Вечером все свободны. Разбредаемся кто куда. Мы с Солюсом попадаем в театр "Одеон", которым руководит Жан Луи Барро. Смотрели оперу-буфф "Аптекарь" – диалоги Гольдони, музыка Гуно. Действие происходит в XVI веке. Актеры разговаривают, поют и танцуют, но в то же время и не говорят, и не поют, и не танцуют, так как разговаривают не органично, манерно, поют средне и танцуют плохо. Все это вместе создает впечатление не очень профессионального зрелища, кстати, весьма холодно принимавшегося самими французами. Высидеть второе действие не хватило мужества не только у нас.
Вернулись домой на метро – станция недалеко от отеля. Метро для приезжего – спасение. Это огромная паутина из 15 нитей, переплетающихся под Парижем, по которым бегают на металлических и резиновых колесах старые вагончики-работяги. Никакого богатства, никакого разнообразия в оформлении: во всем практичность, удобство. Над каждым входом в метро – карта всех линий метро. На станциях каждый метр использован для рекламы, для автоматов с сигаретами и жевательной резинкой, конфетами… Билеты стоят по-разному. Один билет стоит 50 сантимов во 2 классе, 60 – в 1 классе. Но 10 билетов во 2 классе стоят 3 франка 70 сантимов, в 1-м – 4 франка 50 сантимов. Вагон 1 класса – в середине состава и выкрашен в красный цвет. Он более удобен в часы пик. В нем нет давки. Поезда ходят медленнее наших, в метро грязно, всюду валяются использованные билеты, почти все стены оформлены маленькими кирпичиками белого кафеля, остальное серо-грязного цвета. В метро можно встретить нищего, играющего на губной гармошке или на банджо, калеку, да еще пьяного (как у нас теперь), можно увидеть молодежь, собирающую деньги за рисунки на полу. Кассы закрываются за три минуты до конца работы, то есть в 0 ч 27 мин, так как кассиры сами должны добраться домой и тот, кто попадает в метро в отрезке времени между 0 ч 27 мин и 0 ч 30 мин, едет без билета, бесплатно. Многие этим пользуются. Напоминаю – это 1963 год!
Всем нам строго-настрого велено являться в гостиницу не позднее полуночи! Мы приехали после спектакля раньше контрольного времени и встретили при входе в отель похвалившего нас за дисциплинированность "товарища из". Во всех поездках за границу – всех и везде сопровождал такой "дядя"…
Обращаюсь к "дяде":
– Я бывший офицер, я воевал. Я должен смотреть ночной Париж, обязан! Нет, нет, не перечьте мне. Что хотите делайте со мной, но я буду ходить по ночному Парижу! Я никуда не удеру, не бойтесь!
– Ну, смотри, Весник. Я тебе скидку делаю – ты фронтовик! Но… молчок! Понял?
– Я не один. Мы в номере с Олегом Солюсом – заслуженным артистом, он мой коллега, товарищ. Без него бродить по ночному Парижу неловко… свинство.
– Ну, смотри! Все на твоей совести! Отвечать – тебе. Когда пойдете?
– Сейчас.
– Когда вернетесь?
– Не знаю. Ну, естественно, утром…
– Так не пойдет. Давай договоримся, чтобы точно.
– В шесть утра!
Мы вернулись в 5.50 утра – "дядя из" ждал нас и бросил одобрительное "молодцы". На вторую ночь опять отпустил, утром снова встретил. На третье утро его не было – спал. Поверил в нас. Успокоился. Попался нормальный человек. За обедом как-то сказал мне: "Обратно полетим – я к тебе подсяду. Расскажешь, чего видел, ладно? Интересно небось".
Вспомнил рассказ вахтанговцев о том, как в зарубежных гастролях их родной "полковник из", будучи (после обильного банкета) в гражданском костюме, сделал одному из ведущих артистов замечание: "О-о-о-о, вы не в форме!", на что артист ответил; "Да и вы – тоже".
Итак, мы отпущены! И… попадаем в объятия нашего легкомысленного района площади Пигаль.
Юмор помогает ясно и четко осознать трагические или смехотворные условия человеческого существования.
Эжен Ионеско
О, Пари! Чего только не увидели мы в первую же парижскую чудо-ночь!
На самой площади расположены только ночные заведения разного пошиба, но почти все они имеют один и тот же аттракцион: стриптиз. Перед каждым заведением, начиная с "Мулен Руж" и кончая захудалым баром, стоит зазывала-швейцар, который, как правило, знает несколько языков. Если не языков, то фраз на разных языках, приглашающих прохожих зайти. Перед каждым заведением – фотографии почти обнаженных женщин, все фасады очень броско и оригинально освещены. Некоторые очень ярко (особенно фасад "Мулен Руж"), некоторые откровенно красным приглушенным светом, некоторые совсем не освещены – только чуть-чуть маленькими лампочками. На афишах каждого заведения написана цена за вход. Цена эта колеблется от 4 франков 50 сантимов до 20 франков – в зависимости от класса заведения.
