И он позвал - в субботу вечером. Шуберт-театр, Нью-Хэвен, в воскресенье днем - дублершей Хоуп Уильямс.
Между прочим, за "Эти дни" он платил мне 125 долларов в неделю. Очень высокое жалованье для начинающего актера. Очень великодушно. Столько же платил и за "Праздник". Мы никогда не обсуждали этот вопрос.
Через несколько лет Хопкинс вспомнил, как в пору "Этих дней" он отправил меня, чтобы я купила себе костюм. Он хотел, чтобы я выглядела нормально. В магазине миссис Франклин в Филадельфии я заказала трикотажный костюм ручной вязки… за 175 долларов. Еще во время своей учебы в Брин Море мне хотелось иметь такой. Увидев счет, Хоппи сказал, что это на 25 долларов больше, чем он заплатил за все костюмы главной героини, но раз я так довольна своей покупкой, у него язык не поворачивается отчитать меня.
Я была всецело поглощена дублерской работой. Хоуп Уильямс играла блестяще - весь вечер. Обаятельная актриса с уникальной дикцией. С замечательным детским личиком. Кроме нее, в составе были Дональд Огден Стюарт, его жена Беатрис Стюарт (он позже женился на Элле Винтер, вдове Линкольна Стефенса) и Бэбс Берден. Все они были типичными нью-йоркцами по рождению, или воспитанию, или по тому и другому, вместе взятому. И очень доброжелательны ко мне. Я никого из них не знала по-настоящему близко, но они были такие душки. Спектакль имел большой успех в Нью-Йорке.
После моего участия в "Празднике" в качестве дублерши Хоуп, которое продолжалось уже две недели, мы с Ладди решили пожениться. В Хартфорд приехал мой дедушка, у меня было шикарное платье - из жатого белого бархата со старинной золотой вышивкой вокруг шеи и чуть ниже, на груди, и на рукавах. Я сказала Артуру Хопкинсу, что увольняюсь. Потом была свадьба - в хартфордском доме номер 201 на Блумфилд-авеню. С обеих сторон присутствовали семьи в полном составе.
После свадьбы мы провели медовый месяц на Бермудах. Ладди всегда был готов проявить понимание - к счастью для меня. Я сказала: "О да, мы будем жить в Страффорде, штат Пенсильвания". И мы начали подыскивать себе дом. Но моего энтузиазма хватило на две недели. Мы вернулись в Нью-Йорк и поселились в его нью-йоркской квартире - на Тридцать девятой улице. А я пошла к Хопкинсу и попросилась на прежнюю работу. Он сказал: "Да, конечно. Я ждал тебя". - "Правда?" - "Ну конечно". - Он улыбнулся.
Итак, декабрь 1928 года. Я была замужем. Бросила театр. Поехала жить в Пенсильванию. Вернулась в Нью-Йорк и получила прежнюю работу. Бедный Ладди. Жена на две недели. О, Ладди! Смотри на вещи проще.
Я просидела на всех спектаклях на подмене почти шесть месяцев.
Спустя месяца три после моего возвращения в театр Хопкинс как-то заглянул на репетицию второго состава. Со мной занимался Джимми Хэйген, режиссер сцены. Позже он написал очаровательную пьесу - "Однажды в воскресенье днем". Артур просидел в зале всю репетицию. Я "работала на публику", потому что втайне была убеждена, что некоторые очень эмоциональные пьесы играю лучше Хоуп. Когда мы закончили, Артур подошел к сцене.
- Чудесно, - сказал он и похлопал меня по плечу. - Только не надо жалеть себя.
Откровенная критика сверхэмоциональной молодки. Позже, уже осенью, когда пьеса готовилась для выездных гастролей (на лето я уезжала в Европу), мне в полночь позвонил Джимми Хэйген.
- Ты еще не забыла роль, Кейт?
- А что? - спросила я.
- Хоуп заболела. Мы выступаем в Шуберт-Ривьера на Верхнем Бродвее. Она не уверена, что сможет сыграть завтра на дневном и вечернем спектаклях и в понедельник на премьере в Бостоне. Не можешь ли выйти за нее завтра вечером?
