Однако после одержанной победы все складывалось негладко: по прибытии кораблей в Севастополь началась ожесточенная письменная баталия между Войновичем и Ушаковым, с привлечением как третейского судьи Потемкина. За выигранное сражение Войнович представил к наградам всех командиров кораблей (Ушакова, разумеется, в том числе) и, по давней традиции, флаг-офицера Дмитрия Сенявина. Федор Ушаков же в своем рапорте скромничать не стал и все заслуги в сражении приписал исключительно своему авангарду: якобы его корабль и два фрегата сбили с позиции не только адмиральский корабль, но и вице– и контр-адмиральские, подбитые на самом деле "Преображением Господним"! Мало того, шебеку, потопленную тоже Войновичем, Ушаков записал на свой счет и, чтобы придать больший вес своему подвигу, назвал ее фрегатом!
Чтобы не быть голословными, приведем это место из рапорта Ушакова:
"Корабль "Святой Павел" зделал отменную и весьма действительную помощь помянутым фрегатам, сбив с немалым повреждением капитан-пашинский корабль. Тож особо один за другим сбил из своих мест сначала поставленных капитан-пашою против его трех кораблей, из коих один большой осьмидесятый, потом сбил же из места пришедшего в помощь им из передовых кораблей одного, причиняя всем оным немалое повреждение, фрегат, спустившийся с ветра, один потопил напоследок. Имел сражение с подошедшими к нему на дистанцию из середины и задней части флота вице-адмиральским и контр-адмиральским кораблями, которых также от себя храбро отразил и принудил уступить место".
Если принять на веру это сообщение, то получается, что корабль Ушакова повредил 7 линейных кораблей турок (т. е. почти половину из 15) и потопил фрегат. Что при этом делали остальные корабли Севастопольской эскадры – неясно.
В конце своего сочинения Ушаков представлял пятерых своих подчиненных к награждению орденом Св. Георгия IV степени (при таком раскладе, естественно, предполагалось, что сам Ушаков получит Св. Георгия III степени). И рапорт сей он послал… самому командующему Войновичу!!! До сих пор Войнович открыто, тепло и по-дружески относился к Ушакову, поощряя его за отменную службу и даже ласково называя "мой батушка", "друг сердечный", "душенька". И вдруг человек, в котором он ничуть не сомневался, пишет ему столь дерзкий рапорт, где не только рассказывает без малейшего смущения очевидные небылицы, но и указывает своему командующему, кого именно из офицеров и каким орденом следует наградить.
Контр-адмирал Войнович в ответ посылает Ушакову резкое письмо: "Поступок Ваш весьма дурен, и сожалею, что в такую расстройку к службе вредительное в команде наносите. Сие мне несносно и начальствовать над этакими; решился, сделав точное описание к Его Светлости, просить увольнения". Он сообщил, что это описание отправил главнокомандующему Потемкину вместе с рапортом Ушакова.
Федор Ушаков, испугавшись до крайности, решает идти ва-банк и пишет 11 июля пространное донесение (5 страниц убористого текста – не вполне вразумительного для сегодняшнего читателя) напрямую князю Потемкину, что было уже грубым нарушением субординации:
"Надеялся я заслужить к сведению Вашей Светлости подтверждения доброго о себе мнения; его одного только усердно ищу и желаю; но, Милостивейший Государь, гонимое меня здесь через Его Превосходительство Марка Ивановича несчастие никогда не оставляет, и ни через какие всевозможные отменные мои старания милости и справедливого по заслуге моей его к себе расположения изыскать не могу… с самого моего малолетства привык к почтению и уважению командующих… В одном из всех (начальников. – П.В.) Его Превосходительстве Марке Ивановиче не могу сыскать желаемого успеха, который с начала нашего знакомства, когда были еще полковниками и оба под командою других, восчувствовал некоторую отменную ко мне ненависть, все дела, за которые я иногда был похвален, не знаю причины отчего отменно его беспокоят, чего во всем виде и в деле укрыть не может… Хотя Его Превосходительство по необходимости оказывает иногда некоторые уважения и благосклонность, но большею частью дела его и поступки против меня во множестве совсем не соответственны моему поведению и службе".
