. Наступление русских захлебнется в море крови. Предатели, которые вывешивают белые флаги на своих домах и общественных зданиях, лишаются права на защиту со стороны общества. Все жители таких зданий, причем не только предатели, будут рассматриваться как предатели. Как и в предательской Прирейнской области, которая недостойна того, чтобы именоваться частью Германии, тяжесть возмездия падет на предателей в этой битве за Берлин. Берлинцы! Вся нация смотрит на вас. Подумайте об этом! Час перед утренней зарей самый темный. Настанет новый день, и наш победоносный орел взлетит к солнцу, сияя оперением в его лунах…".
Голос обрывается, и из динамика доносится гимн, а после него - песня "Хорст Вессель". Лейтенант выключает радио и выходит из комнаты. Солдат вертит ручку настройки, и неожиданно из динамика доносятся слова, от которых мы подскакиваем: "Говорит радио "Свободная Германия"!" Сначала штабс-фельдфебель хочет его выключить, но затем машет рукой - мол, пусть себе говорит. Он вынимает карту, расстилает ее на столе и начинает помечать красным карандашом места, которые, если верить радио, отошли к русским. Это городки и деревни вокруг Берлина - Фельтен, Ораниенбург, Бернау, Эркнер, Тельтов, Потсдам и Штаакен. Русскими взяты и такие районы столицы, как Кёпеник, Лихтенберг, Вайсензее, Панков и Райникендорф. Шпандау-Вест оставлен этой ночью вплоть до Хафеля. Немецкая армия сохранила лишь разрозненные части, которые ждут удобного момента, чтобы перейти мост. Кольцо вокруг Берлина сомкнулось, и внутри самого города враг пытается захватить и изолировать небольшие плацдармы. Девятая армия сдалась, после того как потерпела поражение на юго-восточных подступах к городу. Кольцо вокруг Берлина сжимается все теснее, и вскоре город задохнется в его объятиях.
Штабс-фельдфебель складывает карту и смотрит на часы. Четвертый час. Мы встаем, выходим во двор и будим тех наших товарищей, которые сгрудились в кучу, чтобы согреться. Мы выходим на улицу и смотрим на мост. Там так тихо, так спокойно. Кое-где в дверных проемах лежит спящий солдат, однако похоже, что все, кто мог, мост перешли.
Мы подходим к мосту. Он перегорожен противотанковым заграждением. Но это нас не останавливает, и вскоре мы уже почти на другом берегу. На середине моста лежит убитый, сам мост тоже пострадал от артобстрела. Наконец мы уже на другом берегу. Здесь мы останавливаемся. Направо - полдома на углу рядом с рекой, налево - светлый бетонный блок бомбоубежища. Мы идем мимо них и сворачиваем налево. На улице стоит полуразрушенное здание. Лейтенант приказывает нам укрыться в подвале. Мы прыгаем в траншею, что тянется вдоль здания, и пробираемся в подвал. Пол здесь мокрый и скользкий. Кто-то зажигает коптилку и ставит на пол. В подвале пусто. К реке тянутся щели-убежища. Поверх них стоят спальные выгоны, а кое-где сделана выемка наподобие блиндажа. На полу валяются обломки битого кирпича и куски штукатурки. Я сажусь на каменную глыбу и погружаюсь в раздумья. Штабс-фельдфебель и лейтенант ушли к зданию фабрики на поиски ночлега.
Мы сидим и смотрим на коптилку и вскоре погружаемся в сон с открытыми глазами. День проходит перед нашим мысленным взором подобно кадрам кинохроники. Развалины Шпандау и мертвые тела на улицах. Немецкие части оставляют Шпандау, и наши мертвые товарищи лежат в домах, в здании НАПОЛА, в полицейской школе, в Нордхафене, в лесах. В Сименсштадте и других местах наши роты буквально на глазах превращаются в пепел. Один чудом выживший солдат сказал нам, что восемьдесят пять процентов его роты было потеряно в Нордфалене - погибли или попали в плен. И так обстоит дело практически во всех критических точках сражения. Гибнут все - женщины, дети, старики, бойцы фольксштурма и мирные жители. Все несут потери, о которых никто не знает и которые никого не интересуют.
В комнату возвращается лейтенант и неожиданно говорит: "Вскоре все кончится. Дольше просто никто не выдержит". Кто-то задувает коптилку, и мы вылезаем из блиндажа. Идем мимо каких-то сараев и затем входим в ворота, которые тотчас закрываются вслед за нами. Впереди стоит штабс-фельдфебель. Перед нами деревянный сарай, мы заходим внутрь и садимся на бревна. Вскоре мы снова идем мимо каких-то мастерских и вдоль темных улиц, и каждая новая мастерская похожа на остальные. Мы плутаем по громадному лабиринту, словно нам больше никогда не выбраться наружу. Наконец замечаем слабый свет. Ступеньки резко уходят вниз, в подвал. Мы бросаемся ко входу, каждый хочет первым попасть внутрь. Мы медленно спускаемся по ступеням вниз, распахиваем дверь и входим. Нам в глаза тотчас бьет слепящий свет.
В помещении стоит несколько раскладушек. Мы валимся на них, расстегиваем шинели и тут же погружаемся в сон.
