В поезде ехали Билли Берк и Цигфельд, очень больной. И их дочь, Пэт. Берк предстояло играть роль моей матери в "Билле о разводе", но тогда я этого еще не знала. Цигфельду было трудно выйти из вагона. В Чикаго их должны были отцепить и подсоединить к поезду "Супер Чиф". Помню, как мельком раза два видела их в купе салон-вагона. Все было зачехлено: стены, стулья, каждый предмет в купе. Это казалось мне совершенно необычайной роскошью. Но, в сущности, так стоило жить. Как стоило иметь чемодан от Луиса Виттона. В те дни существовал определенный набор "необходимых вещей", свидетельствовавший о том, что вы знаете, как себя вести.
Лора Хардинг знала назначение всех тех вещей и сколь это значимо. О существовании их я узнала именно от нее. Детские подушки и детское шерстяное одеяло, чтобы создать атмосферу уюта в купе. За рулем собственного автомобиля она проехала по стране до Санта-Барбары. О таком я и не слыхала. Ведь я была родом из заштатного Хартфорда - городка среднего масштаба. Но искушенной в роскоши я, конечно, не стала.
Мы покинули Чикаго и в отличном расположении духа поехали дальше, занятые мыслями о том, что у нас получится в кино. На каждой остановке мы выходили из вагона и гуляли с собаками по платформе. Обедали в вагоне-ресторане, завтракали первый и второй раз у себя в купе. Я глядела в окошко - в закрытое. (В то время еще не было кондиционеров, поэтому очень часто мы открывали окна. Когда локомотив сильно дымил, мы закрывали их. Становилось душно - снова открывали.) В тот особенный день, первый день после выезда из Чикаго, я смотрела в закрытое окошко.
- О, взгляни, Лора, - месяц народился!
- Нет, нет, не через стекло, Кейт. Это приносит неудачу.
Мы выскочили из купе и помчались по составу к последнему вагону-платформе, чтобы посмотреть на луну через мое левое плечо, а не через стекло. Открыли дверь, чтобы выйти на платформу.
- О Боже, что-то в глаз попало!
"Что-то", конечно, попало мне в глаз. Это "что-то" было множественного числа: крохотные три пылинки, иглообразные, с железнодорожных рельсов. Они вонзились в белок левого глаза. И стоило мне моргнуть, как они царапали верхнее веко, сидели прочно, не сдвигаясь с места.
Накануне поездки я ходила к Элизабет Хоз - очень дорогой нью-йоркской модельерше - заказать себе подходящий костюм. Я собиралась надеть его перед тем, как сойти с поезда в Калифорнии. Это был оригинальный серо-голубой костюм из шелка. Юбка клеш, очень - до пят - длинная. Пальто было похоже на плащ для верховой езды, с "хвостом", - такие носили в девятнадцатом веке. Блузка со стоячим воротничком, с оборкой. И шляпа. Каково!
Так вот шляпа смахивала на серо-голубое соломенное блюдо. У меня были длинные волосы, собранные в тугой пучок. Кто-то однажды сказал: "а ля консьержка". От этого "сервизного блюда", водруженного на голове, вид у меня был почти торжественным и несколько больше, чем почти - эксцентричным.
Но шляпа мне обошлась очень дорого, как, впрочем, и костюм, и я возлагала на них огромные надежды.
Перчатки, сумочка, туфли - темно-синие.
Костюм этот, как я теперь понимаю, мало соответствовал церемонии схождения с поезда в Пасадене 4 июля при температуре 30 °C. Хлопчатобумажный джемпер и ношеные белые брюки были бы, вероятно, куда более кстати.
Когда мы сошли в Пасадене (я в своем костюме), левый глаз у меня был ярко-красный, а правый, как бы в солидарность с ним, - совершенно розовый. Мучения. И изнурительная жара.
Мы медленно спускались вниз в Пасадену. Мимо впервые увиденных мною апельсиновых, грейпфрутовых и лимонных деревьев. Яркое солнце и никакого смога в те дни. Прекрасный аромат цветущих апельсинов. И сухая-пресухая почва. Мои красные-прекрасные глаза. Выехали с вокзала. Вдруг Лора воскликнула:
- Боже праведный!
- Что такое? - поинтересовалась я.
- Леланд Хейвард.
- Да, он мой агент.
