Василий Иванович был сугубо советским руководителем. То есть мог руководить любым "участком" нашей жизни. Злые языки утверждают, что, когда Пахомова назначили директором Большого театра и театр, им возглавленный, буквально через несколько дней выехал на гастроли в Англию, его в Лондоне до самой премьеры никто не видел. Он мотался по английской столице - изучал, вероятно, магазины. Появился в зале только на генеральной репетиции. На сцене Плисецкая, дирижирует Файер. И вдруг новый директор театра Василий Иванович Пахомов хлопает в ладоши и останавливает репетицию. Все смотрят на него с огромным недоумением. А он, обращаясь к Файеру, говорит: "Юрий Федорович, не тот темп!" Я этому рассказу абсолютно верю. Потому что мне довольно плотно довелось пообщаться с Василием Ивановичем. Я шесть месяцев работал в Соединенных Штатах Америки, где он был руководителем гастролей, и четыре месяца в Японии, где он также возглавлял наш цирк. И действительно, во всем "разбирался" лучше других. Учил специалистов, как нужно подвешивать воздушную аппаратуру под куполом цирка, объяснял дрессировщице попугаев, как обучить попугая японскому языку. И всегда у него наготове был конкретный рецепт. Он говорил дрессировщице: "Дорогая, да что за глупости вы делаете! Ваш попугай говорит "Здравствуй, дорогой" по-русски. Да посадите вы его в темную комнату - и три дня не кормите. И пусть каждый, кто заходит к нему, говорит по-японски "конничева", то есть "здравствуй". И поверьте мне, милая, на четвертый день он будет говорить по-иностранному как миленький. Поверьте мне - я сорок лет работаю с людьми, я знаю".
Пахомов учил выдающуюся танцовщицу на проволоке Нину Логачеву, как правильно делать "колесико". У нее что-то этот трюк не шел. При "колесике" она теряла баланс. И он на полном серьезе ей говорил: "Милая моя, вы когда делаете это "колесико", пытаетесь балансировать, стоя на месте. А вы сделали "колесико" - и бегите по вашей проволоке как можно быстрее и дальше на свой мостик. И все будет в порядке". Он знал ответы на все вопросы.
Про Василия Ивановича Пахомова - человека безусловно неординарного и несомненно неоднозначного - всегда ходило очень много анекдотов. Где бы он ни работал, всегда оставлял интересную про себя историю. Когда создавался театр "Современник", Пахомов работал заместителем министра культуры. Однажды он вызвал к себе главного режиссера Ефремова и долго распекал его за какое-то вольнодумство, требовал решительных перемен. Ефремов, чтобы выиграть время и заморочить голову начальству, говорит ему: "Василий Иванович, это не только мое решение, это решение приняли коллегиально". Пахомов тут же его перебил, сказав: "Ладно, не надо никем прикрываться. Мы здесь знаем одного человека в "Современнике" - Олега Попо… Ой, прости меня, Ефремова".
Приезжаем мы в шестьдесят шестом году в Японию (руководитель гастролей Василий Иванович). У нас большая, хорошая программа: Олег Попов, Волжанский, другие замечательные артисты. Я в несколько неловком положении - в Японию должен был ехать отец. После большого успеха в шестьдесят первом году японцы приглашали именно его. Но отец в шестьдесят пятом умер - и послали меня. Японские импресарио решили, из тактических соображений, не менять рекламу. И вот все громкие эпитеты, адресованные отцу (то есть "великий иллюзионист Кио" и так далее), автоматически проецировались на меня (без уточнения, что это Кио-младший). Олег Попов ревниво (и справедливо ревниво) относился к моему возвеличиванию, как и Волжанский и другие менее выдающиеся артисты (но не менее ревнивые). Мне приходилось держаться поскромнее - никак себя не выпячивать.
Пахомов очень серьезно подошел к организации гастролей. Своему заместителю в поездке - директору Тульского цирка Дмитрию Иосифовичу Калмыкову - он поручил приобрести в Туле и взять с собой огромный ящик с маленькими сувенирными тульскими самоварчиками. Мы и не сразу поняли, для чего они нужны. Но когда догадались, отдали должное находчивости Василия Ивановича. Он смотрел далеко вперед, давая это указание.