Ах, если бы узнали наши московские "инструкторы", что я уговорил Олега Солюса попытаться попасть в "Мулен Руж"! При входе у нас спросили билеты, а мы – администратора. Билетов – нет, администратор – пришел. Представились друг другу. Я объяснил, что мы хотели бы только взглянуть, "что и как в этом знаменитом заведении…".
– Нур шауэн! – говорю администратору. – Только посмотреть. (Есть затруднения в объяснениях, но если собеседник не знает русского языка – а во Франции очень многие говорят по-русски, – обхожусь совсем уж одряхлевшим знанием немецкого.)
– Битте, битте, – вежливо приглашает он. – Пожалуйста, пожалуйста!
Денег с нас – никаких, комплименты в адрес русского театра, показывает купленные билеты на наши спектакли. Вежливость, гостеприимство на высоте!
Объясняет, что до основного представления еще полтора часа, что сейчас идет камерный концерт на малой сцене в ресторане. Предлагает понаблюдать за посетителями из боковой служебной ложи. Столиков немного, публика – самая, самая разнообразная, на эстраде – два артиста, судя по всему, куплетисты. Один играет на кларнете, когда поет второй, а второй на банджо, когда поет первый. За каждым столиком, за редким исключением, только парочки, разных возрастов, разнокалиберно одетых, как правило, любовники и любовницы. Обслуживают столики "девицы" на высоченных каблуках и совершенно голые – только маленькие фиговые листочки на сосцах и "заветном" месте. Администратор на немецком объясняет, что если кто-нибудь из сидящих за столиками позволит себе какую-нибудь фривольность в адрес "дам", он тут же получит замечание от бдительного метрдотеля, а если же фривольность будет не пустяшной – будет вежливо выпровожден из зала. "Французов очень мало среди наших гостей, а если и есть, то только приглашенные приезжими иностранцами".
Кстати, закон о запрещении проституции и публичных домов был встречен дамами легкого поведения резко отрицательно. Они и их сутенеры устроили демонстрацию с требованием отмены этого закона. Шли организованными колоннами, с транспарантами и лозунгами. Их тема: "Де Голль – ты старый хрыч и ничего не понимаешь в нашей работе. Отмени закон!" Колонны проходили мимо резиденции президента. Де Голль появился на балконе и, как нам рассказывали, спокойно, с присущей ему монументальностью показал участникам марша… две "фиги"! Ничего не добившись, обиженные, однако, продолжали и продолжают свою "деятельность", но под прикрытием частных заведений со стриптизом, а также бесчисленного множества маленьких отелей в несколько номеров. Они стоят прямо перед дверью отеля, их нанимают и ведут в номер! На территории частного отеля "веселые дамы" неприкосновенны. Из своего гонорара они платят за комнату хозяйке, да еще проценты сутенерам. (Слесарь Борис Михайлович рассказал нам, как два брата-сутенера содержали 12 молоденьких девочек и в течение короткого срока заработали миллионы. Но их судили.)
Район нашего отеля – район не центральный, поэтому видишь "веселых дам" не очень высокого пошиба, разных возрастов, много мулаток. Как правило, они ведут себя с "достоинством", не "пристают" и сами себя не предлагают, но попадаются нахальные: они приглашают и словами, и жестами, и движениями таза. Есть такие, которые хватают за руки. Стоит дать ей понять, что ты не интересуешься ею или что у тебя нет денег (последнее самое сильное средство защиты), как моментально отвязываются. Но как правило, женщины ведут себя неназойливо: стоят и ждут. Фотографировать себя не позволяют, да и не рекомендуется это делать: может (откуда ни возьмись) появиться сутенер и испортить вам мажор души и тела. С подходящими к ним они торгуются: поговорив с мужчиной, они решительно отходят от него или также решительно ведут его в отель. Через некоторое время "влюбленная парочка" выходит из отеля и расходится в разные стороны: он своей дорогой, а она снова занимает исходную позицию у входа в отель, в ожидании следующего "жениха"… Ей, ей, отвратно! До омерзения!
