Комната была приятная, ванная симпатичная. Я умылась. Достала все свои маленькие фотографии: Спенс, Мама, Папа. Долго глядела на них. Это мои люди, кому я предана, кто предан мне. И я поневоле задалась вопросом, что я здесь делаю? Чего я хочу? Чего хочет он? Я пришла к выводу, что мы оба находимся в полном отчаянии - с утра до ночи. И ни один из нас не избавится от этого.
Я находилась в лучшем, чем он, положении, потому что могла опереться на добрых-добрых друзей. У него была дочь, которую он держал на расстоянии, - как вообще всякого - из страха обжечься.
Этот человек был во власти гордыни. Он был обижен, и обижен жестоко. Но когда? Его всегда высоко ценили как писателя и до "Женевьевы".
Но, может, с его точки зрения, не столь высоко, как он этого заслуживает?
А может, причина в чрезмерной скрупулезности?
Он, конечно, очень ревностно относился к своей работе - словно новичок. Помните, когда я раскритиковала имя Джой - как он отреагировал!
Я ценила его очень высоко, насколько это возможно по отношению к мужчине. Я чувствовала, что если и есть кто-то, достойный имени "писатель", так это он. Никаких трюков. Никакой низкопробности. Глубокий классический талант. Но по какой-то причине мне не нравилось имя Джой. Насколько же неуверенно должен чувствовать себя человек, способный вообразить, будто мой выпад означал нечто большее, чем просто отражение моего вкуса. Ведь вся моя критика сводилась к одному: мне не нравилось имя. Конечно, свербила мысль: "А что она имеет в виду? Надо над этим подумать". Господи Боже мой!
Я казалась себе мышкой рядом с гигантом. Но неужели этот гигант чувствовал себя в глубине души мышкой?
Любой мало-мальски умный человек не чувствует себя таким образом. Но стоит человеку испытать успех в своем ремесле, как он отрывается от окружающей среды: вероятно, потому, что знает, что получил, в сущности, то, чего добивался, что он, конечно же, не как все. И это проклятие, разумеется, не радует его, лишает его уверенности в своих силах. В чем причина?
Я не думаю, что люди, наделенные чувствительностью, способны мнить себя некими пупами земли. Но куда там! Находясь с ним, не знаешь, что сказать. Вилли - единственный автор в мире кино, о котором мне никогда и ни от кого не доводилось слышать критики, - все им восхищались.
И для женщины, которая в силу своего воспитания убеждала детей, родителей - зрителей - ничего не говорить о противоположном поле, иначе говоря, питать к себе уважение, встреча с человеком вроде Вилли была равнозначна великому потрясению.
На его месте, с его талантом я бы ко всему относилась как Всевышний в миниатюре. Конечно, я уверена, что Вилли был бы рад вернуться к своему ремеслу. Но сможет ли он? Ответ на этот вопрос хотели бы получить многие критики, артисты - именно об этом говорил и Алан Джей Лернер. Он тоже большой поклонник Вилли. Мне кажется, что писатели - мученики. И когда приходит старость, глубина и мудрость, им становится только трудней.
Как бы там ни было, мне бы хотелось накостылять Вилли, но в действительности единственный, кто может сделать это, - некто, обретающийся ТАМ, любящий ЕГО, - так что ему, как это ни странно, ничто физически не угрожает. А потом в один прекрасный день он начнет. В сущности, это счастливая проблема, поскольку в большинстве своем люди не способны сделать что-либо - не суть важно, что именно они делают, или не делают, или пытаются делать.
Я отлично выспалась, хотя за окном всю ночь жутко шумел ливень. Мы с Вилли пришли к решению выехать около девяти: кто первым проснется, тот первым и позвонит. Я заказала в номер обильный завтрак и принялась изучать карту. Телефонный звонок.
Кейт. Да… Привет, Вилли… Замечательно… Чудесно… Правда?.. Девять - ладно… Я оставлю дверь открытой… Велеть им подогнать машину?.. Хорошо.