Приехали в Токио, готовимся к премьере. Остаются сутки до начала. Вдруг появляется Василий Иванович, с ним рядом Дмитрий Иосифович Калмыков с большой коробкой, в которой, как мы потом узнали, были самоварчики. Пахомов прекращает репетицию, приказывает: "Так, Олег Константинович Попов, Игорь, Волжанский…", называет еще несколько фамилий ведущих артистов, "…быстро все поехали к мэру Токио!" А артисты в ответ: "Василий Иванович, у нас репетиция! Как мы можем уехать…" Он тогда говорит: "Я вас прошу! Вы вот сейчас со мной поедете, а если вы сочтете, что подобное мероприятие вам не нужно, можете вернуться на репетицию". Что нам делать? Подчиняемся руководителю - едем. В мэрии Василий Иванович быстро произносит - как мы поняли, это была домашняя заготовка: "Уважаемый господин мэр! Позвольте от имени Министерства культуры…", он даже говорил "от имени министра культуры", потому что был помощником Екатерины Алексеевны, "…приветствовать вас и пожелать вам…" того-то, того-то, "…мы надеемся, что наш приезд послужит дальнейшему развитию культурных связей, дружбы между нашими странами". И тут Дмитрий Иосифович открывает коробку и преподносит мэру сувенирный самовар. Мэр заинтригованно смотрит на самовар, не понимая, что это такое и для чего нужно, но тут же благодарит нас, нажимает на кнопку под столом и вошедшему помощнику говорит что-то на ухо. Помощник выходит - и появляется вновь с целым набором красивых футляров в руках. Выясняется, что это часы "Сейко" (последняя модель), которые и преподносятся каждому советскому артисту, пришедшему приветствовать мэра Токио… Выходим из мэрии, Василий Иванович предлагает: "Ну а сейчас, как вы хотите. Или возвращайтесь на репетицию, или мы нанесем визит президенту крупной токийской телевизионной компании". Тут почему-то уже возражений никаких не было, все сказали: ну раз надо - значит, надо, все-таки государственная миссия и так далее. Мы приехали к президенту телевизионной компании, и повторилось то же самое - "…я вас приветствую… мы надеемся, что наш приезд послужит развитию культурных связей…" И - самовар президенту компании. Тут же звонок, несколько слов на ухо помощнику - и мы уходим, получив все по роскошному транзистору фирмы "Sony". В тот день мы нанесли еще несколько визитов и убедились, что Василий Иванович знает, как жить за границей, и все его действия весьма продуманны.
В Соединенных Штатах и в Канаде Василий Иванович решил продолжить свою линию в искусстве - тоже самоваров и прочих сувениров запасли достаточно. И когда приехали в первый американский город, он сразу сказал импресарио, что нам необходимо нанести визит мэру. По-моему, это был Бостон или Балтимор, не помню. Импресарио не понимает: "Зачем?" - "Ну, знаете, у нас есть такая традиция. Мы должны его приветствовать. Вы же понимаете, я все-таки помощник министра культуры". Импресарио попался непонятливый: "О чем мэр должен с вами разговаривать?" "Это уж наше дело - мы настаиваем", - уперся Василий Иванович. "Ну, раз настаиваете…" Мэр нас, правда, не принял - принял его заместитель, притом в обеденный перерыв. Мы пришли большой группой. Секретарша приоткрыла дверь. Видим: сидит вице-мэр - ноги на столе, ест какой-то бутерброд, пьет пиво или воду. Отдыхает. Тут мы входим. Ну что ему делать? Все-таки воспитанный человек - ноги убрал со стола, смотрит на нас с интересом: "Слушаю вас". Василий Иванович ему засаживает в лоб, что вот "…мы по поручению министра… мы приветствуем вас… надеемся, что наш приезд послужит дальнейшему развитию…", и - самовар заместителю. Вице-мэр в совершенном недоумении смотрит на самовар, долгодолго разглядывает, затем открывает ящик своего письменного стола - и кидает туда дареный самовар. Смотрит на нас, а мы - на него: ждем продолжения с надеждой на сохранение японских традиций. Американец, однако, только и сказал: "О’кей. Гуд бай".
