Когда-нибудь кто-нибудь из африканских экспатов опишет от первого лица опыт негров в Советской России. А пока в коллективной памяти, доставшейся по наследству от людей предыдущего поколения, всплывают разве что ключевые имена и образы-стереотипы: вездесущий Африк Симон или Нгуги ва Тхионго, фигурировавший в стенгазетных виршах в качестве рифмы для пинг-понга, пока его не заменил Кинг-Конг (тоже, в общем, африканец). Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы, где плохо учились и быстро спивались дети африканских царьков. И - уже в девяностые годы - чернокожие привратники в ресторанах или "шоколадные зайцы" шоу-бизнеса. Долгосрочные гости столицы, которых видели, но не различали, и уж точно не знали, чем они жили и что стало с ними потом. Эта история ждет своего рассказчика. А лучше - сценариста. Даром, что ли, малиец Сулейман Сиссе, чья картина "Свет" в свое время завоевала первый приз каннского кинофестиваля, учился во ВГИКе, чуть ли не на одном курсе с Тарковским. Муса - не Сулейман Сиссе, но в тот вечер его биография, рассказанная в лицах, с хрипотцой, блатным жаргоном и уместными инъекциями русского мата, казалась готовым киносценарием, а сам он - лучшим кандидатом на главную роль.
Спасибо отцу. Полковнику Армии освобождения, губернатору Мопти и Сикассо, послу и министру. Все под ним ходили, даже самые богатые и влиятельные. В те времена у него еще не было этих дурацких принципов. Мог подсадить, помочь, когда это было нужно. Один звонок решает все. А для родного сына и двух не жалко. Сына определили в школу-интернат в Алжире. С математическим уклоном (способности!). После школы вернулся в Мали, понял, что ловить нечего, и рванул в Ленинград. Из Африки тогда набирали. Лучшие годы - там, одиннадцать лет. С восемьдесят шестого по девяносто седьмой. Институт, потом аспирантура. И не только это. В институтской общаге не очень-то разживешься, но где наша не пропадала. Освоившись и подучив язык, удачно загнав присланный полковником видеомагнитофон и еще кое-что, купил "Жигули", новенькую "пятерку". И пошло-поехало. Хотелось новых ощущений и впечатлений. Посмотреть Россию. Как там у вас поговорка? Шила в заднице не утаишь.
В поезде дальнего следования - случайный попутчик, ветеран Афгана. Владимир Иванович Пономаренко. Разговорились в тамбуре, переместились в вагон-ресторан. Малиец угощает, и все идет чередом, как вдруг - проверка документов и багажа. Ветеран засуетился. У Мусы - дипломатический паспорт (спасибо отцу!), его шмонать не станут. Предложил новому знакомому перебросить вещи к себе в купе. Тот - с благодарностью. По прибытии в Ленинград вызвался подвезти до общаги. А через пару месяцев вышел студент как ни в чем не бывало из дому, идет себе через скверик, и тут - крутой поворот. Четыре мускулистые руки хватают его и волокут в машину с затемненными стеклами. Пономаренко, Владимир Иваныч. "Что, Муса, помнишь еще меня? А у меня для тебя работенка…" Работать негром в козырной гостинице "Спутник". Головокружительное восхождение по карьерной лестнице: официант, затем бармен, крупье и, наконец, метрдотель. Это тебе не щи хлебать в общежитской столовке. Это новая жизнь. Двойная. В дневное время - учеба спросонья, а по ночам - приключенческий фильм, криминальное чтиво. Жилистый негр с вечной спичкой в зубах, хриплым голосом и недюжинной смекалкой. Колоритный типаж. Такие люди нужны всегда и везде, а здесь и сейчас - особенно. И Собчака обслуживал, и Япончика. Знал назубок, кто что пьет; умело проигрывал им на бильярде. Был за своего. Видел такое, о чем не расскажешь. Покровитель доверял во всем, говорил, если кто косился: "Это мой негр Мусевич. При нем можно". Большим человеком оказался покровитель, Владимир Иваныч. Начинал как "аптекарь", по всему Ленинграду "аптекой" своей приторговывал. Но не погорел, как другие, и к середине девяностых встал в полный рост, занялся легитимным бизнесом. А в девяносто седьмом, почуяв неладное, решил перебазироваться в Лондон. "Поедешь со мной в Лондон, Мусевич?" Зовут - значит, надо ехать. Но тут приходят новости из Бамако: заболел полковник, Абдурахман Майга. Сыновний долг, не отвертеться. Накрылся твой Лондон.
