На следующий вечер все повторилось точь-в-точь: овсяное печенье, маловероятные истории о стычках с нигерийскими бандитами (этих историй у моего напарника было пруд пруди, и рассказывал он их взахлеб, как насмотревшийся боевиков третьеклассник). Затем дребезжание пейджеров, перебежки от одного срочного вызова к другому, медицинское всеведение Энтони и моя беспомощность, якобы компенсируемая успешным введением центральных катетеров. То же самое было и на третий день, и на четвертый. Через неделю уже почти не верилось, что в жизни бывает что-то еще. В дневное время я отсыпался. А к вечеру, с трудом пробудившись, напяливал хирургическую пижаму и белый халат, накачивался кофе, шел по опустевшему этажу мимо пропускного пункта и справочной будки, где пожилой вахтер, день и ночь указывающий посетителям, как пройти в стационар, привычно тычет указательным пальцем в пустоту коридора, будто пытается ее проткнуть или нажимает на какую-то невидимую кнопку. В пятом часу утра обычно наступало затишье. Я укладывался на скрипучую койку в дежурной комнате и пытался заснуть, положив пейджер рядом с подушкой. Hо сон, как вода, послушная закону Архимеда, не давал погрузиться в себя до конца и в какой-то критической точке засыпания выталкивал сознание обратно на поверхность.
"Чтобы я здесь твоих ругательств больше не слышал! Вернешься за решетку, там будешь материться!" Сизоносый лендлорд Берни орет на одного из жильцов. "Ишь ты, блюститель порядка нашелся! Да у тебя в здании крэком торгуют направо и налево, ты у меня, сука, сам скоро сядешь!" Они топчутся у входа в подъезд, набычась и напирая грудью, но до драки не доходит. Оба в стельку. "Эй Джей! Эй Дже-э-э-й!" Это неугомонная Лиз из квартиры 3А кличет свою собаку. Лиз - вольная птаха со справкой ("шизоаффективное расстройство"). Без работы и без пособия. С жилплощадью она только потому, что подруга лендлорда Берни. Ее прокуренный голос можно услышать в любое время суток, и всегда - один и тот же надрывный зов. Эй Джей не отзывается.
Через дорогу виднеются декорации в стиле "после бомбежки". Лет тридцать назад там начинали строить что-то основательное, да так и не начали. Реалии гетто - это почти родное, знакомое чуть ли не с детства. Свои первые два года американской жизни я провел в "черном" районе Чикаго, там и английский выучил, в связи с чем некоторое время говорил с русско-негритянским акцентом. Те же измалеванные граффити кирпичные здания, зарешеченные окна с выбитыми стеклами, лианы пожарных лестниц.
Огорошенные безденежьем и культурным шоком родители были готовы почти на всё, но, взглянув на эти фасады, кое-как сориентировались и подыскали нам комнату на троих в студенческом общежитии. Так что о том, как выглядят пресловутые "проджекты" изнутри, я узнал только год спустя, когда впервые попал в гости к пуэрториканцу Масео, моему не то чтобы закадычному, но единственному о ту пору другу. Увидав меня на пороге, отец Масео не стал скрывать своего удивления: "Эй, Масео, ты что, совсем спятил, сынок? На хера ты притащил сюда это белое чмо?" - "Да какой же он белый, пап? Он - Russian".
Когда запас нигерийских небылиц наконец иссяк, Энтони переключился на разговоры за жизнь, которые неизбежно сводились у него к обсуждению расовых отношений.
- Ну и как тебе наше богоугодное заведение? - спросил он, подводя беседу к излюбленной теме.
- Пока что мне все нравится, - отчеканил я как истинный американец.
- Да, Сент-Винсент - неплохое местечко. Только сегрегации многовато.
- В каком смысле?
- В прямом. Ты думаешь, у нас тут дружба народов, медики-всех-стран-соединяйтесь? Черта с два. Африканцы отдельно, индусы отдельно, евреи отдельно. Врачи и медсестры порознь. Каждый обороняется и держится своих. Ты еще не знаешь всех наших подводных течений. Даже среди африканцев. Тут правят ганцы, а я - нигериец. Нигерийцы и ганцы друг друга терпеть не могут.
- Ну, у соседствующих народов, кажется, всегда так.
- Верно. Только нигерийцы - это не народность, а пятьдесят народностей. То же самое и в Гане.
- Но ведь ганцы взяли тебя в ординатуру.
- Взяли. Но считаться со мной здесь стали только после того, как я получил высший балл на их ординаторском экзамене.
- Да, я уж наслышан об этом экзамене. Ты там, насколько я понял, побил все рекорды.