Решили заглянуть в какое-нибудь заведение со стриптизом. Нашли – последний сеанс в 4 утра. Вход – четыре франка с полтиной. Недорого. Идем? Идем. Садимся за пустой столик. За другими – несколько юных парочек, да две очень пожилых. По всему видно – это все туристы. Любознательные юнцы и любители воспоминаний! Притушили свет, зазвучала музыка, на эстраду вышла очень красивая женщина. Очень красивая! Проделала весьма пластично все, что ей полагалось (глаза отсутствующие, холодные), и, заработав жиденькие аплодисменты, ушла. Когда спускалась со сцены, я поманил ее пальцем. Заметила, кивнула. Переоделась, вернее, оделась, пришла к нам. Оказалось – знает немецкий язык. Я представил своего коллегу, объяснил, что мы артисты Театра сатиры, что приехали на гастроли. Она в курсе, знает даже, что играем спектакли в помещении театра Сары Бернар. Вдова, бывшая балерина, после рождения ребенка немного располнела и с балетом пришлось расстаться: не могла обрести прежние габариты и войти в форму. Пришлось зарабатывать стриптизом. Ну и, конечно, древним ремеслом… Знают ли ее родители, чем она занимается? Не знают. Живут в провинции. Сколько зарабатывает? Достаточно. Сорок процентов отдает хозяйке. Какая цель? Накопить денег и выйти замуж. Есть газеты, где печатаются объявления вдовцов, преимущественно из сельской местности, желающих вступить в брак. Как правило, выбирают таких, как она, потому что из "таких" получаются хорошие жены: уж если они вырываются из этого мира, ни о какой безнравственности не может быть и речи. В совместное хозяйство должна войти с приданым. Скажем, с трактором или автомобилем… Договариваются. Вот и она надеется и ждет своего часа.
Мило беседуем. Солюс периодически припадает к моему уху и шепчет:
– Если вы советский человек, вы сейчас же встанете и уйдете!
– Да подождите вы, – урезониваю его. – Сидите спокойно, все нормально.
Немецкого языка Солюс не знает, о чем мы говорим, не понимает, волнуется, нервничает. Что там Весник еще выкинет?
Накануне я принял участие в вечере, посвященном творчеству Ильфа и Петрова, организованном ЮНЕСКО. Представил меня месье Жорж Сориа – писатель, поэт, драматург, переводчик, импрессарио почти всех гастролей советских коллективов и солистов, пропагандист русского искусства и просто богатый человек. Рассказал присутствовавшим в небольшом зале о том, что я – автор инсценировок романов "12 стульев" и "Золотой теленок", первый исполнитель роли Остапа Бендера на советской сцене. Я, в свою очередь, пытался убедить слушателей в том, что нельзя трактовать Бендера, как комедийную фигуру, ибо ничего не сделавши в жизни, этот талантливый человек – скорее образ трагикомический. В доказательство привел несколько реплик самого героя: "Мне 33 года – это возраст Христа. А что я сделал: учеников разбазарил, учения не создал", "А может быть, я идиот и ничего не понял?". Был тепло принят в основном студенческой частью зрителей и "обласкан" небольшим гонораром, позволившим чувствовать себя в описываемый вечер "барином": угостил даму хорошим вином, сладостями и фруктами. Шиканул!
Перед уходом выпили с хозяйкой заведения по рюмке коньяку. Нашей собеседнице за "потерянное" в нашей компании время предложили 25 франков. Она не отказалась, но была явно удивлена тем, что дело дальше беседы не пошло… Сознаюсь, она мне очень понравилась. На прощание поцеловал ей руку! Стоя у входа в свое заведение, она помахивала нам рукой, пока мы не скрылись за углом.
– Слушайте, Солюс! Я видел трусов… но таких, как вы! Ну, что вы в самом деле?! "Если вы советский человек, вы сейчас встанете и уйдете"! Как вам не стыдно?
– Я не за себя! Не за себя боялся! У меня брат в Москве диссертацию защищает! – воинственно заявил Солюс.
Ничего не поделаешь, времечко было все еще "веселенькое"!
Через неделю играли "Яблоко раздора". Я – в центральной роли и начинаю спектакль. Поднимается занавес. На сцене – Лепко, Папанов, Пельтцер… Я должен был пройти полукругом по всей сцене, оглядывая зрителей, как бы делая их соучастниками происходящего, остановиться и сказать: "Ну, шо, увсе тут?" (Действие происходит на Украине.)
Смотрю в зал и вижу в первом ряду с огромным букетом нашу ночную знакомую… В антракте мне принесли этот букет чудесных роз. В него вложено вырезанное из плотного картона сердечко, на нем отпечаток накрашенных губ и подпись: "Лилиан".
