Но нервничал я, как и в случае с отцом, понапрасну. Огромный зал Дворца молодежи на Комсомольском проспекте забит был до отказа. Зачитали телеграммы от президента России, от премьер-министра (тогда Черномырдина), от мэра Лужкова, от председателя Верхней палаты парламента, от президента ФИФА Авеланжа. Бескова приветствовали банкиры, руководители фирм, конечно же - актеры, с которыми он всегда дружил, - Гена Хазанов в футбольной форме, Вася Лановой… Впрочем, труднее назвать, кого не было на этом вечере… Вряд ли в сегодняшнем футбольном мире есть личность ярче Константина Ивановича.
Я уже сказал об испытываемом мною детском удовольствии от присутствия на футбольных матчах вместе с Бесковым. Но моя профессия - о шкале самых неожиданных толкований которой я позднее хочу поговорить подробнее - несколько осложняет мое пребывание на трибуне.
Мы сидим с Константином Ивановичем в главной ложе, куда, однако, после назначения Сергея Степашина премьер-министром стали пускать одного только Бескова. Рядом с нами солидные, уважаемые люди, многие с генеральскими погонами. И порой в них при виде Кио детское просыпается в гораздо большей степени, чем во мне на футбольных матчах.
Перед началом международной игры с участием "Динамо" господин с лампасами всерьез и заговорщицким шепотом спрашивает меня: "Ну сегодня, надеюсь, вы немножечко поможете нашим?" И я лепечу какую-то ерунду насчет того, что соперники не понимают по-русски - и я не уверен, что мое внушение подействует. Генерал кивает с понимающим видом.
Или "Динамо" после серии неудач и последующего увольнения тренера вдруг выигрывает на глазах у Степашина и военного министра у ЦСКА. А в ложе "А" (второй по значимости) благодарят меня: вот видите, как хорошо, что вы пришли. И хорошо, что сидели с нами (меня, композитора Добрынина и еще нескольких динамовских завсегдатаев из мира искусства после назначения Сергея Владимировича премьером не пустили в ложу правительства), не отвлекались. Обязательно приходите на следующую игру.
Слава Богу, следующая игра в Ростове - и "Динамо" выигрывает без моей помощи. А то хоть на стадион не приходи при таких неровных выступлениях нашей любимой команды.
Глава шестая
"МАРК, НЕ ЗАБУДЬ, ЧТО ТЫ ГЕНИЙ"
Однажды в Министерстве культуры собрали коллегию, посвященную цирковой режиссуре, точнее, исключительной важности этой профессии. Это было как раз после того, как факультет соответствующий в ГИТИСе создали. И Марк Соломонович Местечкин, который всегда требовал, чтобы его должность главного режиссера Московского цирка писали на афише крупнее, чем имена самых знаменитых артистов, разглагольствовал на тему, что в цирке главная фигура - режиссер…
Министр Фурцева с ним явно соглашалась. И сразу насторожилась, когда слово попросил Арнольд. "Пожалуйста, Арнольд Григорьевич", - сказала она, зная, что не дать ему слова - игра с огнем.
Насторожилась не только Фурцева, но, можно сказать, и все присутствующие на коллегии.
"Когда я был главным режиссером Цирка на Цветном, - начал Арнольд, - я как-то задумался о том, о чем вы сейчас говорите. И проделал эксперимент. Я сказал жене, что не приду домой обедать. Взял бутерброды и термос с кофе. Как только открылась касса, я со своим термосом и бутербродами сел рядом с кассиршей. Я наблюдал, как она торгует билетами, и просидел до вечера. Для чего? - кричал увлекшийся Арнольд, а он был эмоционален, говорил то громко, то тихо, кашлял, выступления его превращались в своего рода концертный номер. - Я сидел и ждал, когда кто-нибудь из зрителей подойдет к окошечку кассы, наклонится и спросит: "Простите… главный режиссер - Арнольд? - Да. - Тогда, пожалуйста, дайте два билетика. - Так и не дождался…" И Екатерине Алексеевне пришлось скомкать столь важный разговор о перспективах режиссуры в цирке.
