Фрадкис, видимо, обратил внимание на всегдашнюю элегантность Кио, одетого неизменно (это в те-то времена) в иностранные костюмы, и однажды обратился к нему: "Эмиль Теодорович, я работник, понимаете, БОРЗа, в Театре оперетты, я совершенно потрясающий актер…" Надо заметить, что он говорил только в превосходных степенях. "Вам не нужны случайно совершенно потрясающие австрийские босоножки?" - "Нужны". Через день Фрадкис их достал. А назавтра достал "совершенно потрясающую" английскую рубашку. И отец понял, что слова у этого человека не расходятся с делом. За это можно было простить и саморекламные преувеличения.
Фрадкис начал ухаживать за ассистенткой отца, красивой женщиной Геллой Бугровой, и уже складывался роман на уровне предбрачного состояния - и как-то так получилось, что отец забрал Леонида Николаевича после Львова, где состоялось их знакомство, к себе. Фрадкис уехал с Кио на гастроли в Ленинград - и с тех пор работал уже в нашем деле.
Я всегда называл Фрадкиса гениальным администратором-разовиком. Он считал, что для достижения цели все средства хороши, поэтому один раз он мог пробить все что угодно. Но уже во второй раз его могли в поспособствовавшую нам организацию и на порог не пустить. Фрадкис зачастую действовал некорректными методами и никогда не отвечал за те обещания, которые давал. Но один-единственный раз он мог сделать буквально все. А отец обычно и ставил перед администраторами, и Фрадкисом в частности, едва ли выполнимые задания, запретив, как я уже говорил, прибегать к понятиям "нет", "не могу", "не получилось". Внешне Фрадкис - человек, на первый взгляд, смешной. Лысый, с выпученными, но выразительными глазами, которые могли быть и ласковыми, и свирепыми, поскольку Леонид Николаевич в хорошем настроении оказывался и добрым, и очень остроумным, но когда настроение портилось, становился страшно злым. Но человеком он был, безусловно, талантливым. И подлинным, на мой взгляд, профессионалом, о чем можно судить уже по тому, каким счастливым выглядел Фрадкис, когда удавалось ему что-то сделать для общего дела.
Фрадкис - одессит, хотя родился в Бердичеве. Он работал во Львовском театре оперетты и всегда говорил, что народный артист СССР Михаил Водяной его ученик. Он (Фрадкис, а не Водяной) рассказывал: "Я приехал в Юзовку, а Михоэлс набирал труппу, и я решил, что пойду к нему в театр. Я узнал, где он живет, пошел к нему в гостиницу, и как сейчас помню - открываю дверь, сидит Михоэлс в трусах, пьет водку и закусывает арбузом. И спрашивает: "Что вам надо?" Я ему говорю: "Я мечтаю попасть в ваш театр, я необычайно талантливый молодой человек". Михоэлс говорит: "Заходите". Я ему прочел какие-то стихи, совершенно потрясающе ему прочел…" И я уже спрашиваю его, все спрашивают Фрадкиса, заинтригованные: "Чем кончилось? Принял Михоэлс к себе в труппу или нет?" А Фрадкис: "Да выгнал к….. матери…" Но, несмотря на это, Фрадкис все равно всю жизнь утверждал, что он ученик Михоэлса.
Он говорил даже не с еврейским, как многие одесситы, акцентом, а безуспешно воевал с падежами: "Пол скользкий, как на каток", "Я его взял на плечо, как мешка"… Помню, я приехал из гастролей по Скандинавии, и мы в ресторане гостиницы "Берлин" отмечали это событие. А Фрадкис, когда выпивал, становился очень шумным. Не скандальным, а просто шумным - очень громко разговаривал… К нему подошел человек и сказал: "Я бы попросил вас говорить чуть потише…" - "А кто вы такой, - спросил Фрадкис, - чтобы учить меня, как мне разговаривать?" Тот протянул ему красную корочку, где было написано "оперуполномоченный Комитета государственной безопасности". Фрадкис долго смотрел на корочку, долго смотрел на ее владельца, а потом спросил: "А прав человека?.."