К донесению Ушаков прикладывает и письма к нему Войновича: "В них я всегда именован был любезным другом, помощником и любезным товарищем… Его Превосходительство имел ко мне отменную величайшую доверенность… вдруг нечаянно и не знаю никакой причины отчего, получил сию перемену…"
И далее: "Чрез сей случай получил я столь строгого содержания письма и гнев Его Превосходительства, от кого ж он, что обо мне слышал, не сказывает, имеет около себя множество шпионов и во всякой неправде им верит и после мстит до бесконечности за всякую безделицу…"
Однако это все эмоции, а вот существенное – Ушаков признается Потемкину, что в своем рапорте о сражении хватил лишку в перечислении кораблей, им подбитых:
"Его Превосходительство Марко Иванович считает не сходным в рапорте моем то, что контр-адмиральский корабль во время баталии сбит с своего места кораблем "Преображением", оно действительно так (! – П.В.)… а посему контр-адмиральский корабль дрался с "Преображением"; будучи от меня не очень далеко и, думаю, не мог, отступая с бою, миновать мой корабль, а как он меньше всех с моим кораблем бился, то я охотно б его из рапорта моего отключил и все б написал то, что угодно, но Его Превосходительство рапорт мой отправил, о том прежде мне не сказав, а я узнал об отправлении рапорта из его ко мне письма…
Воззрите, Милостивый Государь, милосердным оком на всепокорнейшее мое прошение…"
В довершение своего сочинения Федор Ушаков просит уволить его от службы "с безбедным пропитанием".
Вместо того чтобы наказать много о себе возомнившего бригадира, Потемкин благосклонно принимает его аргументы: сам имея обыкновение работать, что называется, "на скандале" и состоя в ненавистных отношениях со всеми без исключения своими генералами, князь был даже доволен завязавшейся перепалкой. Вообще создается впечатление, что весь этот фарс был подготовлен: вряд ли Ушаков осмелился бы на такой поступок, не рассчитывая заранее на поддержку свыше. Вероятнее всего, будучи хорошо знаком и с Войновичем, и с Потемкиным, Ушаков точно взвесил психологическую ситуацию и решился на опасную игру. В условиях войны, за малостью опытных офицеров Потемкин до времени не стал предпринимать никаких мер, к тому же Войнович сам прямодушно отозвался с похвалой в рапорте о бригадире, а тот через письма явно стремился заполучить покровительство князя, стать для него "своим" человеком. Сказалась ли тут затаенная досада Потемкина на Войновича за прошлогоднее крушение у Калиакрии? Кто знает…
Впрочем, за сражение у Фидониси бригадир Федор Ушаков получил не Георгия III степени, как рассчитывал, а орден Владимира III степени. Через год, может быть, для "подогрева" конфликта, Потемкин дал Ушакову за Фидониси еще Георгия IV степени (однако странное дело: в списках кавалеров ордена Св. Георгия IV степени Ф.Ф. Ушаков не числится).
О сражении у Фидониси советские историки как под копирку пишут одно и то же: мол, тут Ушаков (один) нарушил традиционную линейную тактику, что и предопределило исход сражения. Но дело в том, что на самом деле линейную тактику нарушил… капудан-паша Эски-Гассан! Бравируя, Гассан выдвинулся на флагманском корабле в авангард, ведя за собой остальные корабли. Если бы он находился согласно правилам в кордебаталии, то есть в середине своей огромной эскадры, итоги схватки были бы совсем другими: его не достали бы залпы русских орудий, и он бы мог спокойно руководить боем.