В Америке номер с тульским самоваром не прошел. Но в Японии Василий Иванович бывал неистощим на выдумку. Однажды он встретил нашего японского импресарио и говорит: "Я вас поздравляю!" Тот удивляется: "Пахомов-сан, с чем?" - "Как с чем? Сегодня же сотое представление наше в Японии!" Японец благодарит: "Очень хорошо, спасибо. И я вас поздравляю. А что из этого следует?" - "Ну как что из этого следует! Надо же это как-то отметить артистам". Уже к вечеру каждый участник программы получил какой-то ценный подарок.
А в Соединенных Штатах Василий Иванович переключился на эмигрантов. В Нью-Йорке, в Калифорнии очень много эмигрантов из России, и на наши представления приходили люди, которым просто хотелось услышать русскую речь, поговорить с нами. Помню, в Нью-Йорке пришел к Василию Ивановичу старичок и говорит: "Господин директор, я вот хотел бы сделать кое-какие подарки для артистов". Пахомов обрадовался: "Да-да, молодец, давай-давай". Старик замялся: "Но я вот не знаю. Принес ящик пива. А у вас ведь группа джигитов замечательная. Джигиты, они, наверное, мусульмане - не пьют…" На что Пахомов ему: "Хлещут водку и коньяк, а пивом запивают". У бедного старичка в руках была видеокамера, он ее от неожиданности уронил и разбил вдребезги. А Василий Иванович тем временем говорит: "Слушай, пиво - это хорошо, пиво - это замечательно, но ты не можешь достать быстро ящик водки?" Старик растерялся: "Господин директор, я как-то не понимаю - уже ночь (мы закончили гастроли и должны были переезжать из одного города в другой)… где я сейчас возьму ящик водки?" На что Пахомов ему укоризненно: "А-а-а! Я смотрю, у тебя уже душонка стала нерусской. Ты уже стал американцем". У старика - слезы на глазах… Он куда-то исчез - и через полчаса вернулся с ящиком водки.
Василий Иванович был очень пьющим человеком, но пьяным, в общепринятом понимании, я его не видел. Была у него особенность: чем больше он пил, тем словоохотливее становился. То есть у него просто не закрывался рот. Притом он бывал таким пьяным демагогом. Эдаким начальственно-советским демагогом. Выпить он мог очень много. Сидел допоздна со здоровыми молодыми акробатами, выпивал полтора литра, причем оставался при этом трезвее, чем они - молодые ребята. А на следующий день в гримерной, когда артисты (те, с которыми он вчера пил) готовились к представлению, мог сказать им на полном серьезе: "Вот, ребята, мы вчера сидели-выпивали, но должен вам сказать, что я не знаю, что такое желание выпить". Все от неожиданности столбенели. Пахомов же продолжал: "Нет, приеду я вот в Москву, жена, конечно, накроет стол к ужину. Выпью с нею шампанского. Но желание выпить мне, в общем-то, незнакомо". И после подобных заявлений он вечером мог выпить опять с теми же самыми ребятами свои полтора литра и при этом оставаться молодцом. Но вообще заявления его демагогические потрясали людей. Он мог такое брякнуть… "Вы знаете, я тридцать с лишним лет живу со своей женой. И вот все время думаю, последнее время особенно, уже с позиции возраста, что нас объединяет?" Все заинтересованно слушают. "И прихожу к выводу: объединяет нас в большей степени все-таки одно - партийность".
Пахомов обожал публичные выступления. В Японии он заставил японцев сшить ему смокинг - и сам выходил в каждом прологе среди артистов, приветствовал публику, говорил какие-то дежурные слова. Обожал давать интервью. Правда, потом иногда приходил в ужас, когда разворачивал газету. В Балтиморе пришли к Пахомову журналисты, а он к тому времени выпил - и очень уж распространялся… Его спросили, как ему нравится Балтимор, и он так начал расписывать этот город, преувеличивая свои от него впечатления, что на следующий день в газете появился заголовок, едва не доведший Василия Ивановича до сердечного приступа: "Русский директор цирка заявил, что он хочет жить в Балтиморе".