- Было дело. - Энтони хлопнул себя в грудь, погрозил кулаком невидимому врагу и потянулся за овсяным печеньем. С минуту он молча жевал, как будто с трудом припоминая, о чем только что собирался говорить. - Сегрегация, сегрегация… Да! Тут ведь вот еще что: у каждого человека должна быть своя этническая неприязнь. Должна быть хоть одна группа людей, которую ты не любишь. Всетерпимость - это выдумка бывших линчевателей. Человек не может жить без предрассудков. Я, например, недолюбливаю арабов и персов. Могу даже сказать почему.
- Ну и почему?
- Из них выходят плохие врачи. Они наплевательски относятся к пациентам.
- Хорошо, а что ты в таком случае скажешь об африканцах?
- Африканцы к пациентам относятся хорошо. Африканцев, если ты, конечно, не отпетый расист, легко любить, пока не сойдешься с ними поближе. Наш конек - личное обаяние.
- Да ты, похоже, никого не любишь. Кроме пациентов.
- Ну что ты, я не мизантроп. Это - к Нане. Ты, кстати, знаком с Наной?
- С какой из них?
- С медсестрой. Нана Нкетсия. Она у нас в реанимации по ночам работает.
- Нет, кажется, не знаком.
- Тогда пойдем, пока пейджер молчит, я вас познакомлю.
Наной в Сент-Винсенте называли всех и каждого. На языке чви нана означает вождь. Среди молодежи это слово используется в качестве дворового обращения, что-то вроде "начальник". "Нана, - кричали друг другу лихие ганские парни, - завтра на ковер к Пэппиму!" Во втором значении "нана" - это бабушка. Ашанти и другие аканские племена часто называют детей в честь предков, причем обозначение родственной связи тоже является частью имени. Скажем, если имя бабушки, в честь которой назвали внучку, было Эси, то девочку так и будут звать: Нана Эси - Бабушка Эси. Во взрослом возрасте вторая часть обычно отбрасывается и остается просто Нана - распространенное женское имя.
- Нана Нкетсия!
- Ога!
- Этэ сэйн! Вот познакомься: Алекс, мой новый напарник. Бывший сибиряк и будущий ганец.
- Бывает, - сочувственно сказала Нана.
У нее были огромные зеленые глаза и темно-оливковая кожа. Я попытался угадать составляющие фенотипа: вряд ли она была чистокровной африканкой, но и на мулатку не похожа, скорее какая-то островитянская примесь. Так или иначе, это была красавица каких поискать.
- Нана у нас принцесса в изгнании. Мало того, она исключительный кулинар. Чем ты нас сегодня угостишь, Нана?
- На тебя не напасешься. - Нана открыла медсестерский холодильник и достала кастрюлю с яствами.
Пока Нана распределяла еду по бумажным тарелкам, Энтони принес из палаты чистую простыню, постелил ее на полу, и через пять минут мы сидели уже не в дежурке, а в африканском оби, где, принимая гостей, разламывают орех кола и рисуют мелом ритуальные узоры. "Чувствую, сейчас нас вызовут", - вздохнул Энтони, все время ждавший от жизни какого-нибудь подвоха. И оказался прав.
Мануэля С., 46 лет, доставили в травмпункт вместе с супругой. Встав спозаранку, С. зарядил револьвер, выстрелил в собиравшуюся на работу жену, затем застрелился сам. "Скорую" вызвал их сын, Мануэль-младший. Каким-то чудом оба супруга остались живы, но глава семьи об этом никогда не узнает: его привезли уже в состоянии церебральной смерти и теперь держат на вентиляторе исключительно в качестве потенциального донора для пересадок. Мануэль-младший растерянно переминается с ноги на ногу, стоя рядом с носилками, на которых лежит его мать. С трудом выдавливая членораздельную речь, она дает ему указания: "Позвони в школу, скажи, что заболел. Позвони бабушке, скажи, что останешься у нее".
2.
- Ну, что у вас тут?
- Да вот, доктор, пациент порывается сбежать, говорит, что опаздывает в школу. Может, пять миллиграмм галоперидола?
Желтушный дистрофик с раздутым пузом и запекшимися губами, лавирующий между белой горячкой и синдромом Корсакова, - привычное зрелище в любой городской больнице. Однако в Сент-Винсенте их количество было поистине рекордным. По ночам к ним наведывались невидимые гости, и скромный католический госпиталь превращался в "лес тысячи духов". Даже в ординаторской не удавалось укрыться от этой фата-морганы - только и слышишь, как из одной палаты всю ночь доносится: "Лэрри, это ты? Лэрри!", а из соседней: "Дядя Патрик? Где дядя Патрик?" С тех пор как из Бриджпорта вывели последнее крупное предприятие, алкоголизм стал основным занятием мужского населения города.