Как-то разбирали номер акробатов-эксцентриков Язева и Куликова. Маленький пятиминутный номерок. Артисты решили театрализовать его и обратились за помощью к режиссеру. Арнольд на обсуждении сказал: "Были нормальные, веселые парни, хорошие акробаты. После режиссерской работы и драматургического переосмысления - кого я вижу на манеже? Карла Маркса и Фридриха Энгельса".
Или идет просмотр молодых клоунов - Арнольд подзывает к себе самого бездарного: "Молодой человек, у вас есть другая профессия?" - "Есть". - "Какая?" - "Я член партии".
Парень был принят на работу. Как вы догадываетесь, не по настоянию Арнольда…
Мы все знали Арнольда Григорьевича великолепно злым на язык, блистательно, остроумно язвительным. Но в его прошлой жизни, которую мы не застали, существовала высокоромантическая, недоступная нам сторона, которой он гордился и куда вряд ли собирался кого-либо из нас впустить.
В поэме "Маяковский начинается" Николай Асеев писал: "А лучше всех его (Маяковского, то есть) знает Арнольд, бывший эстрадный танцор… Он (Арнольд, то есть) строен, смугл, высок, худощав, в глазах и грусть, и задор…" Что-то там еще про шляпу и край плаща (у меня на стихи плохая память)… "и был бы тореадор". Замечу, что эффектная внешность сохранялась у Арнольда и в преклонные года. А элегантным он умел бывать и в дни финансового неблагополучия, когда донашивал старые отцовские костюмы.
В минуты перепалок Арнольд Григорьевич кричал моему отцу: "Я прожил жизнь с Маяковским, а вы с Ваней Брюхановым!" (Ваня Брюханов - простецкий мужичок - проработал ассистентом у Кио сорок лет. Он не прочел ни одной книги, ничего толком не сделал, хотя после смерти отца выдавал себя за крупного специалиста и конструктора, который чуть ли не создавал для Кио номера.)
Арнольд был последним, кто видел великого поэта перед его трагическим финалом - они распрощались около четырех утра у гостиницы "Москва". Маяковский пошел домой - и через несколько часов все узнали о самоубийстве поэта.
Своим другом считали Арнольда Юрий Олеша, Андрей Старостин, Михаил Михайлович Яншин. Он сам был человеком ЭТОГО УРОВНЯ.
После панихиды в Московском цирке и похорон Арнольда Григорьевича на Новодевичьем на поминках я впервые увидел Виктора Борисовича Шкловского - весь вечер он говорил о полувековой дружбе с Арнольдом…
Всем он - великолепный рассказчик, остроумнейший собеседник - был интересен.
Допускаю, что широкому читателю имя Арнольда ничего и не скажет. Но самого Арнольда Григорьевича многие наверняка видели воочию.
В знаменитых "Веселых ребятах" он снялся в двух ролях. Во-первых, он играет дирижера Отто Фраскини - высокого, респектабельного итальянца. Ну и пьяный, который заходит в момент драки музыкантов - и надевает шляпу-канотье на какого-то быка. Это тоже Арнольд.
В цирке никого так не боялись, как Арнольда.
И боялись вовсе не так, как боятся человека, наделенного властью. Арнольд, кстати, был главным режиссером Цирка на Цветном бульваре совсем недолго. Ему власть, положенная по должности, совершенно не требовалась. И при первом же столкновении с тогдашним директором Байкаловым он без всякого сожаления с должностью расстался.
Более того, Арнольд Григорьевич - самый выдающийся, как я, кажется, уже говорил по ходу повествования, из режиссеров цирка - не только не выделял своей профессии, но и не страшился вслух отзываться весьма скептически о ее значимости.