Я всегда говорю, что Мстислав Ростропович эмигрировал из-за Фрадкиса…
Мы работали во Дворце спорта в Лужниках. И в свободное время ходили на футбол. Нас все уже знали и через служебный вход пропускали без разговоров. Тем более что Фрадкис всем раздавал "календарики Кио", которые у него ходили вместо денег, а многие их с удовольствием брали как сувениры. Однажды мы, как обычно, подошли к служебному входу, а впереди стоит человек. Мы и не разобрали, кто. Только слышим, что он говорит: "Я двадцать лет не был на футболе. Я - лауреат Ленинской премии. Я - народный артист Советского Союза Мстислав Ростропович. Впустите меня, хочу посмотреть футбол". На что полупьяный дежурный ему отвечает: "Что вы мне тут рассказываете всякие байки? Давайте пропуск или билет". Ростропович - мы его уже узнали - вновь перечисляет свои регалии и просит вызвать кого-то из руководства… Но дежурный уперся. Тогда Фрадкис вышел вперед и твердо заявил: "Он со мной". И дежурный изменился в лице: "Вы бы сразу так и сказали… А то что он нам морочит голову? Пожалуйста, ради Бога, если это ваш человек - пусть проходит. Нет вопросов…"
У нас в аттракционе есть классический номер, когда фотографируют зрителей, а потом им раздают их фотографии, наклеенные на специальные паспарту, с надписью: "На память от Кио". Как-то случилось, что эти паспарту закончились, и отец предупредил Фрадкиса, что если завтра не будет паспарту, то на работу пусть не приходит и считает себя уволенным. Дело было в Днепропетровске. Фрадкис пришел в типографию к директору умолять, просить (а тогда были большие затруднения с бумагой - при советской власти всегда почему-то были затруднения с бумагой) - однако директор и слушать не захотел. Сказал: "Я вам могу помочь, но через две недели, через три… А так сразу - вы что, сумасшедший?" Фрадкис начал плакать (он по-актерски очень легко выжимал слезу), встал на колени, говорил, что лишится работы, что его дети (хотя у него никогда не было детей) будут голодать. Но директор типографии был неумолим. Фрадкис пошел на крайние меры. Он увидел, что сзади него находится чан с черной краской. Незаметно для директора сунул туда палец - убедился, что это не кипяток, и, изобразив сердечный приступ, упал в этот чан… почти с головой. И изобразил, что умирает. И ведь дождался, пока директор не закричал кому-то из своих помощников: "Сделайте этому сумасшедшему скорее эти паспарту! Мне не хватало, чтобы он у меня умер здесь…" Через полчаса я встретил Фрадкиса - улица вся на него оглядывалась: шел черный человек, за ним тянулся черный след от краски, а лицо у человека было сияющим. Как говорил в таких случаях Леонид Николаевич, "я аплодировал сам себе за спиной". В руках у него были паспарту, которые он нес Эмилю Теодоровичу. Я же сказал, что он был настоящим администратором - и больше всего на свете радовался своим организационным успехам.
Отец любил, чтобы реклама его выступлений развешивалась, устанавливалась ночью - к утру начала гастролей город должен быть преобразован и жить предвкушением фирменных чудес Кио.
В Риге - отцовские гастроли проходили там на рубеже сороковых-пятидесятых - в стеклах витрин Фрадкис выставил огромные фотографии человека во весь рост и во фраке (в самом низу маленькими буквами было написано, что это заслуженный артист РСФСР Кио). И у проснувшихся наутро латышей создалось полное впечатление, что совершился государственный переворот - человек во фраке: новый Улманис.
Отец его учил, что реклама должна висеть там, где наибольшее скопление народа, где она видна всем и каждому. Когда Фрадкис вывешивал рекламу, он получал огромное удовлетворение от своего труда. Календарики, которые он сам так широко использовал, наш администратор заказывал ежегодно. Бывали случаи, когда он, наездив в такси рублей на десять, совал шоферу календарик. Тот орал: "Ты чего мне даешь, мужик?" На что находчивый Фрадкис говорил: "Ты что, идиот? Каждый календарик стоит как минимум три рубля… Коллекционер настоящий даст тебе за него пять". Несколько сбитый с толку, таксист спрашивал: "А где эти коллекционеры?" Тогда пассажир показывал на улицу и говорил: "Да вот они все ходят, ты что, не видишь?" И самое смешное, что иногда это сходило Фрадкису с рук.