- Главный заводила.
- Что…
- Когда я обзаводилась знакомыми в Нью-Йорке. На вечеринках. Этот с прилизанными волосами - главный заводила. Какой ужас.
Леланд стоял с каким-то коренастым, маленького роста мужчиной. Они разговаривали. Позже я узнала о чем.
- Которая?
- Та, что в чудно́й шляпе.
- Не смейся - мы отвалили тысячу пятьсот долларов за это…
- Она оригинальна.
- Еще как. Она что, пьет? У нее глаза опухли. Веки поднять не может.
- Здравствуйте. Прошу сюда. Принесите сумки из… Чудесно.
- Итак, прошу знакомиться - Мирон Селзник, еще один ваш агент.
- Лора Хардинг…
- Э-э, да… Здравствуйте… Рад… Давно… Приятно видеть вас здесь. Дайте мне купоны. О, отлично, все вместе. Машина… Серый "роллс-ройс". Джексон, вот сумки. Мы привезли с собой тележку. Она доставит ваш багаж в гостиницу.
- Извините, мне что-то попало в глаз. У вас нет знакомого врача…
Леланд перебил:
- Вас наверняка ждут с нетерпением. Мы отправимся прямо в РКО. Вас жаждет видеть Кьюкор. И Селзник. Они хотят приступить к работе сразу, как только будут готовы костюмы и пробы.
- Мы готовы. Хорошо. Я сяду впереди.
Двинулись в путь. Разговор был ни о чем. Мирон, в стремлении быть архидружелюбным, сказал:
- Я слышал, вы играете в гольф.
"Царица небесная, - подумала я, - в гольф? С ним?.."
А Мирон подумал: "Не дай Бог, еще согласится. Но мое дело - предложить. Какая она, Боже! Такую мне еще не доводилось видеть. Она похожа на труп. Что скажет Дэвид? Да ладно - что скажет, то и скажет".
- О да, очень мило. Но не думаю, что у меня будет очень много времени на гольф. Да и солнце здесь, кажется, такое жаркое… У вас нет знакомого глазного…
- В общем, если у вас все-таки будет свободное время, я всегда к вашим услугам…
- О, благодарю… но…
- Я вспомнил, где мы встречались… Это было…
И разговор перешел на Нью-Йорк, на вечеринки молодых актеров. Вскоре мы въехали на территорию РКО.
Офис Джорджа Кьюкора - тесный, темноватый, на первом этаже.
Кьюкор оказался привлекательным мужчиной: с манерами, тучный, среднего роста, полный энергии, стремительный, яркий.
- Ну вот и чудесно, правда? А теперь позвольте… Да… Теперь… Давайте-ка мы… - Оглядывая оценивающим взглядом меня, потом - Лору…
- У нас есть эскизы одежды, которую вам предстоит носить.
- О, неужели?
- Где это?.. Позвольте… Да… Вот они…
Я взяла наброски. Их было три или четыре. И успела мысленно представить себе, что на моей героине будет нечто вроде твидового костюма. Стараясь не выдавать себя, я глядела на них с бесстрастным выражением лица… и с подчеркнутой сдержанностью.
- Да… Хотя, знаете, я не уверена, что это именно то, во что должна быть одета англичанка благородных кровей.
Джордж сверкнул глазами и уставился на меня.
- А что вы можете сказать о том, что на вас?
- О, понимаю… Вы опасный оппонент. Отвечать на ваш вопрос я сейчас не стану. Мне бы… Мне кажется, это… - И я рассмеялась.
- Может, вы снимете вашу шляпу?
Я сняла.
Волосы у меня были слипшиеся и в беспорядке.
- Что ж - не длинные. Хотя вполне достаточно, чтобы можно было поднять. Просто поднять. Пышные. Замечательно. А если мы попросим вас укоротить?
- Н-ну…
- Позвоните Джо Энн, пусть она спустится к нам.
- Кто такая Джо Энн?
- Парикмахерша. Джо Энн Оджер. Впрочем, лучше, наверно, будет, если мы сами к ней поднимемся.
В двери появился мужчина - лет пятидесяти, очень похожий на Бэрримора.
Вежливо: "Ага, вы, значит, уже приехали".
И смотрел на меня острым взглядом.
- Здесь слишком многолюдно. Выйдем в коридор. Я хочу вам кое-что сказать.