- В общем… Да… Надо подумать. Пожалуй…
Я встала, взяла рукопись и начала просматривать. Действительно, я еще помнила роль. Память в таком возрасте цепкая. "Почему, Джулия? Стыдно, Джулия. Разве можно так проводить утро? Кто твой партнер - я его не знаю?"
И я вышла… в платье Хоуп. Как - этого мне не дано понять - я на несколько дюймов выше ее ростом. По ходу спектакля порой ловила себя на мысли, что Хоуп здорово все-таки играла, что мне необходимо найти свою собственную линию в роли. Не подражать ей. Это было испытание огнем. В тех местах, где Хоуп вызывала хохот, меня ждала тишина. Но к третьему акту я отчасти нашла себя. Весь состав пребывал в неменьшем волнении, чем я сама. Когда мы играли в Нью-Йорке, Хоуп спросила меня, не стану ли я возражать, если она на один вечер останется дома, а я, таким образом, получу возможность сыграть эту роль. У меня хватило ума сказать: "Нет… нет… нет. Что вы, не надо". Я была права. Выходить на сцену вместо кого бы то ни было - значит быть вечно второй, как минимум.
Тем не менее я прошла через это… Равно как и весь состав. И публика - тоже. Разочарована я была лишь в одном: Хопкинс не пришел посмотреть на мою игру. Спустя годы я спросила его:
- Разве вам не было любопытно?
- Нет, - сказал он. - Я видел. Я знал, что ты хороша.
Но это меня не удовлетворило… И до сих пор у меня остался горький осадок. Мне тогда так хотелось, чтобы он пришел. Почему, по-вашему, он не пришел?
Уже после "Большого озера", после того, как меня вывели из спектакля, мои фотографии оказались на стенде, с боковой стороны театра "Бижу" рядом с пешеходной дорожкой на Сорок пятой улице. Их увидел некто Генри Солсбери из киностудии "Парамаунт", позвонил мне и спросил, не соглашусь ли я прийти на пробу. Нет, это пустой номер. Я даже не актриса, а так, просто фиксатор. Они подпишут со мной договор на мизерный срок, и я вмиг потеряю то, что уже имею. При встрече с мистером Солсбери я высказала ему именно эти соображения. Но прибавила: "Если когда-либо и решусь сняться для пробы, то сделаю только ради вас". Мне казалось, что это было благородно.
Он посадил меня в большой лимузин и повез в театр на премьеру пьесы с участием Джека Демпси. Господи, подумала я, чем не замечательные времена? Но не води компании с незнакомыми людьми. Не водись с боссами - ты утратишь свою тайну.
У меня не было своего агента. Кое у кого тогда уже были агенты, но они еще не контролировали бизнес, как это делается сейчас. Обычно, то есть, по правде говоря, не обычно, а всего два-три раза, я ходила в разные офисы. Приходила и садилась. В конце дня секретарша подходила ко мне и спрашивала: "По какому делу? По какому вопросу вы пришли?" Единственный случай, достойный упоминания, - это когда я сказала секретарше продюсера Эла Вудса: "Я пришла узнать, не вакантна ли у вас роль девушки в "Прощай, оружие". - "О, - сказала секретарша, - у нас состав определен надолго вперед. Хотя… - У нее было доброе, отзывчивое сердце. - Вы все-таки поговорите с мистером Вудсом". Я так и сделала. У него тоже было отзывчивое сердце. Я спросила его, кто будет играть эту роль. Он сказал: "Элисса Ланди". Этим вопросом я исчерпала все свое красноречие. Просидела весь день. Все вокруг были одеты так, чтобы сразить наповал. И хотя я пришла достаточно рано, шанса получить роль у меня не было.