Победа у Фидониси была важна не только тем, что удалось в помощь Екатеринославской армии отвлечь противника от Очакова и не допустить его к берегам Крыма. Пожалуй, не меньшее значение имел психологический фактор: русские моряки убедились, что даже с превосходящими турецкими силами можно иметь дело – и с успехом. Эта уверенность придавала им сил в дальнейших баталиях на Черном море.
Взятие Очакова
Несмотря на поражение, капудан-паша Эски-Гассан после ремонта 3 августа снова появился перед Очаковом. Для поддержки осажденных в крепости он высадил на остров Березань 400 человек, а от своей стоянки до острова расставил шебеки и бомбардирские суда.
24 августа Севастопольская эскадра вновь вышла в море, но, попав в шторм, через три дня вернулась обратно. Фрегаты "Берислав" и "Фанагория" получили повреждения, а "Кинбурн" унесло к Балаклаве, и он пришел в Севастополь лишь через неделю.
1 сентября из-под Очакова Потемкин пишет императрице: "Войновичу писал я, чтобы выдержал в порте эквиноксию. Он выходил и возвратился. Думаю, ордер мой его застанет в гавани…"
В рапорте от 9 сентября контр-адмирал Войнович сообщал о трудностях в вверенной ему эскадре: "Ветром на многих судах изорвано несколько парусов, но сему причиною и недостаток искусных матрос, как на всех судах состоит большая часть рекрут, в качке не в состоянии действовать, погода их убивает, да и прошедшей весны прибывшие, как им хорошее содержание не производится, все хворают".
Между тем осада Очакова шла вяло и неудачно. В момент открытия осады крепость не в состоянии была долго противостоять деятельной, энергической атаке. А Потемкин именно на это и не решался. Он долго ограничивался рекогносцировками и разными приготовлениями к решительным действиям. Его тревожили нарочно распущенные турками слухи о минах, заложенных французскими инженерами, и он поджидал из Парижа подробных планов крепости со всеми минными галереями, не жалея на это издержек. Князь считал вероятным, что турки сдадут крепость на капитуляцию без кровопролития. "Я на камушке сижу: на Очаков я гляжу", – осмеивал бездействие князя Суворов. Однако мысль, что все лавры за взятие Очакова могут достаться Суворову, не давала Потемкину покоя. "Он все себе хочет заграбить!" – с досадой говорил он.
А капудан-паша Гассан постоянно имел сообщение с крепостью при помощи флота, "прилип к ней как банный лист", писал князь Румянцеву, или "как шпанская муха", сказано в письме императрице. Туркам неоднократно удавалось высаживать войска для усиления очаковского гарнизона – к концу года он разросся до 15 тысяч.
Г.А. Потемкин – Екатерине II
11 сентября
Матушка Всемилостивейшая Государыня… В Очакове, по несчастью, много запасено всего.
Я ездил на сих днях реко[г]носировать крепость к воде и нашел больше ее укрепленную, нежели чаял.
Севастопольский флот весь вошел в гавань, и фрегат "Покров Богородицы" к ним пришел. Только греки крейсируют, не потерпели они…
…прикажу и Войновичу итить и соединенно, призвав Бога в помощь, атаковать флот Турецкий. Лишь бы он не ушел. Они все морские силы, узнав, что мы заняты на севере, ведут в Черное море. Естли бы были пушки, страшный бы флот устроил я на весну. Пушек недостаточно, да на наличные по калибру нету. Я беру во всем Государстве. Надобно, матушка Государыня, вперед иметь сего достаточный запас, а то и порохом скудны…
18-го числа Екатерина отвечала: "Продолжение осады Очаковской усматриваю из Ваших писем. Также, что Турки упорно сидят и не сдаются. Слава Богу, что Войнович высидел эк(в)иноксию в гавани".