Глава IX. Штрезов и Рулебен
Позднее в тот же день, 27 апреля 1945 года
Когда мы просыпаемся, на улице уже ясный день. Мы поднимаемся на свинцовых ногах. Вокруг царит суматоха. Туда-сюда снуют офицеры, в соседнее помещение то и дело забегают вестовые. За дверью - командный пункт нашей боевой группы. В уши бьет хор голосов. Рядом с лейтенантом Фрике стоит офицер пожарной охраны - дородный мужчина с серебряным шитьем на мундире - и о чем-то оживленно с ним беседует. Затем они оба подходят к нам. Мы стоим усталые и безучастные. Нам сообщают, что мы на день переходим под начало пожарных. Пожарный говорит нам, что фюрер распорядился, чтобы завод "Дойче Индустри Верке", на котором собирают танки и штурмовые орудия, защищали от русских до последней пули и последнего бойца. Завод может перейти в руки врагу только как груда развалин поверх наших мертвых тел.
Мы берем винтовки. Пожарный в начищенных до блеска сапогах и увешанной медалями голубой форме берет на себя обязанности командира, и мы выходим из помещения. Мы медленно поднимаемся по ступенькам и выходим наверх, в окружающий мир, и шагаем вдоль мертвых фабричных проходов. В цехах ни души, помещения смотрят на мир выбитыми окнами. Полусобранные танки и орудия высятся посреди огромных цехов, словно мамонты, на фоне которых люди кажутся карликами. Наши шаги тяжело отдаются по бетонному полу, от стен отскакивает звенящее эхо. Пол усеян обертками от хлеба и шоколада, словно цветными новогодними конфетти самых разных форм и цветов. На огромных каштанах в ожидании тепла набухли почки. На помятом газоне среди деревьев валяются брошенные тачки и поломанные ящики.
Мы открываем ворота, ведущие на улицу. Они скрипят на петлях и нехотя открываются. Наш отряд делится на две части. Часть берет под свое начало какой-то шарфюрер СС, другие уходят с пожарным. Нам надо занять берег реки и защищать от неприятеля мост.
Те, кто ушли вместе с шарфюрером СС, исчезают в переулке, мы же идем к мосту. На улице валяются обломки кирпичной кладки окружающих зданий - большая часть их стен разрушена до первого этажа. С остатков стен свисают электропровода, они также лежат кольцами на дороге. Проезжую часть и тротуар покрывает толстый ковер битого стекла. Посреди руин высится чудом уцелевшее здание. Даже не верится, что такое возможно, - ведь соседние дома превращены в груды битого кирпича. Улицы пусты, на них ни души, если не считать нас. Мы медленно бредем среди руин, затем сворачиваем в переулок. Большинство домов здесь, за редким исключением, сохранилось. Мы поворачиваем налево и подходим к набережной Хафеля. В асфальте вдоль набережной вырыты щели-бомбоубежища, даже рядом с разрушенными зданиями. Хафель медленно течет вдаль, словно что-то нашептывая.
Мы останавливаемся под мостом. Мне приказано здесь остаться, потому что я единственный, у кого винтовка. Я должен наблюдать за мостом, который нависает над нами и ведет на другой берег. Сажусь на ступеньки, что ведут наверх, и гляжу на противоположный берег. Впереди меня забор из проволочной сетки отделяет набережную от реки. На ее поверхности танцуют гребешки пены и серо-зеленые волны. Слева в реке лежит снесенная артобстрелом эстакада моста - скорее всего городской железной дороги. На другом берегу в ярком утреннем свете угрожающе высится серая громада ратуши Шпандау. Улица, что тянется перед зданиями, словно вымерла.
Серый бетонный куб бункера торчит посреди золотого песка между улицей и рекой. Рядом с ним стоят несколько человек. Время от времени раздается лошадиное ржание - это какая-нибудь бесхозная лошадь забрела полакомиться свежей весенней листвой деревьев на берегу реки. Справа от моста почти вплотную к берегу стоят дома. Из открытых окон свисают белые полотнища и слегка колышутся на ветру. От сгоревшего жилого дома тянется тонкое облако дыма. После нескольких сот метров река исчезает за поворотом между жилыми домами и кирпичными корпусами завода "Дойче Индустри Верке".
Удивительно тихо. Ни единый выстрел не нарушает тишины, что окутывает дома и развалины. Иногда, прижимаясь к стене, семенит куда-то одинокий прохожий и исчезает в переулке, или же, нагруженный баулами и тюками, спешит в бомбоубежище. Узкая тропка, протянувшаяся под мостом в том месте, где он отгорожен от реки решеткой, вся изрыта, и в земле устроены два окопа. Поверх одного лежит старая деревянная дверь, вокруг разбросаны камни.
Я поднимаюсь и подхожу к решетке, наблюдая за тем, как темный поток катит свои журчащие волны. Мои мысли тотчас уносятся прочь вместе с ними. В такие моменты забываешь, что ты на войне. Никакой перестрелки на улицах, ярко светит солнце, одни лишь руины напоминают о том, что это все же война. После нескольких дней страданий и смерти такой миг тишины и умиротворения воспринимается как дар божий. Увы, в любой момент он может взорваться грохотом орудий, извергающих на нас всю ярость разрушения.