А полковник - ничего, оклемался, старый хрыч, здоровей всех здоровых. И для старшего сына своего теперь телефонную трубку не снимет, словечка не замолвит. "Каждый должен сам прокладывать себе дорогу". Принципы, твою мать. А кому нужен в Мали крупье и метрдотель, профессиональный негр из "Спутника"? Инженер-строитель из ЛИИЖТ тоже не нужен. В Мали строят одни иностранцы, ливийцы какие-нибудь да ливанцы, а те только своих и нанимают, всю рабочую силу с собой привозят. Четыре года сидел без работы, пока не отыскалась вакансия в этой чертовой дыре Мопти. В 2001-м сюда перебрался, так с тех пор тут и живет, и строит. Ну да ничего. Со временем все устроится, иншалла, все будет. Многое уже есть. Грех жаловаться.
Чем дальше, тем больше это повествование, где безошибочно усвоенные язык и суждения России девяностых годов сочетались с темпераментом и ужимками африканского фольклора, напоминало сеанс одновременной игры. С одной стороны, за последние десять лет мы были чуть ли не первыми, с кем он мог поделиться воспоминаниями о своей российской жизни, и наше присутствие в его доме было подтверждением, что эта жизнь существует, что он действительно знал когда-то другую реальность, был ее частью. Мы были призваны в свидетели и в то же время были воплощением его мечты: что кто-то из тех, в чьей среде он провел столько лет в качестве дикаря-африканца, однажды окажется в его среде, увидит его в роли хозяина, а не гостя.
Постепенно возвращаясь из России в Мали, из остросюжетного прошлого в размеренную жизнь семьянина, Муса достал альбом свадебных фотографий трехлетней давности. В основном это были безулыбчивые групповые портреты, десятки мрачно-торжественных лиц, среди которых не оказалось ни одного знакомого: ни полковника, ни других членов семьи жениха на свадьбе не было. Что-то у них там не заладилось; какая-то семейная драма положила конец отношениям и начало обиде, ощутимой как подтекст всей биографии "блудного сына".
После свадьбы двери съемного коттеджа, в котором обосновался Муса, открылись не только для красавицы жены, но и для двух шуринов, двадцати-с-чем-то-летних увальней, коротавших молодость перед телевизором. В Африке, где все зиждется на устоях клановой системы, нахлебничество принимается как данность. Принцип "от каждого по способностям, каждому по потребностям" бытовал здесь за много веков до рождения исторического материализма. Но - то ли потребности шуринов оказались слишком велики, то ли деспотических способностей Мусы не хватило на то, чтобы утвердиться в роли безусловного патриарха… Так или иначе, симбиоза не наблюдалось; было видно, что хозяин дома едва терпит присутствие иждивенцев, а те, насилу выполняя его поручения, всем своим видом показывали, что не признают его за власть, и тем самым, возможно, лишний раз напоминали, как далеко ему до отца, полковника и министра, заслужившего беспрекословное послушание и трепет домочадцев.
В конце концов Муса махнул рукой на нерадивых помощников и принялся сам хлопотать по хозяйству, заботливо ухаживая за гостями ("Подожди, Саша, там пол грязный, я принесу тебе тапочки"). Накрыв стол на веранде, он вынес праздничное блюдо с запеченной рыбой-капитана, выловленной накануне из реки Нигер, и разлил по стаканам малийский чай, самый настоящий чифирь, от которого общее мироощущение сразу заметно улучшилось.
И вот мы сидим за чаем и анекдотами на ночной веранде, точь-в-точь на подмосковной даче, но под другим небом, где кроны пальм в темноте похожи на тающие следы от салютных выстрелов; и гостеприимный хозяин со спичкой в зубах рассказывает нам о своих похождениях: одна из бесконечных африканских историй, чье особое очарование - в том, что ты никогда не можешь быть уверенным в их правдивости, но при этом ни на секунду не сомневаешься в искренности рассказчика.
8. По реке Нигер
Адама Тангара, тридцатилетний красавец в холщовой рубахе с вышивкой у ворота, сидел вполоборота к обессилевшим от жары и диареи путешественникам, заговаривая амебную хворь экскурсоводческими байками, пока пожилой шоферюга с испитым лицом угрюмо крутил баранку раздолбанного джипа. Время от времени он обращался к Адаме на бамбара:
- Яли миного бэ алоу на?
- Бала спросил, не хотите ли вы пить, - переводил многоязычный Адама.
Получив вежливый отказ (мы уже были научены горьким опытом употребления этой "натуральной воды" из пластмассовых пакетиков), Бала понимающе кивал или ударял себя в грудь правой рукой. В отличие от Адамы он практически не владел французским, да и вообще избегал общения, особенно в трезвом виде. Впрочем, время от времени он обретал дар речи, неожиданно выступая в роли защитника бледнолицых туристов. Так, когда по прибытии в одну из деревень к нам подскочил очередной ловец тубабов с протянутой рукой и приевшейся скороговоркой "cadeau, cadeau, cadeau", Бала осадил доходягу хриплым басом:
- Quel cadeau?