Как-то в Киеве он, всегдашний холостяк, возвращался с девушкой из кино и увидел, что рекламу, которую он развесил на Крещатике, на самых видных местах, снимают и складывают в грузовик. Фрадкис бросился на человека, командовавшего всей этой процедурой: "Вы что делаете? Я директор Кио. Вы что - снимаете мою рекламу?" Тот огрызнулся: "Ладно, вы с вашим балаганом весь город уже обгадили. А мы - белорусский театр Янки Купалы, академический театр. Это важнее".
Фрадкис отправил девушку домой, он уже не мог думать о девушках. Всю ночь он думал о сатисфакции. И утром нанял какую-то машину - такую, с поднимающейся площадкой, с которой электромонтер чинит провода, - и сказал водителю: "На́ тебе пятьдесят рублей. Я администратор театра Янки Купалы. Мы уже закончили гастроли, и нам вся реклама здесь уже не нужна. Пожалуйста, собери ее и выброси в Днепр". Водитель за деньги с удовольствием все сделал. И на следующий день был скандал, жалобы театра министру культуры. Министр культуры Украины звонил директору цирка, Фрадкису дали нагоняй, но он был счастлив, что поставил обидчика Кио на место и отстоял наши интересы.
…В Москву впервые приехали канадские профессионалы-хоккеисты. Ажиотаж перед матчем необыкновенный. И билетов в кассе нет, и восемь кордонов милиции не пропускают ко Дворцу спорта в Лужниках. Мы где-то загуляли с друзьями, и один из них сказал: "Вот хорошо бы сейчас поехать на хоккей" (не потому, что нас так уж интересовал хоккей, а вспомнили про пресс-бар, где торговали джином и виски). У одного из наших апээновских друзей - у Саши Марьямова - была аккредитационная карточка, дававшая право на вход. Но нас-то семеро… Подъехали ко Дворцу спорта, Фрадкис взял у Марьямова карточку, просочился через служебный вход - и прямо по льду, где шла разминка (по льду, потому что сам был уже хорошо выпивши), направился к старшему тренеру нашей сборной: "Мы приехали вам помочь. Все будет нормально…" - "Кто, что, в чем дело?.." - "Тихо, спокойно, я бы не пришел к вам просто так. Приехал Кио…" - "А при чем здесь Кио?" - "Вы что, совсем уже с этим хоккеем ничего не варите? Кио приехал! Кио! Волшебник! Вы хотите выиграть сегодняшний матч?" - "Конечно, хочу". - "Ну так он приехал вам помочь. Или не надо? Или нам уехать?" Тренер, на всякий случай, быстро позвал кого-то из своих помощников и сказал: "Чем черт не шутит (он слишком волновался), пусть там их пропустят всех!" Просидев большую часть матча в баре, мы выходили уже поздно ночью - и случайно столкнулись с тренером, который был с нами крайне любезен: "Вы знаете, все-таки поддержка болельщика, помощь действительно талантливых людей - большое дело".