Чтобы они не подумали, будто я приму все, что угодно, я обыкновенно одевалась в костюм, который висел на мне как балахон. В качестве головного убора использовала старенькую вязаную шапочку… или вообще ничего, особенно когда в моде были шляпы. Надевала также видавшее виды зеленое твидовое пальто, которое застегивала булавкой. На плечи набрасывала свитер, распускала слегка волосы… Характерный штрих для того времени. Я хотела выглядеть так, чтобы казалось, будто мне все равно - получу я роль или нет. У меня была машина, и это придавало мне определенную уверенность. По крайней мере я могла без суеты приехать. Но вообще-то я не так часто отправлялась на поиски работы. Мне везло. Однажды вечером, когда я была в театре "Эмпайр", ко мне подошел шикарного вида незнакомец и сказал:
- Прошу прощения, вы работаете в театре?
- Я хотела бы работать в театре.
- Позвольте дать вам рекомендацию в театр "Гилд"?
- Благодарю вас.
Это было в 1929-м. Мужчина этот был Морис Вертгейм - один из попечителей театра "Гилд". А еще знаете, кем он был? Я выяснила - он был отцом Барбары Тачмэн, автором таких книг, как "Августовские пушки" и "Гордый замок".
Я представила "свои верительные грамоты" в театр "Гилд". Письмо от Мориса Вертгейма оказало магическое действие. Я встретилась с Терри Хелберн (также выпускницей Брин Мор), Лоуренс Лангнер, Филипом Меллером. Они готовили пьесу Сэма Бермана "Метеор". В главных ролях выступали супруги Лант. Не почитаю ли я за "инженю"? Да, конечно. Они дали мне рукопись.
Спустя годы я напомнила Терри Хелберн (она вместе с Лоуренс Лангнер возглавляла "Гилд") этот случай. Терри сказала: "О да! Был список девочек или мальчиков - у Лоуренс, у Вертгейма, у меня. Их нужно было использовать".
Я, вероятно, еще не могла тогда удержать за собой роль. Но получить уже могла любую. У меня был своего рода конек. От мимолетной фразы я могла завестись… независимо от того, читала я текст или нет. Я могла захватить их внимание. Могла смеяться… Могла плакать… Была стремительной. Скорость очаровывала меня. Иной раз я по нескольку дней думала только о какой-нибудь читке. Или встрече с кем-то. Я что-то ела… упражнялась… сколько-то спала. Потом я выезжала из дому на машине Ладди и напрягалась, как стальная пружина. Перед выездом раз по сорок бегала в ванную комнату. Я всегда являлась заранее. Потом сосредоточивалась. И читала. Я как бы пребывала в перманентном возбуждении. Мне никогда не давалось легко общение с людьми. Наверное, меня сковывал страх. Вероятно, меня слишком занимала мысль, какое я произвожу впечатление. Но сосредоточенность была полнейшей. Этому способствовало не содержание роли. А самое обычное желание: вдохнуть жизнь в роль… сделать живым персонаж… зажечь публику. Ошеломить ее. Ослепить. Когда вся внутренняя эмоциональная энергия находилась словно в тисках и не могла выплеснуться наружу, тогда я была просто обречена на неудачу. И всегда очень точно знала, зажата я или раскрепощена. Принять ванну… холодную… горячую… расслабиться. Как работает мотор? Смысловая сторона роли представляла собой своего рода каркас. Но пламя жизни… тогда и теперь… - это пламя жизни.
Замечательная история Лоретты Тейлор. Она играла в "Стеклянном зверинце". Лоретта всегда казалась мне - и Спенсер Трейси тоже, оба ирландцы, оба сдержанные, - казалась мне каким-то воплощением скетча. Она всегда как бы находилась внутри роли и вне роли: просто показывала, как набирается номер телефона, показывала все, что зритель пережил когда-то как свой непосредственный опыт; предлагала им это… позволяла им взять то… потом пользовалась этим… Без напряжения, легко… потом наполняла, расцвечивала характер. Никто никогда не видел, как крутятся внутри колесики. И всегда происходило чудо. Был виден остов, но все, как целое, было магией. Спенсер, играющий на флейте, как Джадж Тимберлен, прикуривающий сигарету одной рукой в "Черном дне у Черной скалы", ненавязчиво разработанный характер… Только легкие штрихи. Они были моими идеалами.