Г.А. Потемкин – Екатерине II
29 сентября. Под Очаковом
Матушка Всемилостивейшая Государыня…
Флоту Севастопольскому приказал я выступить. Из рапортов Г[рафа] Войновича, здесь подносимых, изволите усмотреть состояние фрегатов, построенных от Адмиралтейства, и умножение больных. Я уже дал ему повеление выпустить греков крейсировать к Тендру и оказаться флоту неприятельскому, что и зделалось третьего дни. Капитан-паша, узнав о приближении наших судов, со всем своим удалился в море. Бог нам всегда помогал, может и тут Его милость будет, на что я больше всего надеюсь.
Севастопольская эскадра, продержавшись у острова Тендра до 17 ноября, ввиду наступившей штормовой погоды пошла обратно в Севастополь. И тут случилось досадное происшествие. Из-за противных ветров фрегат "Апостол Андрей" отстал от эскадры, не смог войти в бухту, был унесен в море и более недели не мог войти в гавань. Как писал командующий Войнович, "корабль "Андрей" столь много дней лениво плавая и не достигая своей гавани, терпения моего не доставало, и сам к нему отправился и благополучно сегодняшнего числа ввел восвояси". Капитана Н.И. Баскакова, участвовавшего в Персидской экспедиции и в сражении у Фидониси, контр-адмирал Войнович за неумелое командование отстранил от должности.
30 ноября в Лимане вмерзший в лед фрегат "Василий Великий" был сорван дрейфующим льдом с якоря и вынесен на мель у Кинбурнской косы. Льдом пробило борт, и фрегат затонул. Оказался запертым льдами и корабль "Св. Владимир".
К концу года положение наших войск под Очаковом становилось все более отчаянным. Мокрая холодная осень сменилась лютой зимой, которая на долгое время осталась в памяти народной под названием Очаковской. Солдаты коченели в своих землянках, терпя страшную нужду в самом необходимом. Свирепствовали болезни. В Петербурге ходили слухи, что третья часть войска Потемкина сделалась жертвою болезней, рассказывали, будто смертность доходила до того, что от одной стужи убывало до 30–40 человек в день.
Генерал-поручик В.В. Энгельгардт свидетельствовал: "Взятие Очакова стоило очень дорого; потеря людей была чрезвычайно значительна не убитыми, но от продолжительной кампании; зима изнурила до того, что едва четвертая часть осталась от многочисленной армии, а кавалерия потеряла почти всех лошадей".
Князь Репнин, видя такое неустройство и небрежение, усовестил Потемкина, написал ему письмо в твердых выражениях, где, между прочим, говорится, что за такое нерадение он будет отвечать Богу, Государыне и Отечеству.
5 декабря дежурный генерал объявил князю, что на другой день нет более ни одного куска топлива; обер-провиантмейстер со своей стороны прибавил, что хлеба не хватит даже на один день.
Потемкин решился наконец загладить свою медленность: на следующий день Очаков был взят кровопролитным штурмом. Неприятель потерял 9510 человек убитыми, и еще около 4 тысяч попало в плен. Потери русских: 956 убитых и 1823 раненых.
Сразу после взятия крепости Потемкин сделал перестановки в командном составе. 12 декабря Марко Иванович Войнович писал в адмиралтейств-коллегию о разоружении на зиму кораблей и о подготовке их к килеванию, "но сумнительно, чтоб фрегаты поспеть могли переделкою, по причине недостатка материалов и мастеровых".
Как потом оказалось, этот ордер Войнович отправил… самому себе! Так как в тот же день он был назначен старшим членом Черноморского адмиралтейского правления (т. е. командующим флотом), ему Потемкин отправил ордер: "Как Господин Контр-Адмирал и Кавалер Мордвинов по прошению его увольняется от службы, то по старшинству, а паче по достоинству и особливой доверенности, главное начальство препоручается Вам над всеми частьми вверенного мне правления и флота Черноморского. Я столько полагаюсь на усердие Ваше к службе, на способность и трудолюбие, что везде сочту присутствие Ваше, как бы я сам был на месте…
Я желаю, чтобы Вы употребили всю Вашу ревность к исполнению предписанного, а я с моей стороны не премину Вам способствовать, поставляя себе долгом и непременным и приятным ходатайствовать пред Ее Императорским Величеством о достойном награждении за труды Ваши".
