Барс предложил его поломать. Мы с Бублем: "Всегда готовы!" Но как пробраться к отдельно стоящему карантинному бараку? Он отделен от зоны локалками и колючей проволокой. Барс говорит: "Я добазарюсь. Есть своя смена мусоров. Пройдем по запретке". Собирается зондеркоманда. Бубль, я, мотыльной парнишка-москвич по кличке Паганель и сам Барс. В одну июльскую ночь нас выпускают на запретку и мы по всему периметру (а это весьма приличная дистанция) крадемся к заветной цели.
Добрались, а он заперт изнутри! На двери – кормушка, ее на наш требовательный стук открывает шнырь-дагестанец. Мог бы просто не отпереть нам дверь. Но авторитет у нас был такой, что для здоровья полезнее было открыть…
– Тихо! Где твой начальник?
– В кабинете отрядника на третьем этаже…
– Пойдешь с нами – покажешь. И ты никого не видел!
Паганель остался у двери на атасе, а мы, замотав лица шарфами, рванули на третий этаж. На нас с изумлением и тревогой смотрели этапники. Шнырь молча указал на дверь с табличкой "начальник отряда капитан Протасов". Бубль осторожно подергал ручку. Заперто.
– На счет три – майя гири – скомандовал Барс. И мы втроем со всей дури заряжаем в дверь ногами!! Дверь с треском распахивается. Залетаем внутрь, а там такая картина – гитара, бутылка водки, на сковородке жарится картошка с мясом. И сидят два козла, наша цель – казах и заведующий столовой Макар орсовский. Вечер романса у них.
Макар в ужасе орет: "Я все понял! Меня здесь не было!" У него даже мысли не возникло заступиться за собутыльника. Ну что взять с козла?
Казах попытался достать из ящика стола нож, но не успел. Мы выдернули его из-за стола и швырнули на пол. Отметелили, как собаку. Гитару об его голову сломали, сковородку тоже. До кучи в кабинете случайно, нанося удары активисту, разбили цветную мозаику, которой неведомый мне капитан Протасов любовно украсил свой кабинет. Поломали очередного несостоявшегося красного властителя зоны будь здоров! Больше этого казаха не видели и не слышали. Даже не знаю, куда он делся.
На следующий день в изолятор закрыли одного Барса. А нас с Бублем и Паганелем не тронули. Оставили, как "рекламных агентов" подвига самозванца. Ведь кто-то должен был подробно живописать его подвиги. Позднее в журнале "Огонек" я прочитал статью "Исповедь стукача", где подобный Барсу агент раскрывал тайные нюансы оперативной работы. Менты могут для поднятия авторитета отдать своему сексоту на съедение какого-нибудь козла. Стукачу из "Огонька" позволили на проверке зарядить в рыло одному из ментов. После чего он, с репутацией отчаянного бродяги, принялся исполнять мусорские задания и оставался вне подозрений братвы. В частности, подлец живописал на страницах популярного тогда журнала, как "по заказу оперчасти ошпарил кипятком Павла Силаева, стремящегося к воровской жизни". Прикол заключался в том, что Паша Силаев совсем небольшого росточка молодой пацан, недавно поднялся в наш лагерь, и лицо его хранило страшный ожог. Так что в случае с казахом-активистом не было ничего экстраординарного, пожертвовали пешкой-казахом, чтобы провести в ферзи Барса.
Судьба Паши Силаева оказалась трагична. Хороший парень и правильный арестант, он совершенно терял рассудок под влиянием алкоголя. Даже просил мужиков, чтобы его связывали, если он начинает барогозить. Маз его связал один раз, но, в принципе, кому это надо? Не дитя малое, в самом деле! В августе 1990 года поддал Пашка в последний раз и разбушлатился. Докопался с грязными словами до мужичка-крытника. Тот, не долго думая, засадил ему заточку в печень. Донесли бедолагу до санчасти, там он и умер. (Это было четвертое при мне убийство на "восьмерке".) Крытнику дали четыре месяца БУРа. Даже дела возбуждать не стали. Подъезжали с воли Пашкины товарищи, Кот пояснил им, что спросу с мужика быть не может – Паша сам виноват. Такая вот бессмысленная смерть хорошего, в общем-то, парняги.
По ходу, как стукач со страниц "Огонька", примерно такое же задание получил Барс. Ломать отрицаловку. Жаркой летней ночью, я проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Это был самозванец.
– Вставай, Мишаня, пойдем непуть бить!