Спрашиваю швейцара: "Сколько может стоить такой букет роз?" – "Не меньше ста пятидесяти франков, месье…" Мне стало немножко не по себе: ведь тот "барский" вечер обошелся мне всего в 60 франков. Больше я ее не видел. Ах, Лилиан!
Если чуть-чуть отойти в сторонку от "боевой" площади Пигаль, попадаешь в темноватые переулки. Свет в окнах домов редко увидишь – французы в 22.00–23.00 уже спят. "Ночь для сна!" – гласит французская пословица. То, на что мы "тратим" поздневечернее и ночное время, они успевают сделать с 12 до 14 часов дня, так как по всей Франции (или только в Париже – не помню точно) гудком на это время возвещается обеденный перерыв. В течение двух часов французы обедают, оправдывают надежды любимых, да еще умудряются всхрапнуть полчасика!
Пора и нам всхрапнуть. Калейдоскоп впечатлений, заключительные его "рисунки", опечалили, вернее, несколько смазали светящуюся палитру увиденного в течение всего дня и ночи: чуть ли не в центре площади Пигаль лежал пьяный человек, рядом с ним два костыля… Никто на него никакого внимания не обращал…
Около нашей гостиницы пожилой человек накалывал палочкой с острой иглой, вмонтированной в ее кончик, брошенные в урны и просто на тротуар окурки и высыпал остатки табака в мешочек, прикрепленный к поясу брюк. Диссонанс!
Лишь комическое способно дать нам сипы, чтобы выдержать трагедию существования.
Эжен Ионеско.
Др-р-р-р-р-р-р! Будильник! Открываю глаза… 9 утра. Что? Где я? Ах, да, пардон. Я в Париже. С добрым утром! 18 июня! Быстро-быстро завтракаю – и на улицу. О, Пари!
Часть бдительного коллектива – две пятерки (!), проинструктированных мастеров Театра сатиры – бодро шагает по утреннему Парижу. К одному из "наших" начальников пятерок приближается старенькая-старенькая парижанка с взглядом грудного ребенка, с палочкой-зонтиком в руках и, мило улыбаясь, обращается к нему: "Месье". А тот – гордый член компартии, – резко бросаясь в сторону от бабуси, прерывая ее "провокационную" попытку "скомпрометировать" полноценность своего членства, принципиально и идейно подкованно заявил ей: "Иди к черту! К черту! К черту!"
Ах, как обрадовался бы московский инструктор, любуясь плодами своих наставлений!
Не могу не сказать, что этот "полноценный" художник-гражданин оказался ярко одаренной натурой! Удивительно! Через пару дней, проходя мимо витрины магазинчика, торговавшего изделиями из кожи, я увидел его обаятельнейшим образом улыбавшегося, элегантно и кокетливо пытавшегося вырвать, как оказалось потом, кожаный жилет из рук владельца магазина, при этом что-то произнося, судя по движению губ! С точки зрения гениальной системы Константина Сергеевича Станиславского, воспитывающей в артисте органическое, правдивое и логичное (сценическое поведение и действие, понятные зрителю даже через стекло, когда не слышно текста), все было идеально! Я прекрасно понимал, что начальник моей пятерки хочет заполучить жилет и преодолевает какие-то трудности, но любопытство победило мое желание пройти мимо, и я вошел в помещение магазинчика.
– Я коммунист! Отдай за тридцать! – услышал я те слова, которые на улице были лишь беззвучно обозначены губами. Мой начальник увидел меня. Почему-то "милый чудак" смутился, перестал улыбаться и торговаться, жилет из рук выпустил и не купил, а по дороге в гостиницу умолял никому не рассказывать об увиденном. (Хозяина магазина он все-таки "дожал", так как в Москву летел в том кожаном жилете.)
Как бы ярко и талантливо ни проявлял себя мой начальник (кстати, лауреат Сталинской премии) в течение всех наших почти трехнедельных гастролей, все же его звездный час пробил в первый же день пребывания в столице Франции. И если, посещая Версаль или Фонтенбло, ты не можешь не вспомнить Петра Великого, если, оказавшись в Мальмезоне, в памяти твоей не возникнет образ Александра I, а в Пастеровском институте – Мечникова, то для коллектива Театра сатиры и многих других гостиница "Карлтон", конечно же, связана в основном с именем моего начальника пятерки… Некоторые могут пожурить меня за обнародование нижеследующей истории, случившейся с нашим "героем". Но я с ними не соглашусь, ибо эта история облетела всю страну и превратилась в доброе как бы предупреждение (или назидание), звала к национальному самосовершенствованию. Она утвердила за лауреатом славу истинно русской души и до некоторой степени педагога-общественника, охранителя других наших туристов и командированных от повторения невинной, но нелепой оплошности.