- Идите же, - ободрил меня Джордж.
Мы вышли с ним в коридор. Он улыбался. И был очень сердечен, доброжелателен.
- Ваша просьба мне чрезвычайно понравилась. Вы станете большой звездой.
Потом посмотрел на мои глаза, сунул руку в карман и достал оттуда маленький пузырек. Затем сделал круглыми свои глаза и многозначительно улыбнулся. Очень доверительно.
- У меня такая же проблема. Попробуйте-ка это… Две капли… на каждый глаз.
- Мистер Бэрримор, мне что-то попало в сам глаз. Вот уже три…
- Да, дорогая. Я знаю… попробуйте.
И он удалился.
Я вернулась в кабинет.
- У вас, случаем, нет знакомого офтальмолога?..
- Ну а теперь, пожалуй, идемте знакомиться с Дэвидом… а потом подстрижем вам волосы.
И Джордж энергично вышел из комнаты. Мы - вслед за ним.
Пришли к Селзнику, который был чем-то очень занят и только и сказал: "Чудесно… Чудесно". Подумал же, вероятно, другое: "Так вот, значит, что мы имеем…"
Потом мы прошли в дальний конец киностудии, где располагались парикмахерские и гримерные.
Очень быстро мне обрезали волосы, оставив ровно столько, чтобы можно было сделать завивку. Главной гримерши на месте не было.
Потом обратно в кабинет Кьюкора. Вечерело. "Что ж, значит, до завтра. В девять. Мы проведем… Впрочем, я вам позвоню".
- У вас, случаем, нет знакомого глазного врача? У меня что-то…
И не осталось никого, к кому можно было бы обратиться. Джордж и его свита ушли. Все исчезли.
День закончился. Лора и я вышли из офиса. На улице стоял какой-то мужчина.
- Прошу прощения. У вас, случаем, нет знакомого глазного врача? Мне что-то попало в глаз.
- Представьте себе, есть, дорогая. Вам повезло. Я сам врач.
- Глазной?..
- Нет, я хирург. Я здесь недавно. Приехал из Нью-Йорка. Но у меня есть кабинет.
Он достал из кармана визитную карточку.
- Уилшир, кажется.
- Я не… Мы совсем не знаем города.
- Я на машине. Хотя не уверен, что смогу ее сейчас найти. Впрочем, попробуем, а?
- О, вы так любезны. Вы думаете, что сможете извлечь это?
- Постараюсь. Меня зовут Сэм Хиршфельд.
- Кэтрин Хепберн… Лора Хардинг.
Мы сели в его машину и поехали… Отыскали Уилшир… Нашли его офис. Я легла на стол. Он закапал мне капли. И стал "пробовать". И очень быстро сдался.
- Тут нужен специалист. У меня нет нужных инструментов.
Он взялся за телефон и стал звонить. Я не знала, кто он. Любой врач, вероятно, определил бы, кто он. Кого, черт возьми, он отыщет?
Наконец он дозвонился до женщины-врача, которая задержалась в своем кабинете. Да, она примет. Мы поехали в Лос-Анджелес. Припарковали машину.
Врач осмотрела меня. В глазу сидели три острых металлических кусочка, как иголочки. Было слышно, как они кляцнули о ее щипчики. Она извлекла их. И - морг! морг! - заморгала я глазом. Потом врач наложила на глаз повязку. Дала таблеток.
- Может случиться, что будет больно, когда перестанет действовать обезболивающее средство.
Добрый врач довез нас до самой гостиницы "Елисейская" в Голливуде. Заказать ужин в номер мы уже не могли: было слишком поздно. Нам принесли наверх только сандвичи с куриным паштетом. И мы завалились спать.
На следующее утро я пришла на киностудию с повязкой на глазу. Разумеется, в таком виде не могло быть и речи о пробе - в гриме, с новой прической и костюмом.
Первые фильмы
"Билль о разводе"
"Билль о разводе" должен был стать моей первой кинокартиной. Джон Бэрримор играл моего отца. Билли Берк мою мать, Элизабет Паттерсон мою тетю, а Дэвид Меннерс - моего жениха. Снимал картину Джордж Кьюкор.