Я спустился вниз один, Бубль сидел в изоляторе. За бараком собралось человек десять. Барс уже обзавелся свитой. У него нашлись какие-то претензии к Володе Устименко, относительно молодому, но седому как лунь, орчанину, сидевшему за убийство мусора. Мы здоровались, но не общались. Как-то не доводилось оказаться в одном кругу. С Володей вышел только один приятель. Володю Устименко вырубили сразу, а его крепкого товарища Барс дважды огрел оглоблей, прежде чем тот упал. Я занимал несвойственную себе позицию стороннего наблюдателя. Мне уже поперла измена на этого "Вора", да и орчанин, перенесший страшные муки за свое преступление, вызывал симпатию.
Буквально через пару дней я угрелся в чулан. Надо же, столько коз перебил и всегда проносило! А тут спалил лично "хозяин" полковник Зиганьшин, когда я загорал на крыше барака в рабочее время. В "блатной" хате сидели мой "сын" Бубль, Вася Лупатый, Муха, Самарский и Валера Крытник. Я рассказал о расправе над Володей Устименко и его приятелем.
– Он лично бил дубиной? – воскликнул Крытник. – Это не Вор!
И, надо же такому случиться, на следующий день в камеру заезжает Барс. Крытник поддал накануне и встречает еще не разоблаченного самозванца без всякого почтения, в открытую хамит "сухарю", а тот, тоже чем-то обожратый, делает вид, что не слышит…
– Дайте закурить…
– Сам возьмешь, тут шестерок нету…
И все в таком духе.
Я задергался. Мне-то как быть? Чью сторону принять в случае прямого камерного инцидента? С одной стороны Вор, с другой Валера Крытник, которого я знаю два года. Мне освобождаться через тринадцать дней, но я в ответе за Бубля. Ведь он, понятное дело, будет делать то же, что и я. И от нас будет зависеть результат конфликта. Остальные не в счет. Чью бы сторону они не приняли – Самарского, Лупатого и Муху мы смели бы в шесть секунд. Я бы откинулся, а с Бубля могли спросить в том случае, если бы мое решение было не правильным. Но обошлось. Каким-то чудом они не сцепились.
Только вышел, ко мне подходит Кот.
– Все, подъезжали Люди с Орска. Есть малява. Это не Вор, это сука!!! Мусорской запуск, чтобы сломать зону. Десятого сентября он выходит с чулана. Надо ему хребет сломать.
– Витярик, побойся бога, мне тринадцатого освобождаться.
– Миша, кроме тебя с ним никто не справится. Мы тебя поддержим, но начать должен ты.
Ну что делать? Пришлось соглашаться.
Но информация о разоблачении "сухаря" дошла до оперчасти и под покровом темноты Барс дал последнюю "гастроль". Ночью самозванца выпустили с изолятора, он пробрался в третий отряд и там проставил под нож смотрящего Алика Риса.
– Я Вор! Почему общак до сих пор не у меня?
Рис со сна и с ножом у горла не нашелся, что ответить и не смог оказать сопротивления. Барса тут же вывезли с зоны. Судьбу общаковой казны я не знаю – отдал ли деньги сексот своим кураторам или присвоил себе, как надбавку за риск. А бедолаге Рису деньги на общее пришлось возмещать. Но власть босоты на "восьмерке" снова устояла.
13 сентября заканчивался мой четырехлетний срок, а 30 августа исполнялось тридцать лет. Я не хотел отмечать. Говорю: "Олег, опять запалишься, дадут 15 суток, выйдешь четырнадцатого и мне придется одному освобождаться". Но все-таки сели, отметили. Утром просыпаюсь – Бубля нет. Предчувствия меня не обманули. Позже узнаю, что ночью они с Володей Соусом поперлись карать какую-то козу. Гонялись за активистом по всей промзоне, но, пьяные, не поймали. А сами спалились. Примчался "конвой сорок сабель". Матерый Соус свалил, а простофиль Бубль опять попался. Его окружили и загнали под вышку. Он еще покуражился, пугая мусоров ножом, картинно пряча пустую руку за спину. Я надеялся, что ему дадут десять суток, и он сумеет меня проводить. Но зам по режиму сразу выписал Олегу шесть месяцев ПКТ за злостное нарушение режима содержания и сопротивление при аресте. Я загрустил. Как вдруг за несколько дней до освобождения вновь увидел перед собой родную физиономию своего семейника. Во время прогулки вся блатная хата, где сидел Олег, сбежала с БУРа. По лагерю засновали мусора. Я решил действовать от противного и посоветовал Бублю не прятаться. Мы заварили "купчика" и сели трапезничать в каком-то мужицком проходе в середине барака. Обо всем поговорили, все обсудили. Не ожидая такой наглости, менты несколько раз пробегали мимо. В конце концов, через пару часов нас заметили и Олега, не без галантности, чуть ли не с улыбкой, водворили в чулан. Последнего из всей камеры, кстати. Дольше всех продержался. Бить не били, но добавили к шести месяцам пятнадцать суток. Зато проводил товарища.