В другой раз мы загуляли в ресторане гостиницы "Россия" и ночью вышли на Красную площадь. Фрадкис на пари обещал устроить нам посещение мавзолея Ленина. И пошел договариваться с часовыми, которые там стояли. Хорошо, мы спохватились, когда уже было слышно, как затворы винтовок клацнули, и оттащили Леонида Николаевича. Могли бы ведь арестовать, а то и застрелить. Хотя - могли бы и пустить повидать вождя…
Один-единственный раз, повторяю, Фрадкис в любом начинании обязательно достигал потрясающего эффекта. Было глупое время: если ты хотел продать автомобиль, то мог продать его только, допустим, москвич - москвичу, ленинградец - ленинградцу и так далее. Это была мера, направленная против спекулянтов, которые "наваривали" деньги на перепродажах, - машины ведь были дефицитом. Из-за специфики нашей работы мы по десять месяцев в году не бывали дома, а машину я всегда брал с собой, она у меня участвовала в программе. В Тбилиси, когда я решил продать машину, у меня возник покупатель из города Ткварчели Абхазской АССР. Я послал Фрадкиса в Москву. Он пришел в городское ГАИ и сказал, что вот так и так, Кио на гастролях, неизвестно, когда вернется. Надо продать машину. "Куда?" - "В Ткварчели Абхазской АССР…" На него все посмотрели как на идиота. Грузия тогда ассоциировалась именно с понятием навара, спекуляции. Фрадкис спросил: "Ну хорошо, кто может решить этот вопрос?" Ему сказали, что заместитель начальника ГАИ Союза генерал такой-то. Леонид Николаевич потом рассказывал: надел свой самый лучший костюм, надушился (интеллектуальная внешность, как он про себя говорил - и действительно в это верил), набрал полные карманы календариков, забросал этими календариками весь генеральский предбанник. Через пять минут его генерал принял, не понимая, чего этот еврей от него хочет. Фрадкис сказал: "Дорогой товарищ генерал, у меня к вам только два вопроса". - "Слушаю вас". - "Скажите, пожалуйста, я похож на спекулянта?" - "Я не понимаю, о чем вы говорите". - "Нет, вы мне ответьте, пожалуйста, вот вы на меня посмотрите и скажите: я похож на спекулянта?" - "Нет, не похожи". - "Спасибо. Второй вопрос. Вы знаете артиста Игоря Кио?" - "Ну знаю". - "Скажите, пожалуйста, он похож на спекулянта?" - "Я опять не понимаю вашего вопроса. Причем здесь Кио?" - "Нет, нет, вы мне, пожалуйста, ответьте, он похож на спекулянта?" - "Нет, не похож". - "А ваши сотрудники говорят, что он спекулянт. Пожалуйста, я вас прошу, подпишите вот это письмо". И генерал как под гипнозом подписал бумагу со следующим текстом: "В порядке исключения разрешить продать машину в Ткварчели Абхазской АССР".
Я все же не хочу, чтобы о Фрадкисе складывалось впечатление как о фигуре целиком комической. Он был человеком дела. Он следил за изготовлением аппаратуры на заводах, организовывал рекламу, приезжал за несколько дней до начала гастролей в разные города - и в газетах появлялись статьи под крикливыми заголовками, сообщавшими, что приезжает лучший артист мира Игорь Кио. Он следил за тем, как продаются билеты. Для него как бы дело Кио было делом собственной чести и своего, разумеется, благополучия.
…В восемьдесят седьмом году мы поехали делать "чёс" по Дальнему Востоку - и попали в Петропавловск-Камчатский. В Петропавловске-Камчатском первый секретарь горкома хотел бежать впереди паровоза. Поэтому там не то что водка не продавалась, но и пиво даже. И официально было объявлено, что продается только по справке о смерти или о женитьбе. Людей в России помирает много - во всяком случае, больше, чем женится. И Фрадкис нашел путь к какому-то зампреду горисполкома - и тот через день выдавал ему справки, что кто-то из нас умер. У нас в коллективе пятьдесят человек. Но многие умирали и по второму разу: Фрадкис снабжал всех выпивкой по справке горисполкома ежедневно.
Во время антиалкогольной кампании Фрадкис показал себя во всей силе - для него не существовало преград. Он обладал даром какой-то врожденной, убеждающей каждого наглости. Стоит гигантская озлобленная очередь за водкой. Он идет и совершенно спокойно становится первым. Все алкоголики сначала в шоке, потом поднимается крик с антисемитским подтекстом, да и открытым текстом тоже. Фрадкис поворачивается, смотрит на одного из кричащих и спрашивает: "Ты что, хочешь, чтобы я завтра прикрыл этот магазин?" Тот не понимает: "А почему? Что?" - "Нет, ты этого хочешь, твою мать, завтра я это…… вообще закрою!" Многие понимали, что, скорее всего, угрозы - блеф, но говорилось все наглым евреем настолько убедительно, что алкоголики предпочитали замолчать, чтобы не дразнить гусей: а вдруг он и впрямь может закрыть винный магазин?