Впервые я увидела Лоретту в Чикаго в "Стеклянном зверинце". Я ездила по штату с Терри Хелберн. Театр "Гилд". Полет из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, пересадка, Чикаго.
Терри сказала мне:
- Кейт, не хочешь задержаться и посмотреть "Стеклянный зверинец" Теннесси Уильямса с Лореттой?
- Да, пожалуй.
Мы остались в Чикаго. Я уже слышала восторженные отзывы о Лоретте от Джорджа Кьюкора и не хотела упустить возможность увидеть ее воочию. Мы остановились в отеле "Блэкстоун", потом отправились в театр. Зашли через служебный вход. Задолго до начала спектакля.
Лоретта была уже там: сидела за своим столиком, еще не одетая, - мягкие чудесные белокуро-рыжеватые волосы в мелких кудряшках, - и как раз гримировалась. Возьмет чуть того, возьмет чуть этого. Светлые ресницы, брови; глаза такие широко расставленные, такие широко распахнутые - свидетельство множества безумных, трогательных и забавных мыслей. Сочный большой рот. Нос - вроде тех, что у клоунов. Характерная для ирландки жесткая, песочного цвета кожа, румянец на щеках.
Джордж Кьюкор заметил однажды, рассказывая о своих визитах к старым звездам, что, гримируясь, они сидят, обставившись склянками, в которые опускают свои пальцы. Потрут щеки - розовые; губы - красные; верхние веки - голубые, фиолетовые. Линия здесь, линия там, чуть пудры, и веки становятся черными. Все - память и магия.
Она не укладывала волосы. Она как бы расчесывала их, делала пушистыми. Была похожа на Спенса. И оба были похожи на печеный картофель: основательные, безо всяких выкрутасов, жесткие в известном смысле. И все время без устали говорят и шутят, точно клоуны - высший класс. В этом была ее жизнь. А как она умела делать это - подсказывала сама ее природа. Ей понадобилась минута, чтобы дойти до маленькой комнатки, до вестибюля. Никакого напряжения. Никакой спешки - такова Метода, - никакого зажима. Оба были от природы способны показать вам, рассказать вам, расчувствовать, пленить вас, заставить вас смотреть. Такова была настоящая жизнь. С утра до вечера - понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, - за ними было не угнаться. Именно эта гонка сжигала их.
О чем она рассказывала нам? Не помню. Ах да - о Джулии Хейдон, исполнявшей роль дочери в спектакле. Когда актеры вышли на поклоны, Джулия повернулась к зрителям спиной и поклонилась Лоретте (я нисколько не виню Джулию). Иному это польстило бы. Но Лоретта воспринимала это как пижонство:
- Не делай этого, моя дорогая, - я дам тебе пинка. Собью тебя с ног.
Вернемся, однако, к теме рассказа. Джулии Хейдон мучительно трудно давалась ее роль. Несколько месяцев спустя я опять увидела этот спектакль в Нью-Йорке. Джулия смотрелась уже значительно лучше. Я сказала об этом Лоретте. "Да, - согласилась она. - Кроме того, она играет себе в удовольствие. Это очень важно".
И добавила: "Помню, как я во второй раз играла в пьесе "О, душа моя, Пег!" После пятилетнего перерыва. Премьера была в Филадельфии, и критики писали, как великолепно я сыграла, как здорово вжилась в роль. Писали и писали. Возвращаясь в Нью-Йорк на премьеру в тамошнем театре, я сказала своему мужу, Хартли Мэннерсу: "Разве это не здорово, что они думают: я такая хорошая?" Он улыбнулся и сказал: "Конечно. Но мне больше нравится, как ты это делала. Ты играла себе в удовольствие".
Лоретта заметила, что ужасно разозлилась на него. Перестала с ним разговаривать. Потом поразмыслила и поняла, насколько изящной, насколько глубокой была его мысль. И возвела ее в свой принцип. Если публике известно, сколько труда и усилий стоит вам игра, ей становится скучно. Это, как ни странно, справедливо, независимо от характера пьесы - будь она смешная или серьезная.