Человек-скелет лет пятидесяти метался в кровати, силясь высвободиться из медицинских наручников.
- О-о, так это же наш старый знакомый Джон Макпадден! - почти обрадовался мой напарник. - Я его три недели тому назад в приемнике откачивал. Как самочувствие, Джон?
Человек-скелет перестал метаться, злобно посмотрел на Энтони и сказал неожиданно твердым голосом: "Мне надо в школу".
- Зачем тебе в школу, Джон? Посиди дома, завтра пойдешь. Я тебе справку выпишу. Скажем учительнице, что ты заболел.
Как ни странно, увещевания подействовали. Пробормотав что-то обиженно-невнятное, больной еще пару раз дернул наручники и устало опустил голову на подушку. Через три минуты он уже спал.
- Ну что? - оскалился Энтони. - Как тебе мой пациент?
- Делириум тременс, страшное дело.
- Ошибаешься, босс. Он бросил пить полгода назад. Это - энцефалопатия. У него печень отказала, а заодно и все остальные органы. Когда он к нам поступил, хирурги думали делать анастомоз, но теперь об этом, конечно, речь не идет. Если его положить на операцию, он на операционном столе и умрет. А без операции умрет тем более. Шах, мат. Я уже говорил с его сестрой - она у них принимает все решения. Согласилась на хоспис. Но он, я боюсь, и до хосписа-то не дотянет.
- А что из себя представляет сестра?
- Сестра у него хорошая. И брат хороший, Брайан. Они его каждый день навещают. Надо будет завтра пораньше прийти, чтобы их застать. Брайан живет в Колорадо, неделю назад прилетел. Жалко их очень.
В паллиативном отделении, куда Макпаддена вскоре перевели из реанимации, уход за пациентом вели в основном медсестры. Чтобы периодически менять капельницу с морфием в ожидании смерти, врачи не нужны. Каждый вечер мы с Энтони заходили к нему на пять минут по пути на дежурство. Джекки Макпадден, дежурившая у постели брата денно и нощно, давала нам подробные отчеты.
- Мне кажется, ему становится лучше. Еще вчера он нас с Брайаном не узнавал, а сегодня утром говорит: "Завещаю вам свое богатство в размере недопитого "Джонни Уокера"". Сказал, что нас любит, что мы - единственное, что у него есть. - Джекки вытерла слезы. - И еще сказал, что проголодался. Жаль, что ему нельзя.
- Чего нельзя?
- Есть…
- Разве его здесь не кормят?
- Медсестра сказала, что врачи запретили давать ему пищу. Она говорила про какой-то больничный протокол, я толком не поняла.
- Какой протокол? Энтони, ты когда-нибудь слышал что-нибудь подобное?
Но Энтони уже не слушал. Пробормотав что-то вроде "я сейчас", он зашагал по направлению к медсестринской. В этот момент его лицо походило на догонскую маску разъяренного духа, и молоденькая медсестра шарахнулась в сторону.
- Это вы ведете уход за пациентом Макпадденом из сорок седьмой палаты?
- Да, доктор… Что-нибудь случилось?
- Будьте любезны, принесите ему еды. Прямо сейчас.
- Извините, доктор, но это не ваш пациент, - уверенно возразила медсестра, оправившись от моментального испуга. - Завотделением, доктор Рустам Али, дал нам четкие указания. Мы имеем право давать больному только обезболивающее, а больше ничего. Это ведь пациент хосписа.
- "Хоспис" не означает морить человека голодом.
- Доктор Али дал нам четкие указания.
- Дай ему поесть, дура.
Десять минут спустя медсестра вернулась в сопровождении щуплого человечка, передвигавшегося чарли-чаплинскими шажками, как будто его ступни поссорились и демонстративно отворачиваются друг от друга.
- В чем дело? - сурово спросил человечек.
- Хотелось бы узнать, почему больному, который просит есть, отказывают в пище.
- Наша медсестра вам уже все объяснила. Мы оказываем паллиативную помощь, то есть снимаем боль. Питание может продлить выживаемость, а это в данном случае не является нашей задачей.
- Вы это всерьез? - поинтересовался Энтони. Его воображение, кажется, уже шарило в мысленном бардачке в поисках смит-вессона.
Али поджал подбородок, придавая лицу выражение скорби.
- Да ты пойми, Энтони, - заговорил он задушевным тоном, - я такой же идеалист, как и ты. Но это безнадежный больной, он должен был скончаться еще в реанимации. Как бы мы ни старались, мы для него ничего не сможем сделать, ты сам это прекрасно знаешь.