Фрадкис не признавал очередей. За чем бы ни выстраивалась, ни тянулась очередь, он подходил и вставал первым. И если кто-то возникал и утверждал, что "он здесь не стоял", Фрадкис поворачивался и, со своим акцентом, отшивал борца за справедливость: "Не говорите глупостей…" Вся очередь начинала сомневаться: солидный, вроде, человек, "может быть, мы не заметили, а он, действительно, стоял…" Или был у Фрадкиса другой прием против "вы здесь не стояли": он оглядывал очередь недоуменным чистым взглядом и вдруг сердился: "Вы что, с ума сошли, что ли?" И люди опять же готовы были посчитать себя виноватыми в невнимательности, ненаблюдательности…
Он мог уговорить любую девушку. Притом это не составляло ему никакого труда. Любую девушку он останавливал на улице и говорил: "Вы меня простите, вы на меня посмотрите, я солидный человек, правда?" - "Ну правда". - "Я не мальчик, не какой-нибудь босяк. Я директор Кио. Я вчера приехал из Америки, у меня была невеста, я хотел на ней жениться, я ей привез два кофра с совершенно потрясающими платьями, костюмами, шубами и так далее. Но выяснилось, что она, простите меня, девушка, недостойна меня, она неверна мне оказалась. И я сейчас в совершенно глупом положении. Я не знаю, кому отдать все эти вещи, эти два кофра… Может быть, вы мне поможете?" И редкая девушка отказывалась помочь ему. Когда они приходили в номер к Фрадкису, а у него, как правило, в шкафу висели платья, костюмы моей мамы или жены, которые те давали ему для того, чтобы он их отдал в чистку, Фрадкис показывал эти вещи, но говорил: "А впрочем, потом, потом, эти вещи тебе не годятся, это другой размер… но два кофры забиты ими". "А как получить эти кофры?" - интересовалась девушка. Он объяснял: "Ну я же не мог все кофры привезти сюда в гостиницу? Естественно, что они в цирке". "А когда же я смогу забрать свои вещи?" - спрашивала уже в тревоге замороченная им легковерная девушка. "Ну когда? Завтра ты позвонишь мне, и мы пойдем…" У меня в номере вдруг раздавался стук в дверь, я открывал - на пороге стояла какая-нибудь молодая девушка: "Простите, вы Игорь Эмильевич Кио?" - "Да, я". - "Вы знаете, я пришла за ключами". - "За какими ключами?" - "Ну, от кофров. Понимаете, Леонид Николаевич привез там для меня из Америки вещи. А ключи у вас". Подыгрывая Фрадкису, я говорил: "Но там ведь и мои вещи, поэтому пусть Леонид Николаевич сам зайдет, мы вместе откроем, он отдаст вам ваши, а я заберу свои…"
За кулисами цирка всегда вьется много смазливых и бойких девчонок непонятного происхождения. А назначение им быстро находится. Однако для женолюбивых мужчин в годах это не только большой соблазн, но и определенная опасность - на глаз далеко не всегда определишь: а совершеннолетняя ли потенциальная "боевая подруга"? Одна из таких девиц, хлебнувши вина, морочила любителям приключений голову рассказом о своем втором аборте и прочих свидетельствах опыта. Осторожный вообще-то Фрадкис не устоял - и пригласил ее к себе. По-моему, в первую встречу наедине между ними ничего и не состоялось. Но когда на другой день он ожидал повторного визита девицы, к нему ворвалась гневная ее мамаша, еще более распалившаяся при виде лысого, пожилого господина. Она угрожала ему всеми карами - и, заметив на телевизоре двадцатипятирублевую купюру, мстительно разорвала ассигнацию на мелкие кусочки. И еще бросилась жаловаться на Фрадкиса Кио-старшему. Я сидел в номере у отца и был свидетелем этой сцены: на первом плане мать мнимо "потерпевшей", твердящая о прокуратуре, а за спиной у мстительницы убитый горем Фрадкис с выложенной зачем-то на тарелку порванной купюрой, отчаянно вопрошающий: "На каком основании?"