Я оделась. Оставила чаевые для служанки, упаковалась, открыла дверь, поставила возле нее свои сумки. Пришел Вилли. Мы вызвали швейцара. Заплатили, Вилли заплатил. Швейцар ставил вещи в машину. Я подошла к нему.
Кейт. Нет, эту сумку сюда, эту туда. Потом поставите вот это сюда, а…
(Швейцар и Вилли стояли как побитые. Потом мы сели в машину.)
Вилли. Куда ехать?
Кейт. Едем той самой дорогой, по какой гуляли вчера вечером. Вниз, направо, а потом - когда скажу - налево: мне очень хочется проехать мимо Баптистерия, ворот Джиберти. Ведь это так восхитительно, к тому же нам все равно по пути…
Вилли. О!
Кейт. Если бы удалось припарковаться, можно было бы осмотреть все вблизи.
Вилли. Нет!
Кейт. Ну, тогда просто объедем вокруг.
Вилли. Ладно. Не забудь, что нам надо погрузить машину на пароход. Он должен прибыть в Сан-Мало в пятницу. Было чертовски трудно достать билет. На другой пароход мы никак не попадаем, а путь предстоит немалый.
Кейт. Ладно. Хотя, Вилли, сегодня ведь только второй день. Вторник. И потом - ехать не так уж и далеко.
Вилли. Ровно полторы тысячи километров, и для меня это - далеко. Ведь я за рулем.
Кейт. Ладно, ладно. Как бы там ни было, вон по той улице…
(Он взглянул на меня.)
Так надо. На той, по которой гуляли вчера вдоль реки, - одностороннее движение.
"Арриведерчи" - швейцару, которого Вилли с чрезмерной щедростью отблагодарил чаевыми. И мы тронулись в путь. Движение было очень оживленное.
Кейт. Здесь налево.
Вилли. Нельзя - здесь одностороннее движение.
Кейт. О Боже. Ладно, поезжай вперед, а на следующем перекрестке повернешь налево.
Вилли. Жаль все-таки, что у меня нет с собой зрячего гида. Ты вот все смотришь и смотришь в свои карты, а ведь вряд ли знаешь даже то, в какой стране мы сейчас находимся. В результате - благодаря тебе - мы едем не в том направлении по улице с односторонним движением.
Кейт. Тут не написано, то есть не обозначено, куда ведут улицы… Теперь налево - нормально.
Вилли. Значит, сейчас мы движемся именно в том направлении, в каком тебе хочется ехать? Я хочу сказать, что ты, выходит, все-таки видишь, когда хочешь видеть?
Кейт. Надеюсь, что да. Ты молодец.
Вилли. Да это все от езды по городу.
Кейт. О Господи. Понимаю… Я бы с ума сошла… Пожалуйста, направо.
Вилли. Интересно, будет ли снова дождь?
Кейт. Боюсь, что да…
(Въехали на площадь.)
Медленно езжай по кругу, может, удастся припарковаться. А вот и Баптистерий.
(Я стала читать надпись.)
Вилли. Почему ты не смотришь на само здание? Прочесть-то про него можно и после.
Кейт. Вот ворота.
Вилли. Я не умею смотреть спиной.
Кейт. Это церковь. Паркуйся здесь.
(Мы заняли свободное место; нас тут же обругали по-итальянски.)
Вилли. Послушай, это частная стоянка. Для автобусов или что-то вроде этого.
(Пришлось выехать.)
Кейт. Давай еще раз по кругу, как можно медленней…
(Я снова стала читать.)
Вилли. Послушай, не утруждай себя чтением. Я все это сам читал. Было построено тогда-то и тем-то…
(Он перечислил некоторые детали истории Баптистерия.)
Кейт. Когда, черт возьми, ты все это успел узнать, но что самое забавное, - как ты все это запомнил?
Вилли. Главное - сосредоточиться.
Кейт. Да брось ты.