- Cigarettes… - тихо уточнил проситель.
- Il faut les acheter… - задумчиво проговорил Бала, глядя поверх своего растерявшегося визави.
В дневное время он всецело отдавался работе, виртуозно маневрируя среди рытвин и барханов, а по вечерам, заглушив мотор, немедленно отправлялся к "своим", которые обнаруживались повсюду. Приняв на грудь, становился душой компании, и его внимательные глаза начинали весело слезиться. Где бы мы ни останавливались на ночлег, даже в самой отдаленной деревне, Балу тотчас принимали как почетного и долгожданного гостя. Позже выяснилось, что наш забулдыга-шофер был не просто так, а самый настоящий шаман, прошедший через все стадии посвящения в сообщество жрецов бамбара. В былые годы он месяцами скитался по саванне, днями не ел и не спал, исполняя предписанные ритуалы, проникая в иные миры путем аскезы и медитации. В стране песочных мечетей и плохо соблюдаемого сухого закона Бала Траоре был одним из хранителей прежней веры, а молодой Адама был его учеником.
Обо всем этом мы постепенно узнали от словоохотливого гида, предварявшего каждый рассказ о священных обрядах опасливой оговоркой: "Подробностей я вам рассказывать не буду, чтоб не случилось беды". Может, он и сболтнул лишнее, и проницательный Бала, хоть и не мог понимать, о чем его протеже так упоенно лопочет по-французски, сразу смекнул, в чем дело, когда в один прекрасный день рулевая ось нашего джипа разлетелась надвое во время езды и машина чудом не перевернулась, взлетев на бархан. Авария случилась по дороге в Тимбукту, если только это можно назвать дорогой. Никакой трассы там не было и в помине, ни людей, ни машин, и мы отправились по пустыне пешком, запасясь ядовитой водой в пластмассовых пакетиках, а к вечеру попали в песчаную бурю и еле-еле нашли убежище в палаточном лагере кочевого племени белла. Как раз накануне нашего прибытия один из белла размозжил череп соплеменнику, переспавшему с его женой, так что визит наш пришелся весьма некстати.
В тот вечер невозмутимый колдун Бала впервые вышел из себя и обрушился на молокососа-ученика, навлекшего гнев неведомых нам божеств. После этого инцидента рассказы о фетишах и обрядах прекратились дней на пять. Но груз молчания тяжел, и к концу недели Адама снова разговорился, разумеется, не вдаваясь в подробности. Правда, на сей раз он делился исключительно собственным опытом, старательно избегая упоминаний о наставнике. То ли речь "от себя и о себе" - в рамках дозволенного, то ли гнев богов пугал нашего проводника меньше, чем гнев Балы.
Фетиш - это задание, рассказывал Адама. Учитель доверяет фетиш ученику, когда видит, что тот в состоянии справиться с возлагаемой на него ответственностью. Принять фетиш значит взять на себя определенные обязательства. Разные фетиши требуют разных жертв.
- Ты имеешь в виду жертвоприношения?
- Иногда. Зависит от фетиша. Есть такие фетиши, которые, если ты их принимаешь, требуют, чтобы ты никогда не лгал. Или чтобы не спал с женщиной. Или, например, никогда не думать о некоторых вещах. Управлять мыслями. Потом - еще более сложные… Когда мне было двадцать лет, мне доверили сильный фетиш. Поначалу он мне помогал. У меня стали получаться вещи, которые до этого никогда не получались. Но потом он стал будить меня по ночам. А потом младшая сестра зашла в мою хижину, когда меня не было дома, и случайно нашла мой фетиш… Никто не должен видеть твой фетиш. И то, что она увидела, ее испугало. Я ушел в лес и принес жертву, чтобы смыть вину. Но это не помогло. Тогда я понял, что не могу больше с ним справляться, потому что он стал сильнее меня. Я вернул его учителю, и больше фетишей у меня не было.
- А зачем ты принял тот фетиш?
- Это очищение… Теперь я очищаюсь через растения.
- Это как?
- У меня есть сто рецептов. Я делаю отвары и в них купаюсь. Поэтому я с детства ничем не болею, и по ночам мне снятся сны, в которых я вижу своих предков.
- А откуда ты знаешь, что это твои предки?
- Я про них все знаю. Тангара - это одна из десяти семей. У бамбара есть десять главных семей. Траоре - тоже одна из них. Главные семьи - это правители.
- Потомки Сундьяты?
- А ты что-нибудь знаешь о Сундьяте Кейте?
- Ну как… Знаю, что он был первым царем бамбара. И что Салиф Кейта - его прямой потомок.