В новом высоком назначении были и свои минусы. У Войновича давно установились дружеские и уважительные отношения с успешным флотоводцем и администратором Николаем Мордвиновым, который зачастую брал на себя важные решения и защищал их перед Потемкиным, что не раз приводило к размолвкам. Теперь вся ответственность ложилась на плечи Марко Ивановича. К тому же было жаль покидать уже ставший родным Севастополь, где за последние годы было так много сделано и пережито. Однако следовало отправляться в Херсон.
С отъездом Войновича временно исполняющим обязанности командующего Севастопольской эскадрой стал бригадир Ушаков.
Соединение Черноморского флота
После прошлогодних успехов в Лимане, у Фидониси и особенно после взятия Очакова в Петербурге ожили надежды на триумфальное продолжение войны. Императрица приказала в честь осыпанного наградами Потемкина иллюминировать мраморные ворота в Царском Селе и украсить их надписью (из Оды на Очаков Петрова) "Ты в плесках внидешь в храм Софии". Государыня заметила при этом о князе: "Ничего сказать не могут, ибо в Софии (т. е. близ Царского Села. – П.В.) есть Софийский собор; но он будет в нынешнем году в Цареграде, о том только не вдруг мне скажите".
12 января удалось освободить изо льда вмерзший 66-пушечный корабль "Св. Владимир". В сопровождении судна "Березань" в сложной ледовой обстановке капитан 2-го ранга Дмитрий Сенявин повел корабль в Севастополь. У мыса Тарханкут их встретила крейсерская флотилия.
Светлейший докладывал: "Матушка Всемилостивейшая Государыня. Хотя я рапорта не имею еще от командующего флотом, но чрез прибывшего курьера из Севастополя известен, что корабль "Владимир" благополучно в гавань пришел. Слава Богу, я очень безпокоился об нем. Граф Войнович, быв на корабле "Марии", строящемся в Херсоне, с верхних лесов поскользнувшись, упал. Я о сем узнал, но, не имев точного уведомления, крайне был встревожен. Однако ныне пишут, что ему легче…"
На сообщение о травме Войновича Екатерина отвечает с заметной холодностью: "С удовольствием узнала, что корабль "Владимир" благополучно прибыл в Севастополь, а что Граф Войнович ушибся – о сем сожалею. Льды везде толсты, даже в гаванях Средиземного моря, как сказывают, а правда или нет – не ведаю, понеже сама не мерила…"
7 апреля умер турецкий султан Абдул Гамид I. Новый 28-летний султан Селим III решил продолжать войну. Недовольный действиями Эски-Гассана, Селим III снял его с должности капудан-паши и назначил сераскиром Очакова с повелением вернуть крепость любой ценой. Султан обнародовал фирман, в котором обещал, что "он или лишится своего трона, или отомстит России за Очаков". На пост капудан-паши Селим III назначил своего любимца и совоспитанника молодого Гуссейна. Сразу после назначения Гуссейн отправил эскадры для охранения берегов к Синопу и Варне.
Вскоре контр-адмирал Войнович был награжден орденом Св. Анны I степени за проведение крейсерских операций и за прикрытие сухопутных войск с моря.
Г.А. Потемкин – Екатерине II
[До 14 апреля 1789]
Генерал-Порутчик и Кавалер Нащокин ревностною своею службою и неусыпными трудами заслуживает Монаршую милость… Я бы просил ему Александровского ордена, но он почти пропитания не имеет.
Генерал-Майору Голенищеву-Кутузову пожаловать Третий класс Георгия.