Вилли. Ну а ты что, не можешь?
Кейт. Не знаю, Вилли. Правая развилка. Мне кажется, что у меня все вылетает из головы из-за возбуждения. Запоминается цвет, форма, расположение вещей и предметов. Я всегда могу воссоздать все свои шаги.
Вилли. Это я заметил.
Кейт. О, ты… Но это было здорово, да?
Вилли. Я был сбит с толку. Ты уверена, что это нужная нам дорога?
Без особых хлопот выехали из Флоренции на большую автостраду, которая вела в Пизу. Миновали Монтекатини, потом Лукку - очаровательный город, хотя и его мы не видели, потому что не свернули с автострады. Выехали к побережью. Мне хотелось по меньшей мере добраться хотя бы до Пизы, до которой от побережья, если двигаться на юг, оставалось всего несколько километров, - взглянуть на нее хотя бы мельком, а уж потом двинуться на север.
Очень скоро стал накрапывать мелкий дождь, а потом хлынул настоящий ливень. Длинные колонны грузовиков делали обгон почти невозможным.
Вилли. Ты уверена, что это та дорога?
Кейт. Да, это единственная дорога.
Вилли. Я не могу обгонять. Слишком опасно.
Кейт. Прошу прощения - из Модены нам, очевидно, следовало поехать обратно на север.
Вилли. Как мы могли это знать?
Кейт. Я ездила по этой дороге раньше. Именно по этой самой дороге. Теперь я вспомнила.
Вилли. Да?! С кем же?
Кейт. Тебе так важно, с кем? Я не знаю.
(Едем в полном молчании.)
Посмотри, какой замечательный цвет вон у того дома?
Вилли. Да, замечательный. Ты хочешь уверить меня, что не в состоянии вспомнить, с кем ты была, когда ехала по этой дороге?
Кейт. Ну, наверно, с Мамой и Папой.
Вилли. Я не верю, что ты сказала мне именно то, что только что сказала.
Кейт. Что же тебя не устраивает в том, что я путешествовала с Мамой и Папой?
Вилли. Думаю, что мамочку и папочку ты оставила дома. Ты отлично помнишь, с кем ты тогда путешествовала.
Кейт. Вилли, ты не прав…
Вилли. Ну и денек выдался.
Дорога шла по холмистой местности, то поднимаясь в горы, то спускаясь в долины. Миновали Женеву, потом ехали по южному берегу Франции, где так много замечательных курортных городков.
Разговор наш носил подчас куда менее деликатный характер, чем вначале. Он устал, а я - честно говоря, - я тоже.
Последняя перед паромом остановка.
Кейт. Кажется, здесь можно пообедать.
Вилли. Послушай, я умираю от усталости. И не хочу обедать. Единственное, чего я хочу…
Кейт. Чего же?
Вилли. Не думаю, чтобы тебе действительно хотелось знать.
Кейт. Мне действительно хочется знать.
Вилли. Ты уверена, что правильно поступаешь? Ведь так можно и правду невзначай услышать.
Кейт. Ну и что?
Вилли. Ты уверена?
Кейт. Абсолютно.
Вилли. Когда я сказал, что не хочу обедать, я говорил правду. Я действительно не хочу обедать. Просто хочу пойти в свою комнату один и отдохнуть.
Кейт. Ну и что ж тут особенного? Я была бы рада сделать то же самое.
Вилли. О, неужто?
Кейт. Да.
Вилли. Ну что ж, давай. Устраивайся. Не буду тебе мешать. Устраиваться - это ты, бесспорно, умеешь делать замечательно.
Кейт. Боже мой, Вилли, что с тобой?!
Вилли. Знаешь, оставь меня в покое, ладно! Я хочу припарковать машину вот здесь… Что ты возьмешь с собой?
Он остановил машину, достал из багажника мою сумку и направился в маленькую гостиницу, чтобы взять ключ от комнаты, забронированной на его имя. Я подождала некоторое время, потом взяла ключ от своей комнаты.