- Потомок, но не наследник. Сундьята был крестьянином-полководцем. А Салиф - гриот. Какой же он правитель? У нас правители должны воевать или возделывать землю. А гриоты - это другие. Если землю будут возделывать другие, толку не будет.
- Но ведь ты и сам не занимаешься ни земледелием, ни военным делом.
- Я охочусь. Правители могут быть еще и охотниками, а из охотников получаются целители, потому что они знают растения и видят, как лечатся животные. Можно сказать, я учусь на врача.
- А чем же должны заниматься "другие"?
- Другие - это гриоты, кузнецы и рабы. Среди кузнецов есть обычные ремесленники, а есть те, которые делают обрезания мальчикам и девочкам. Потому что у мальчика надо обрезать женскую плоть, а у девочки мужскую. Главный кузнец - это наш главный жрец. У бамбара так. А рабы - это даже не бамбара, это белла. Белла когда-то были бамбара, но потом они попали в плен к туарегам и потеряли свои корни. Поэтому теперь они - рабы. А про гриотов все знают… Знаешь про гриотов? Гриоты - это поэты и адвокаты. Они хранят историю, и если назревает конфликт, мы вызываем гриота, чтобы он рассудил, кто прав. Есть еще такое правило: если фульбе или гриот приходит к тебе с просьбой, ему нельзя отказывать.
- Погоди, а фульбе тут при чем? Ведь это другое племя.
- Фульбе нельзя отказывать, потому что они считаются двоюродными братьями бамбара. А гриотам нельзя отказывать, потому что они гриоты. Поэтому они у нас часто на высоких постах. Попросил гриот, чтобы его племянника устроили работать, например, в какую-нибудь фирму, значит, надо выполнить. Все говорят "коррупция", а это никакая не коррупция, это традиция… Мали-мали! - Адама поднял стакан.
- Santé!
- Вот-вот, по-французски говорят "santé!" или "tchin-tchin". Немцы, те говорят… Как они говорят? "Prost", да? А у нас говорят "мали-мали". Знаешь, откуда это пошло? Это когда наш бывший президент приехал в Китай, китайский президент принимал его у себя и за обедом сказал "tchin-tchin". А наш-то решил, что он сказал "Chine-Chine!". И чтобы показать, что и он не хуже, ответил: "Мали-Мали!" Вот с тех пор у нас все так и чокаются: "мали-мали!" Кроме мусульман, конечно. Мусульмане не чокаются, они только молятся.
* * *
Поломка джипа заставила нас несколько изменить маршрут, но, как известно, все пути ведут в Тимбукту, в том числе и водные. В портовом городе Сегу мы наняли полубаркас, дабы пуститься в плаванье по реке Нигер, знаменитой своими смертоносными микроорганизмами. Говорят, стоит белому человеку окунуть руку в мутно-зеленую воду Нигера, как с руки немедленно начинает сходить кожа, точно от серной кислоты. На коренных жителей это проклятие не распространяется, как явствует из обыденной картины портовой жизни: голые люди вперемешку с грузовыми машинами и домашним скотом день-деньской купаются в великой реке. Тут же, на берегу, располагается городской рынок, зрелище не для слабонервных. На рынке пахнет навозом, помоями, тухлой рыбой. Полчища мух облепляют разлагающиеся трупы животных. Толпы калек и торговцев облепляют меня, диковинного тубаба. На земле разложен товар: громадные соляные слитки, сушеные листья баобаба, ослепляющая цветовая гамма зловонных специй. За продуктовой секцией - изделия из керамики, калебасы, одеяла и накидки. Выделка шкур, гончарное производство, кузнечный цех. Тощие подмастерья лет десяти-одиннадцати орудуют тяжелыми молотами, сооружая баркасы.
Ближе к вечеру наша лодка была готова, и мы поплыли на север, периодически причаливая к берегу, где виднелись глинобитные деревни, населенные племенами бозо и фульбе. Солнце не садилось, а буквально растворялось в жарком бесцветном небе над целлофановыми пакетами, которые свисали с веток баобаба наподобие елочных игрушек. Баобаб - царь Сахеля. Из его листьев готовят слизистый соус, из плодов - вязкий напиток молочного цвета, основной источник витамина С, а из коры вьют веревки. Попросту говоря, кроме баобаба, здесь ничего не растет.
Всюду пространство. Люди в балахонах и широкополых соломенных шляпах, бредущие по линии берега-горизонта, издали машут проплывающему баркасу. Деревенские женщины в нарядных платьях толкут зерно на фоне пыльного запустения. Дети выбегают навстречу пришельцу, доверчиво и бесцеремонно берут за руку и, установив контакт, возвращаются к своим занятиям. Бозо - рыбаки, а фульбе - скотоводы, но бытовых различий между поселениями тех и других невооруженным глазом не разглядеть.