Через год мы встретились в Москве.
Глава 5
Плутократы Урала, или Тюрьма эпохи перестройки
И я покажу тебе нечто отличное
От тени твоей, что утром идет за тобою
И тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку
Я покажу тебе ужас в пригоршне праха…
Томас Элиот
Козы
Откуда вообще берутся козлы? Все начинается с общего режима. Ведь все мы, или почти все, родились и выросли при социализме, учились в школе. Собирали макулатуру. Многие вступали в пионеры, некоторые в комсомол. Половина служила в армии. Откуда нам собственно было черпать информацию о мастях и понятиях?
При Хрущеве ввели разделение режимов. Первозаходники стали сидеть отдельно. Рецидивистов отсадили на строгий и особый режимы. Первоходам некому стало объяснить пагубность и подлость козьего образа жизни. Придя этапом после осуждения, человек сразу оказывался перед дилеммой: вступать в актив или нет? Активисту обещали досрочное освобождение, длительные свидания, всевозможные льготы. А что могла предложить отрицаловка? Изоляторы, отбитые мусорскими дубинками почки? Честные упрямцы попадали под пресс, только за то, что хотели остаться порядочными людьми.
Те, кто вступает в актив, изначально отнюдь не являлись кончеными подонками. Одни успокаивают себя, что одевают повязку лишь для проформы, другие надеются раньше выскочить на свободу, третьих опьянила неожиданная возможность получить власть, ну, а четвертых просто заставили. Всех их роднит одно. Они искренне верят, что попали в систему наказаний в первый и последний раз. Опасное заблуждение!!! "От тюрьмы, да от сумы не зарекайся." Окунувшийся в это болото обязательно занырнет в него еще раз. Если кто и имеет шансы больше не залететь, так это работяги. Они покорно бычат в зоне и так же будут бычить на свободе. Преступления их носят случайный характер – драки, мелкое хулиганство или украдут спьяну по мелочи.
Другое дело – козлы. Хотя первая заповедь активиста – встать на путь исправления, они обязательно вернутся в свое стойло. И это не парадокс, а закономерность. В реальности его исправление заключается в том, что он ревностно заставляет других осужденных работать и доносит на непокорных. Из лагерного фольклора: "В зоне строгого режима на распределении:
– Профессия?
– Бригадир.
– Работать будешь?
– А куда они денутся…"
Представьте себе освобождение такого активиста. В колонии он работать отвык. Привык к власти и вседозволенности, привык помыкать, приказывать. А кто его возьмет начальником на свободе? Если он устраивается на простую работу, то привычка орать и распускать руки остается. Она-то и приведет его обратно в лагерь. Только до того, как козел туда доедет, ему придется посидеть под следствием в тюрьме, где сохранился воровской уклад арестантской жизни. И где с него спросят за все подлости. В 1984 году в осужденке Оренбургского централа я обратил внимание, что на петушиной шконке возле параши лежит статный, красивый, молодой парень. "Как же так, – спрашиваю, – как же тебя угораздило?" Он отвечает: "Повязку носил на усиленном режиме. Узнали меня…" А в камере дожидался этапа в крытую орчанин Геша Ешин с тремя трупами за плечами. У него на балде шары стояли. Он повадился драть эту разоблаченную козу. Бедный петух так орал по ночам!!!
Битая, но не обезвреженная коза еще опаснее. На строгом режиме повязка становится уже не временным недоразумением, а образом жизни, определяющим характер и мысли субъекта. Однажды за руководителем СПП отряда уже пришли менты, чтобы вести его в изолятор за какие-то прегрешения, а он все еще дописывал докладные на мужиков за то, что они не встали по сигналу "подъем". Кстати, по этому эпизоду видно, что активисты вовсе не застрахованы от попадания в карцер. На них доносят другие козы. Если отрицаловка в лагере загнана в подполье, то повязочники грызутся между собой. Между ними периодически вспыхивают "битвы за портфели". И не всегда они проходят в форме интриг и доносов.
Зимним вечером на "тройке" в Новотроицке меня оторвали от шахмат дикие вопли. Мы выглянули в окно и в свете прожекторов увидели несущегося в одних кальсонах завхоза восемнадцатого отряда. Он держался за бок и безостановочно орал. За ним с отверткой гнался бывший завхоз. Вот такая беспокойная козья жизнь!