Н-да… Жизнь, жизнь. Что теперь? Надо ли ехать дальше этой дорогой? Стоит ли? Ладно, надо заказать обед. Какая же свинья!
Я с удовольствием поела, потом с удовольствием поспала.
Стук! Стук!
Кто, черт возьми!
Вилли. Привет, солнышко! Ну и видок у тебя. Готова к отъезду?
Кейт. Как чувствуют себя сегодня утром американские бойскауты?
"Зеленая кукуруза"
Ну вот. Вещь почти закончена. То есть сейчас она монтируется. А поскольку я на Восточном побережье, а они на Западе, то мало чем могу повлиять на этот процесс.
Снова Фенвик.
Лежа в постели, наблюдаю, как восходит солнце - в промежутке между двумя маяками. Над болотистой, заросшей травой низиной. Кружат птицы. Семейство белых цапель. Пролетают с клекотом дикие гуси. Промелькнул альбатрос. Солнце постепенно все ниже встает по утрам - зима. Я еще ни разу не наблюдала в этом году, как оно совершает свой дневной путь, потому что находилась в Лондоне, где работала, не жалея сил. Солнце уже скатилось к югу от внутреннего маяка. Время бежит. Да. Не упускай его.
Да, так вот, я вернулась. Они посмотрели все фотографии. Они - это братья, сестры. Дик знает пьесу "Зеленая кукуруза". Для остальных это - китайская грамота. Но не подают вида. На фотографиях я в костюмах 1890 года. Чрезмерно полновата вроде бы. И старше той, какой я себя знаю. Ничего удивительного, ведь я съела шесть початков кукурузы, которые мы наломали на ферме Виджиано, когда приехали с 95-го шоссе.
Миссис Виджиано сказала:
- Это вам не что-нибудь, а кукуруза.
Тор, мой племянник, - великий любитель шоколадного мороженого - тоже съел шесть початков. И громадный кусок пирога с цукини. Прием был радушный. Дик приготовил громадный окорок и большущее блюдо с макаронами и сыром. И еще - миску очищенной моркови, нарезанные ломтиками помидоры, хрустящий длинный огурец, листья салата и свежую петрушку. Берите, чего душа желает.
Я делаю французский соус. Дик - свой собственный майонез и чеснок.
Когда приступили к десерту, появились Мэрион и Эл (сестра и ее муж) со своим внуком Джейсоном. Их приглашали на обед? Приглашали? Тогда надо было дождаться их! Как бы там ни было, еды предостаточно, и они, взяв стулья, сели за стол. Что же, теперь все в сборе.
Моя семья. Дик и сын его Тор. Боб и его жена Сью. Мэрион и ее муж Эл. Пег и ее муж Том. Полный комплект. Мы вели разговор обо мне и показывали фотографии.
- О, Кэтти, ты прекрасно выглядишь.
- Что это? О, мальчик? Что за мальчик? О! Ну да!
- Девочка? Что у нее за роль?
Они старались, но очень трудно ходить по неведомой тебе территории. И скоро мы начали беседовать уже не обо мне и Уэльсе, а о…
- Слушай, давай я расскажу, что случилось сразу после твоего отъезда.
Тем не менее они были рады видеть меня. А я рада видеть их. И еще я плавала и обожглась о медузу. Я - дома.
- Смотри - разбитое оконное стекло. Что же до сих пор никто его не вставил? Какая досада! А куда делся стопор, который был закреплен на полу? Дверь бьется об угол стола. Ладно, я схожу в скобяную лавку, куплю новое стекло и стопор и укреплю его.
В скобяной лавке:
- Привет, Кэти. Вернулась?
- Да. Мне оконное стекло тридцать на двадцать. Чудесно…
- Нет… Эта шпаклевка лучше… Работа серьезная, Кэти. Будь поосторожней, когда будешь вынимать стекло. Оно очень хрупкое.