Съемки начались со сцены вечеринки, которую давала моя мать. В длинном белом платье я пронеслась вниз по лестнице прямо в объятия Дэвида Меннерса. За мной следовала Лора Хардинг. Она споткнулась, и сцену пришлось переснимать. Джордж был в ярости.
О Боже, неужели я забыла рассказать вам, как мы провели второй день в Голливуде? Некто Карлтон Берк - авторитет в конноспортивных кругах - был поклонником Лоры. Он снял для нас красивый маленький домик во Франклин Кэнион. Мы пошли взглянуть на него. Там мы встретились с Карти Берком. С ним была женщина, какая-то миссис Фербенкс. Дом нам понравился. Не очень импозантный, но симпатичный и удобно расположен.
Миссис Фербенкс пригласила нас прийти к ней на обед в пятницу вечером. Я отказалась, сославшись на то, что никогда не ужинаю вне дома, и хладнокровно сменила тему.
На самом же деле я подумала: "Дама скучноватая, так что не стоит ничего затевать".
Когда Карти и миссис Фербенкс ушли, Лора весьма язвительным тоном воскликнула:
- А ты знаешь, кто это была?
- Ты имеешь в виду миссис Фербенкс?
- Да. Это Мэри Пикфорд.
- О Боже!
К счастью, позже она позвонила и пригласила нас снова.
И я, вся трепеща от волнения, любезнейшим тоном проворковала:
- О, как замечательно… Да, конечно… Как мило, что вы беспокоитесь о нас.
Мы оделись как на парад и отправились к Пикфорд.
Можете себе представить? Пикфорд - в первую же неделю своего пребывания в стране кино!
Я сидела рядом с Фербенксом, Лора - рядом с Мэри. Карти Берк тоже был там. Мы просмотрели фильм, очень смешной. Вот оно, настоящее большое Кино. Пикфорд была очаровательна.
Больше нас туда не приглашали. Ни разу, представьте!
Так я получила урок. А именно: следи за тем, что говоришь и с кем. Вы можете не знать, с кем разговариваете.
Безо всякой раскачки мы приступили к съемкам картины.
Я уже рассказывала, как познакомилась с Кьюкором и Бэрримором. Мы быстро сделали пробы причесок, грима, эскизы костюмов. По плану предполагалось сначала снять все сцены Бэрримора и побыстрее освободить его, то есть сэкономить деньги - он дорого стоил.
Мы, повторяю, начали со сцены вечеринки, так что можно было задействовать весь состав актеров. Потом снимали эпизоды с Бэрримором. Первой была сцена его приезда в дом. По сценарию он, покинув лечебницу для душевнобольных, являлся в свой дом.
Я наблюдала за ним: находилась в гостиной, когда он открыл дверь. Вот он подошел к каминной доске. Ищет свои трубки? Топчется на месте. Я стояла возле камеры, следя за каждым его движением, по щекам у меня текли слезы, когда я поняла, что это - мой отец. В действительности же я с удивлением констатировала про себя, что это, конечно же, Бэрримор, великий Бэрримор, но играет он до жути слабо. Я была поражена.
Когда сцена была сыграна, Бэрримор двинулся из глубины комнаты, буравя меня острым взглядом. Потом он приблизился к Джорджу и сказал, что хотел бы сделать дубль. Мне кажется, он понял, что это чрезвычайно важный момент для меня и что он не хотел бы, чтобы я провалилась.
Начали снова - он играл потрясающе. Сколько печали! Сколько трогательного отчаяния. И простоты.
Странный человек. Очаровательный мужчина, изумительный актер, добрая душа, он проявил высочайший интерес к прекрасному полу… вообще. При этом, казалось, ему было совершенно все равно, достигнет ли он успеха в своих ухаживаниях. Впечатление было такое, как будто он впервые сел за руль чужой машины.
Однажды он попросил меня зайти к нему в костюмерную на съемочной площадке. Я пришла. Постучала в дверь. Услышала, что можно зайти. Вошла. Он лежал на своем диванчике - как бы это выразиться? - в некотором дезабилье. Вероятно, я выглядела в это мгновение как человек, которому становится дурно. Повисла пауза. Он резко натянул на себя одеяло.
- О, извините. Увидимся позже.
Я ретировалась. О Боже, до чего же странно.