- Как скажете. Завтра мы представим этот случай перед административной комиссией.
- Послушай, Оникепе, тебе не надоело строить из себя мать Терезу? У нас благотворительный госпиталь с весьма ограниченным бюджетом. Мы и так тратим на этих людей больше, чем можем себе позволить… Ты всё сводишь какие-то личные счеты, а мне это неинтересно. Мой тебе совет: не раскачивай лодку. Вылетишь из ординатуры, вот и все.
Через три дня Макпаддена не стало. Благотворительный фонд Сент-Винсента помог семье усопшего с оплатой похоронных расходов.
3.
С появлением Наны наша рутина изменилась: теперь мы каждый вечер гостили у нее в медсестринской. Энтони приходил в гости с овсяным печеньем, а я - с учебником ашанти-чви. В перерывах между вызовами я усердно осваивал диалоги и элементарную грамматику. Нана экзаменовала и поправляла произношение. Энтони сидел на полу, увлеченно печатая что-то на своем ноутбуке. Временами он прерывался, чтобы позлорадствовать: "Ну что, полиглот, не дается тебе их ганский язык? Надо было учить йоруба". С ганским языком у меня и впрямь было туго, особенно с произношением: мой речевой аппарат наотрез отказывался артикулировать все эти носовые и огубленные звуки. Кроме того, чви, как и многие африканские языки, - это язык тональный, и тут меня подводило ухо, по которому прошелся медвежий выводок. Будучи произнесенными с неправильной интонацией, мои слова приобретали самый неожиданный смысл. Например, я хотел сказать "хорошо", но, перепутав высокий тон с низким, говорил "вентилятор".
- Вентилятор? - переспрашивала Нана. - Ты хочешь сказать, что тебе жарко?
- Да нет, не "па!па!", а "па!па" - хорошо, хороший…
- Что? Папа? Чей папа? Доктор, я вас не понимаю.
- Квэйду вура, тэ со! - отвечал я единственной фразой из разговорника, которая получалась у меня без промашки.
Пожилой африканец в цветистой полотняной рубахе прохаживается по приемной и с видом посетителя музея разглядывает настенные памятки и дипломы.
- Доброе утро, доктор, как самочувствие?
- Хорошо, спасибо. Как ваше?
- Откуда мне знать? Вы доктор, вы и скажите, как я себя чувствую. - Он подходит к окну. - Пусто на улице, как будто вождь умер.
- Что-что?
- Поговорка такая. У нас в Гане в прежние времена, когда вождь умирал, полагалось отрубить семь человеческих голов и похоронить их вместе с ним. Кто пожертвует головой ради вождя? Тот, кто еще ни о чем не знает. Выйдет человек на улицу, тут его стража и хватает. Кто поумнее, сразу сообразит: если не хочешь отправиться в Город мертвых вместе с вождем, в день похорон сиди дома. Сейчас-то все изменилось, вместо голов деревянные маски кладут. Но поговорка осталась. В следующий раз услышишь, будешь знать, о чем речь.
Я поглядываю на часы.
- Госпиталь Сент-Винсент… - задумчиво произносит ганец. - Католический. И дипломов-то сколько, почетных грамот! Чуть ли не на каждой стенке.
- Вас что-то не устраивает?
- Да вы не обращайте на меня внимания. Я просто старый солдат, а солдаты, как известно, большим умом не отличаются.
У меня звонит пейджер, и я отвлекаюсь.
- Что-то доктор совсем потерял ко мне интерес, - обращается он к невидимому свидетелю. - Может, я для него недостаточно болен?
- Простите, что отвлекся.
- Прощаю. Но не понимаю. Вот я вчера пришел в вашу поликлинику, потому что у меня болел живот. А сегодня мне говорят, что у меня диабет.
- Это действительно так, мистер Смит. Я просмотрел результаты ваших анализов.
- Вот как? Беда-то какая… Я ведь, знаете, в вашем городе проездом. Заехал навестить кое-кого из знакомых. Завтра уезжаю.
- А где вы живете? В Гане?
- Где только не живу.
- Хорошо, я выпишу вам рецепт на глюкофаж. А когда вернетесь домой, обязательно обратитесь к диабетологу.
- Непременно, доктор. Я вижу, вы - настоящий знаток своего дела. И госпиталь ваш мне понравился. Кстати, передайте от меня привет Нане Нкетсии. Знаете такую? Она у вас тут, кажется, прачкой работает.
- Не прачкой, а медсестрой. Передам.
…