Все оказалось правдой. Работа тонкая - заняла у меня три часа. Кто сказал, что плотникам переплачивают? А как быть с дверью, которая не закрывается?
О, ведь я начала рассказывать о фильме "Зеленая кукуруза". Веселая была пора. Поначалу я вела дневник. Потом все пошло так ужасно, что у меня просто не хватало духу записывать происходящее.
О предложении участвовать в экранизации пьесы Эмлина Уильямса я узнала от Джорджа Кьюкора.
Телефон: дзинь-дзинь.
- Кейт, это Джорджи. Алан Шейн - глава "Уорнер ТВ" - лелеет мечту экранизировать с твоим участием "Зеленую кукурузу".
- О, Джорджи! Да, я читала. Но, дорогой мой, ее ставили сотню раз. А как быть со всеми теми незаконнорожденными детьми? О нет. Пожалуй, нет… Да, конечно, я прочту еще раз, но… Ты ведь знаешь, что по ней собирались ставить мюзикл. Заменили горняков на безработных негров. Глупо… Ладно, я хочу сказать, вышел полный прокол… Да, конечно, я прочту еще раз… Да, Джордж. Я знаю, ты сделал из меня то, чем я сейчас являюсь… Нет, не забуду. Ты не позволишь мне…
Достала пьесу. Прочла.
- Привет, Джордж! Я прочла. Замечательно. В ней огромный заряд энергии и надежды… Да. В ней есть нечто такое, что заставляет идти вперед, а не пятиться назад. Она о человеке, который направляет в будущее колеса собственной жизни, а не думает постоянно: вот я делаю ошибку за ошибкой; у меня было несчастное детство, я ничего не умею - только ныть. Постоянная радость от познавания жизни и затем - применение на практике нового знания. Продвижение вперед. Открывание двери под названием "ЖИЗНЬ". Познание ее неисчерпаемых возможностей - для тех, кто способен по-настоящему трудиться… Да, Джордж… Да, да, я согласна. Чудесная пьеса. И веселая. Вот уж я насмеялась. Но и наплакалась вволю… О, конечно… Чудесная роль. Создана для меня. Такая удача. Живая, не полудохлик… И другая - для настоящего парня. И та девчонка. С характером и такая забавная. Все роли отличные, правда?.. Нет… Калифорния не годится. Снимать нужно в Уэльсе… О да, я согласна. А второй парень? Правильно. Обязательно должен быть валлиец. Натура валлийская… Нет. Подделывать нельзя. Как в "Африканской королеве", которую снимали в Африке. Когда обращаешься к первоисточнику, открываешь нечто такое, чего совсем не ожидаешь. Нечто такое, что заранее просто невозможно себе вообразить. Воздух, холмы, свет, туман, мягкая вода. А язык! Такой необычный. Трудно воспринимаемый на слух. Произношение - повышение и понижение интонаций. Удвоенное "л". Язык - к нёбу, задержать там. Теперь произнести "л". А удвоенное "д"? Произносится как "th". Невозможно сымитировать - нужно действительно там родиться. А люди? Глаза широко поставлены. Крепкие. Сильные. Немногословные. Независимые. И чувство юмора. Что касается шахтеров, то они действительно особая порода. Это от постоянной опасности для их жизни? Именно поэтому они такие простые и прямые?
Решение было принято. Мы с Кьюкором отправились в Лондон, чтобы подобрать состав и поискать места для натурных съемок в Уэльсе.
Первая настоящая трудность состояла в том, чтобы найти исполнителя роли Моргана Эванса. Без этого просто-напросто не имело смысла браться за картину. Это самая характерная роль. Темный, безграмотный парень восемнадцати лет, работающий в шахте, превращается - по сценарию - в молодого человека, сумевшего поступить в Оксфорд, в Тринити-колледж.
Поэтому нам нужен был классный парень - умный, энергичный и, разумеется, способный вызвать неподдельный интерес у публики. С огнем и теплотой во взгляде.