А ведь в режиссуру, как в начальственную сферу, многие рвались и по-прежнему рвутся. Рвутся, главным образом, те, для кого потолок творческих возможностей - постановки парадов, прологов и детских елочных представлений. Арнольд считал, что елку может поставить любой опытный артист. Между прочим, о постановке пролога Арнольд сказал в свойственной только ему манере: пролог должен ставиться ровно столько, сколько он идет, то есть полторы минуты. Арнольд презирал творческие муки бездарных людей, превращавших в проблему любой пустяк.
Но именно эти люди крайне дорожили имитацией режиссерской работы. Что властям - по вполне понятным причинам - импонировало. И в ГИТИСе с конца шестидесятых годов возник специальный факультет, начавший тиражировать режиссеров цирка. Подавалось это как гигантское завоевание.
Никогда не забуду, как и меня вовлекли в авантюру с факультетом практически ненужной профессии - ненужной, разумеется, если не приходят в нее люди масштаба Арнольда. Но они, по-моему, раз в столетие и приходят.
Нас собрали человек пятнадцать или двадцать - и задали писать сочинение, заранее сообщив тему. Другие экзамены были полегче - возглавлявший комиссию Марк Соломонович Местечкин заранее предупреждал каждого, какой ему зададут вопрос. И как на него надо ответить. Но в сочинении некоторым нашим грамотеям удавалось сделать до ста орфографических и синтаксических ошибок. Правда, в художественном отделе Союзгосцирка трудился Никифор Васильевич Сыкчин, умевший подобрать чернила для исправления этих ошибок, - и как-то выходили из положения… Надо ли добавлять, что Арнольд от идеи высшего образования для цирковых режиссеров устранился изначально?
Арнольд всегда говорил только то, что на самом деле думал.
Подобное и сегодня не в чести, а в прежние времена выглядело просто диким… Конечно же, много лет он был поэтому невыездным. Но и тогда все понимали, что Арнольд по сути своей не может быть иным. И в праве Арнольда Григорьевича говорить прямо в глаза самые неприятные вещи не сомневались даже те, кого он нелицеприятностью своей обижал. Масштаб личности Арнольда признавали и люди, которые, казалось бы, были не в состоянии подобный масштаб осмыслить и прочувствовать. Значит, и магия воздействия в нем была - не случайно же на столько лет связал он себя с аттракционом Кио. Арнольд очень рано оставил свой артистический номер. Избрал другую профессию, осознавая, что коллеги на эстраде и в цирке испытывают необходимость в его помощи. Арнольд предлагал нечто принципиально новое. В утесовском теоджазе он создал лучшую программу "Музыкальный магазин". Действия музыкантов и самого Утесова режиссер организовал и подчинил единому сюжету, органично вобравшему в себя все скетчи и сценки, что по тем временам выглядело ошеломительно новым. Арнольд понимал в драматургии - написанные им пьесы ставились в театрах.
Вообще, попытка свести многочисленные таланты и пристрастия Арнольда вкупе с объемом и разнообразием его знаний к строго формулируемой профессии - труд крайне неблагодарный. Между прочим, кадровиков он обычно смущал и озадачивал, когда писал в графе "образование": "домашнее". Как это? Когда для продвижения по службе требуется "высшее"…
Но при своем домашнем образовании Арнольд говорил по-немецки, не забывал французский… Как-то на экскурсии в Лувре он корректно, как он тоже умел, поправил даму-экскурсовода, рассказывавшую не только о произведениях искусства, но и обращавшуюся к примерам из французской истории, кое-что объяснявшую неточно. Даму он, конечно, сразу обаял. Она ничуть не обиделась, а, наоборот, попросила его продолжить экскурсию - "Мне самой будет очень интересно". Наполеон и история Франции - он знал это досконально, это был его конек. И Арнольд продолжил - вместо положенных тридцати минут говорил два с половиной часа. И в конце ему, как после концертного выступления, аплодировали.
Вместе с тем интеллектуальный блеск Арнольда никогда не делал его небожителем, отвлеченным от конкретности, от практики циркового дела.
Он с ходу принимал остроумнейшие решения, убеждавшие самых капризных и самовлюбленных профессионалов. В чем, может быть, не всегда все сразу же сознавались.