Как бы там ни было, я прочла "Метеор" в состоянии необыкновенного волнения. На следующий день я снова пришла на читку. Режиссер Фил Меллер. Супруги Лант. Терри и Лоуренс. И Черил Кроуфорд. И разумеется, Сэм Берман.
Я выполнила свою программу-минимум - получила работу.
Потом произошло как раз то, что характерно для театра. Мне позвонили. Шуберты. Не приду ли я почитать за главную героиню пьесы "Смерть, берущая отпуск"? В роли главного героя - Филип Меривейл.
В общем, да… Я бы пришла… Когда начинается читка? Сейчас. "О Боже, - подумала я. - А как же "Метеор"? Что ж, попробуй… Выберешь лучшее".
Они прислали мне рукопись.
Я прочла ее и была сражена. Роль показалась мне поистине чудесной. Очень романтичная… Молодая девушка, уходящая в смерть. И главная роль… И Филип Меривейл и Джеймс Дейл. Лоуренс Мартсон постановщик. Я прочла за главную героиню и получила эту роль.
После этого я решила, что обязана сообщить администрации "Гилда", что у меня есть более выгодное предложение. Я сделала это. Мне было немного неловко перед четой Лант, перед "Гилд". Но Грация в "Смерти, берущей отпуск" казалась мне просто великолепным предложением, и я не в силах была устоять перед таким соблазном.
Начались репетиции. Вначале были - скажем так - проблемы. Пришлось даже плакать. Я убегала в туалет театра, закрывалась там и ревела вволю… Но слезы еще никогда не помогали в деле. Супруги Меривейл - Вива и Филип - всячески ободряли меня, Джеймс Дейл тоже. Они уверяли, что роль мне вполне удается. Мы отправились в Вашингтон, в Национальный театр. Премьера. После нее один положительный отзыв: "Новая Мод Адамс" и один укол: "Еще одна девушка, мятущаяся по свету, подобно голове смерти, с металлическим голосом".
Потом была премьера в Филадельфии. И опять - раз похвалили, раз укололи. Я даже не подозревала, насколько мое положение было шатким.
В среду вечером, за полчаса до начала спектакля, ко мне зашел постановщик и сообщил:
- Мы выводим вас из состава.
- Что? - спросила я, еще не понимая смысла того, что он произнес.
- Мистер Шуберт выводит вас из состава.
- О да, понимаю… - промямлила я, стараясь сдержаться. - В таком случае передайте мистеру Шуберту, что у меня нет намерения выходить из состава. Так что если он хочет уволить меня, пусть берет и увольняет. Но сейчас будьте добры закрыть дверь с другой стороны. Мне пора готовиться к вечернему спектаклю.
- Кэтрин, я обязан был сообщить вам об этом сейчас, до начала спектакля. В противном случае нам пришлось бы выплатить вам дополнительное недельное жалованье.
- Бедняжка, - посочувствовала я. - Уходите же.
Итак… уволили. Самое время показать мистеру Меривейлу, мисс Дейл и мистеру Дейлу, что я еще жива. Я пошла к ним. Они все пустили слезу. Это меня взбодрило. Начался спектакль. У них ручьями текли по щекам слезы, стоило им только взглянуть на меня. После спектакля Меривейл сказал: "Обязательно приходите к нам на ужин, посидим втроем - вы, я и Вива". Я пришла, и он вместо разговора прочел пьесу о Наполеоне, которую сочинял. Пьеса оказалась скучной и длинной, так что я до смерти устала, слушая ее. Вконец утомленная от его чтения, я совсем забыла про увольнение и спала как убитая.
Позвонила домой - рассказала Папе и Маме о случившемся. Мама уже видела меня в Вашингтоне. Поэтому в Филадельфию приехал Папа. Наш спектакль он назвал чистейшей воды дребеденью. Комментарий блестящий.
- Если девушка настолько глупа, что готова совершить самоубийство, то она, несомненно, психически больная. Ты превосходно ее подала. Безусловно, она - сумасшедшая. Ты играла явную психопатку.