Однажды на той же "тройке" наш завхоз Будалом, огромный монстр с рондолевой пастью, татуировкой на лбу и шрамом через всю грудь, решил забухать. Пригласил еще двух отъявленных козлов – завхоза санчасти и руководителя СПП колонии. Выпили, разошлись. Будалом побежал на вахту сдавать собутыльников заму по режиму: "Гони прапоров, Сухов и Баранов пьяные, пусть их вяжут!" А они оба уже там сидят. Прибежали раньше Будалома и самого его сдали.
Туманная перспектива досрочного освобождения и сытная жратва вряд ли заменят спокойный сон. Ведь в случае, когда чаша арестантского терпения переполняется, жертвами становятся именно активисты. В 1979 году на "тройке" новотроицкий Соловей за одну ночь зарезал одиннадцать козлов.
Вот отрывок из статьи о таком активисте из козьей газетенки "За честный труд".
"…Осужденный Павлов едва ли не с первых дней вступил в члены СПП, вскоре стал председателем СПП отряда, а через три месяца был избран в штаб СПП колонии. Александр Павлов всегда строго по форме одетый, подтянутый, он очень требовательный не только к окружающим, но и к себе. Все нарушители, которым приходилось "попадать к нему на карандаш", уже знали, что никакие угрозы и попытки как-нибудь откупиться от него ни к чему хорошему не приведут, более того, к таким он относился еще строже, не оставляя никаких шансов безнаказанно нарушить решим содержания. Ему до всего есть дело: будь то нарушение внешнего вида осужденных или "переброс". Как правило, он оказывается именно там, где ожидается или происходит что-нибудь запретное и здесь уж осечки не допустит. Саша предотвратил один побег, который был полностью подготовлен, перехватывал не один "переброс", с его помощью был перекрыт не один канал ввоза запретного в колонию и многое другое…"
Нормальному человеку трудно представить, что эти гаденькие строчки написаны не про мента, а про зека. Вот такая пропадлина! И как его земля носит!
Однако даже козы тоже бывают разные. Не все они достойны ненависти и презрения. Да и поступки у некоторых случаются дерзкие.
На "восьмерке" мы с Бублем познакомились с бирюлевским громилой по кличке Удав. Хулиган по свободе. Козел по лагерю. Но безвредный. Художник. Мужиков не угнетал, доносов не писал. Удав обладал мощной, рельефной мускулатурой и фанател от железа. В его круглосуточном распоряжении была художка, состоящая из двух комнат. В одной реально чертил наглядную агитацию и лозунги типа: "Осужденный! На свободу с чистой совестью и без долгов!" или рисовал шукшинскую старушку в платочке с подписью "Я жду тебя, сынок". Иногда я находил у него совершенные шедевры в рубрике "Они позорят колонию". Никогда не забуду сообщение штаба: "Осужденный Фантов – 10 суток ШИЗО за попытку нелегально проникнуть на слет передовиков". Ну, кажется – полный бред, абсурд!! Ан, нет. Бедолага Фантик пытался пролезть в клуб на это козье мероприятие потому, что после слета новое кино показывали.
Так вот, вторая комната в художке Удава была полностью оборудована под спортзал. Штанги, гантели – все, как положено. И он притерсился нас с Бублем отмечать на проверке таким образом, чтобы мы не мерзли на плацу, а ныряли в художку качать железо. У него вообще были разные возможности, так как мусора постоянно заказывали ему всякие картинки в подарок женам. Один мент, к примеру, подарил Удаву фотоаппарат. И фото, которые вы видите в этой книге, сделаны именно им. Проверки в лагере длились в лучшем случае минут сорок, но в случае, если подсчеты не совпадали, могли растянуться на пару часов. Менты должны были свести воедино и получить верное число зеков на промзоне, в отрядах, на больничке, на свиданке, в изоляторе. Если все правильно сходилось, то ДПНКа командовал расход общему построению.
Так вот, весьма удобно было в это время спортом заниматься, все лучше, чем на плацу топтаться. Правда, недолго длилась наша лафа. Валера Шнайдер и в этот раз уличил нас в вопиющем нарушении босяцкого этикета:
– А что, другого места нельзя найти? Кроме как в козлодерке? Может вы там еще и чифирите?
Пришлось нам закончить тренировки в художке. Продолжили на улице за бараком. Благо лето скоро наступило.
Интересно, что на "тройке" с моими тренировками боролись менты. Козы написали донос, что я собираю вокруг себя молодых, отрицательно настроенных осужденных с целью подготовки группы прорыва. Прислали работяг, и они мои снаряды разрезали сваркой. Мне новые сварганили. Тогда пригнали педерастов и петухи под охраной вертухаев мои штанги обоссали.
Такой вот парадокс. На одной зоне менты спорт запрещают, на другой мусорам по фигу – блатные недовольны.