Как бы там ни было, после этого неприятного случая он вел себя по-рыцарски. Казалось, он просто поставил себе цель всячески помочь мне блеснуть. В наших общих сценах - а их было много - он всегда вставал таким образом, что я невольно оказывалась лицом к камере. Он был молодец, он был веселый, и, разумеется, он умел играть. Мне очень повезло, что он так благосклонно ко мне отнесся.
Самое забавное из того, что произошло на съемках, - сцена завтрака с Билли Берк во главе стола: я - сбоку, Элизабет Паттерсон - на противоположном конце. Я, видимо, не могла провести сцену так, как хотелось Джорджу. Мы отсняли двадцать дублей. Будучи неопытной, я совершенно не думала о том, что при каждом новом дубле необходимо съедать новый завтрак, - и не только мне, а и остальным тоже. Представьте себе - двадцать завтраков кряду. А я-то все ломала голову, почему Элизабет Паттерсон так дулась на меня. По прошествии многих лет она призналась мне, в чем была причина.
Съемки "Билля о разводе" заняли в общей сложности приблизительно пять недель. Три недели с Бэрримором, остальное - без него.
Закончив съемки, мы сразу же отправились с Ладди в Европу. На тот случай, если мне вдруг сообщат, что я - звезда, я сходила к Чиапарелли и приобрела костюм, чтобы было в чем сойти с трапа. Костюм был коричневый с синевой, баклажанного цвета. Пальто в три четверти, юбка, блузка и вязанная английской резинкой шляпа. Очень удобный для носки костюм. В Вене до меня дошел слух, что я сыграла очень здорово, поэтому была во всеоружии. Это был мой первый французский наряд.
Картину представили на предварительный закрытый просмотр в Санта-Барбаре, и она была очень хорошо принята. Когда стало точно известно, что картина вошла в разряд хитов, мы с Ладди поменяли билеты с третьего класса на первый. Раньше я всегда путешествовала самым дешевым классом, в носовой части парохода, из того расчета, что если уж меня будет рвать, то пусть рвет в третьем классе, а не в первом.
Мне, конечно, повезло, что я попала на эту картину. В этой роли можно было себя показать.
"Кристофер Стронг"
Дороти Арзнер - женщина и при этом популярный режиссер. Она сняла много картин. Была настоящей профи. Работать на этой картине было весело, ничего из ряда вон там не происходило. История женщины-пилота и ее романа со знаменитостью. Теперь кажется странным - женщина-режиссер, а тогда это не казалось мне странным. В числе самых лучших монтажеров тогда было несколько женщин. Дороти пользовалась известностью и поставила немало великолепных картин, имевших огромный успех. Она носила брюки. Я тоже. Нам было приятно работать вместе. Сценарий был чуточку старомодным, да и картина не совсем нам удалась. В главной мужской роли в ней снялся Колин Клайв.
"Ранняя слава"
Я зашла в офис Пандро Бермана, увидела на его письменном столе сценарий, взяла его и начала читать. Автор Зоя Эйкинс. Просто очаровательно. Позвонила своей подруге Лоре Хардинг. Та приехала. Тоже прочла текст. И ей он очень понравился. Я пошла к Пандро и сказала, что должна это сыграть. Он сказал - нет. Это-де для Конни Беннет. Я сказала: "Нет - это для МЕНЯ". Настояла на своем. Картину снимал Лоуэлл Шерман, который в фильме "Сколько стоит Голливуд" сыграл главную мужскую роль, а партнершей его была Конни Беннет. Блестящая картина. Он был очень хорош.
Мне довелось видеть Рут Гордон в пьесе под названием "Церковная мышь". Играла она восхитительно, и я представляла себе мою игру в "Ранней славе" именно в таком ключе - монотонность голоса, сосредоточенность на окружающем тебя предметном мире.
Я сидела за стойкой, пила кофе и разговаривала с Обри Смит…
Чудесная роль.
Мой первый "Оскар". Я не могла поверить! Это произошло в 1933 году, когда премии были в новинку. В жюри тогда входило, если не ошибаюсь, пять человек. Среди них - Дуг Фербенкс-младший и Адольф Менжу. Дуг и я играли в фильме сцену на балконе из "Ромео и Джульетты" - в костюмах. В картину она не вошла. На съемку этой сцены пришли посмотреть Мэри Пикфорд и Дуг-старший. Вот страху-то нагнали. Мы отсняли эту картину в семнадцать дней.