Когда к Василию Ивановичу кто-либо обращался: господин директор, вот хотелось бы с вами побеседовать, - он его сразу перебивал: "Ну что мы будем здесь говорить? Давайте пойдем в бар, поговорим как цивилизованные люди". Хозяин нашей гостиницы в Оттаве пришел к нему с важным разговором, потому что Пахомов всегда акцентировал на том, что он - помощник министра, и намекал на то, что мог бы поспособствовать какому-нибудь иностранному бизнесу в России, оказаться полезным человеком. И вот они в баре крепко выпили. И Пахомов наобещал хозяину гостиницы золотые горы в Москве - они уже планировали грандиозные совместные проекты. А Василий Иванович в горячке забыл, что нас в тот вечер пригласил к себе в гости советский посол в Канаде Иван Фаддеевич Шпедько. Он пригласил Пахомова, Никулина, ну заодно меня и еще двух-трех человек. Такой частный, неофициальный ужин. И Василий Иванович прибыл к Ивану Фаддеевичу в той стадии, когда разговаривал уже без паузы, без перерыва. Остановить его могла теперь только атомная война. Выпив еще пару рюмок, он уже переводил Ивана Фаддеевича из Министерства иностранных дел в Министерство культуры. Уже назначал его на разные другие ответственные посты… Иван Фаддеевич - дипломат и воспринимал все с юмором, понимая, что директор Московского цирка сегодня отдыхает. В общем, никаких неприятностей не было. Правда, Василий Иванович в завершение приема кидал в нас фруктами и обещал всем устроить какие-то дополнительные заработки, но к этому мы успели привыкнуть. Однако когда расходились, Пахомов сунул себе в карман простенькую пепельницу со стола - сунул чисто механически. Она ни зачем не нужна была ему, да и к воровству он вовсе не был склонен - просто пьяный заскок какой-то.
А если Василий Иванович с вечера перепивал, то наутро обязательно собирал так называемое собрание руководителей номеров. Был у него мальчик для битья - Николай Львович Златопольский, заместитель директора Воронежского цирка. Человек, который создан был для того, чтобы его ругали. И Василий Иванович, когда перепьет, на собрании обязательно уничтожал этого Златопольского. Притом сам не знал, за что ругает воронежского чиновника, что ему в нем не нравится. И никто не знал. Но Златопольский был из тех русских людей, что начальника боятся больше, чем злейшего врага. Он безропотно слушал Пахомова и согласно кивал головой. А Василий Иванович камня на камне не оставлял, все твердил: "Так нельзя". Чего "нельзя" - никто, конечно, не мог понять. После ужина у посла Шпедько, когда он уже раз в восьмой высказал Златопольскому свои жутчайшие претензии, Василий Иванович автоматически полез в карман пиджака - того пиджака, в котором ходил в гости. И нащупал в кармане нечто твердое. И мы все глаз не могли оторвать от его мимики, когда он задержал за лацканом руку, стараясь восстановить в памяти предыдущие события. Затем Пахомов все-таки осторожно вынул пепельницу из кармана (а некоторые из нас были свидетелями того, как он ее ненароком прихватил). Опасливо повертел ее - и обнаружил на задней стороне гравировку: "Господину Шпедько от посла Франции". Василий Иванович в ужасе прочел надпись, посмотрел подозрительно на всех нас (мы делали вид, что ничего не понимаем) и, когда, наконец, сообразил, как пепельница попала к нему в карман, швырнул вдруг ее в угол комнаты, сказав сакраментальное слово: "Провокация".
Пахомов, в общем, был неплохим человеком. Он по-доброму относился к артистам. Большой мастер чиновничьей интриги и большой знаток министерских законов, дока в министерских порядках, он, тем не менее, всегда старался, чтобы и артисты не были в убытке. И чтобы и наилучшие условия были не только у него, но и у нас.
Я благодарен ему за то, что однажды мы вместе с ним втихую слетали в Лас-Вегас. Было несколько дней перерыва - и мы полетели в Лас-Вегас. Пришли на концерт Армстронга. И попали к нему за кулисы, пользуясь тем, что Пахомов - помощник министра культуры. Василий Иванович опять говорил: "Я по поручению…" и так далее. Мы пришли к совсем уже старому и дряхлому Армстронгу, который выслушал нас со слезами на глазах и спросил: "Вы мне только скажите, почему меня приглашают во все страны мира, а в Россию не зовут?" Пахомов немедленно нашелся: "Наоборот, мы вас приглашаем…" Армстронг его перебил: "Я знаю, почему меня не приглашают в Россию. Потому что меня называют "королем джаза", а в России не любят королей".