В шестьдесят шестом году я гастролировал в Японии вместе с Олегом Поповым. Год прошел, как умер отец. И Арнольд считал своим долгом опекать меня как артиста, в общем-то, еще очень молодого - мне минуло только двадцать два. Он прилетел ко мне в Японию.
Клоуну работать в Японии сложно, как нигде.
В репертуаре Олега Попова есть реприза "Утопленник". Работал он с Яковом Шехтманом. Человеком-фонтаном, который может выпить очень много воды или керосина - и затем извергнуть их из себя. Номер заключается в следующем: лежит утопленник (в исполнении Якова), крики: помогите, спасите! Появляется врач - его играет Попов. Врач щупает утопленнику пульс, начинает делать ему искусственное дыхание, нажимает на живот - и Шехтман выплескивает из себя два литра чистой воды. И тут врач просит показать ему документ, заглядывает в паспорт или во что-то там, предъявленное спасенным, - и требует его утопить обратно. Говорит: "Он не из моего района". У нас бы обхохотались - сатира на бюрократизм. А у японцев реакция обратная: вместо смеха - ропот. Как же мог врач не помочь человеку в беде?
Олег - общепризнанная звезда. И вдруг нет успеха. Первый же номер настроил против него публику. Репризы заканчивались в тишине. Импресарио Хонма-сан в отчаянии. А тут приезжает Арнольд, про которого он слышал, что это не просто режиссер, а большой режиссер. Он - к нему: "Арнольд-сан, что делать, нельзя допускать, чтобы господин Попов провалился". Арнольд говорит: "Я могу вам, Хонма-сан, сказать, а уж вы ему сами предложите… "Утопленника" - выкинуть из программы. Начинать надо с проволоки - это самый сильный номер Попова. Потом дать репризу "Повар" - тоже апробированную и очень смешную. В общем, построить программу так и так… А чтобы успех сразу же обозначился, надо преподнести Попова - объявить: "Сейчас выйдет тот, кого так долго ждали в Японии, всемирно известный солнечный клоун Олег Попов. Встретим его аплодисментами"! Японцы - народ дисциплинированный. Они и в самом деле вскакивали - и аплодировали.
В общем, Олег Попов имел свой закономерный и заслуженный успех. И когда Арнольд после этого счастливого исхода встретил Олега Константиновича за кулисами, то сказал ему: "Вот обратились бы, Олег, вы ко мне раньше - и все сразу же было бы хорошо". Попов, человек, постоянно живущий в состоянии гениальности и не приученный признавать поражений, ответил: "Арнольд Григорьевич, вы присосались к Игорю Кио - с ним и занимайтесь". Я и через тридцать лет помню, как отреагировал Арнольд: "Вы знаете, я с вами разговаривать не могу. И не буду". - "Почему?" - с клоунской непосредственностью заинтересовался Попов. "Вы думаете, что вы - гений. А вы точно такой же гений, как и я. Потому что оба мы - говно".
Вероятно, я не совсем прав, приводя пример помощи Арнольда Попову, вместо того чтобы обратиться к собственной практике. Ну, пожалуйста, один из множества примеров, когда Арнольд Григорьевич в мгновение освободил меня от долгих и мучительных раздумий.
Работая над созданием Цирка на льду, Арнольд несколько отдалился от меня, увлекшись новым делом. А я выпускал в Цирке на Цветном бульваре иллюзионный номер с девятью девушками - "Кресла" назывался. Все вроде бы готово, аппарат налажен, кресла стояли на постаментах, закрывавшихся снаружи… Мне требовалось тридцать-сорок секунд, чтобы артистки, находившиеся в "секретах", могли вылезти оттуда на положенные места. Но вот чем заполнить эти секунды? Как ни бился, ничего не мог придумать. И пришлось звать Арнольда… Он посмотрел репетицию - и, не задумываясь, спросил: "Эти тряпки (он балдахины имел в виду) могут быть белого цвета?" - "А почему нет? Они могут быть любого цвета!" - "Ну так пусти на белые тряпки кино!" - "Какое кино?" - "Очень простое! Это же твой первый номер? Начало программы? Вот пусть по ним идет: Кио, Кио, Кио…"
У артистов заранее портилось настроение, когда они узнавали, что разбор программы будет делать Арнольд. Какого бы высокого мнения артист о себе ни был, он не сомневался, что Арнольд найдет в его работе недостатки - и возразить ему будет нечего.
С Марком Соломоновичем Местечкиным, занявшим кресло главного режиссера после Арнольда, у моего учителя сложились своеобразные отношения.
Местечкин Арнольда Григорьевича тоже побаивался. Надо сказать, что даже те, кто побаивался Арнольда, не могли не отдать должное его умению облечь замечания в остроумную форму. И задетый им нередко сам не мог удержаться от смеха - при всех обидах на критика. Обиды, конечно, таили, но колкости Арнольда передавались, теперь уже можно сказать, из поколения в поколение. Совещания и разборы с участием Арнольда обязательно превращались в его сольные выступления.
Так вот, Местечкин - человек, несомненно, умный, хороший организатор циркового дела, - понимал, что Арнольд гораздо более масштабная фигура, чем он. И он невольно тушевался, чувствуя преимущество Арнольда Григорьевича. А у Марка Соломоновича была жена, которая преподавала в ГИТИСе и всегда подчеркивала, что ее муж занят наиважнейшим делом. И если их внук заходил в цирк - они жили рядом с Цирком на Цветном - и рвался к деду, а дверь в кабинет была закрыта, то бабушка загораживала ему дорогу и шипела: "Нельзя, нельзя, дедушка работает…" Арнольда это страшно смешило - он полагал, что режиссер работает, когда он на манеже с артистами, а мысли должны приходить в голову круглосуточно и глупо превращать их возникновение в событие. Он спросил однажды Местечкина: "Марк, хочешь, я скажу, что говорит тебе утром жена, когда вы просыпаетесь?" - "Ну что?" - опасливо уточнил главный режиссер, заранее зная, что ничего хорошего ожидать не приходится. - "Она тебе говорит: Марк, не забудь, что ты - гений".
Году в пятьдесят девятом или пятьдесят восьмом готовили в Москве программу, где все второе отделение - на воде. Водная пантомима (в ней подрабатывал студент Гнесинского училища Иосиф Кобзон). Местечкин позвал Арнольда, чтобы он как-нибудь обосновал драматургически: почему вода? Над пантомимой работали, разумеется, авторы, но обнаружить логику в переходе к воде никак не могли. Арнольд в две минуты сочинил интермедию, объяснявшую: зачем вдруг арену заливает вода. Повернулся к Местечкину - и сказал: "Только не забудь, Марк, что ты - гений". А Марку ничего не оставалось, как сказать в ответ спасибо.
Многолетний главный режиссер Ленинградского цирка Георгий Семенович Венецианов был лучшим постановщиком масштабных спектаклей для детей. Но и он иногда обращался к Арнольду за помощью - и Арнольд какой-нибудь неожиданной деталью поворачивал весь спектакль в нужную сторону.
Незабываемы, без всякого преувеличения, репетиции, когда Арнольд показывал, прочерчивая линию поведения всем: мне, клоуну, ассистенту. Нам становилось яснее, что делать, при том, что он всегда мыслил парадоксально.
Или, помню, отец репетировал номер, заключавшийся в следующем: Кио надевал поверх фрака халат, ассистент держал голубей, которых отец прятал… В общем, шла техническая репетиция, когда отрабатывали исчезновение голубей… И вдруг Арнольд закричал: "Кия!" Он называл отца то по имени, то по фамилии, но когда по фамилии, у него почему-то получалось: Кия. "Что вы делаете? Немедленно прекратите!" - "Что, почему?" - "Голубь - это символ мира! А кто вам подает этого голубя? Посмотрите - у него же лицо убийцы!"