ГЛАВА XIV.
Крупный скотопрогонный пункт, почтово - телеграфная станция и один из самых значительных центров религиозного значения, Чойрын - сумэ (в просторечье Чойрын), находится на Калганском тракте, в 250 верстах к югу от Урги. В этой географической точке скрещивались и там разветвлялись дороги идущие по всем направлениям Внешней Монголии, поэтому китайское командование устроило здесь промежуточную базу снабжения своих гарнизонов Восточной, Северной и Западной Монголии. Сумэ (монастырь) расположен у южной оконечности Чойринского горного массива, неожиданно взлетевшего ввысь среди спокойного гобийского по- лустепного, полухолмистого ландшафта и как бы внезапно оборвавшегося отвесными скалами над самыми монастырскими стенами. Чойринский массив "высоко поднимает свои вершины и издали манит к себе путника. Сложен он из гранитов, представляющих лабиринт ущелий, трещин и отвесно ниспадающих утесов и скал, лепящихся уступами в живописном беспорядке и уходящих остриями гребней в голубую высь" (П. К. Козлов. Три года в Монголии).
В связи с захватом под Ургой каравана с воинским грузом, о чем упоминалось в одной из предыдущих глав, барон заинтересовался Чойрыном, откуда вышел караван, и решил немедленно ликвидировать эту базу противника. Путем опроса пленных гаминов, а также и монголов, прибывших из чойринского района на коронацию, барон установил, что там стоит пятитысячный гарнизон и что на обширной площади у монастыря сосредоточены склады продовольствия, обмундирования, огнеприпасов и бензина.
Унгерн выступил из Урги 1 марта 1921 г., с отрядом из 11 сотен при 8 пулеметах и 4 орудиях. В состав отряда вошли русские, мусульманские сотни, чахарский дивизион и монгольский дивизион Дугар - Мэрэна. Отряд двигался верст по двадцать пять в сутки, потому что не только весь обоз был завьючен на медлительных верблюдов, но они солидно выступали также в артиллерийских запряжках. Несмотря на то, что хорошо выкормленные верблюды легко делают 45–верстные суточные переходы, направляясь в далекий рейд, в неопределенной обстановке барон решил беречь силы животных.
11 марта Унгерн подошел к Чойрыну. Он остановил отряд в 5 верстах к северу от монастыря и спрятал между складками местности. Начальник чойринского гарнизона проявил максимальную беспечность. Он не вел никакой разведки в сторону Урги и поэтому ничего до утра 12 марта не знал о том, что враг подошел к нему на пушечный выстрел.
Ночь с 11–го на 12–е барон провел в разведке. Он побывал в монастыре и в китайском лагере; все лично рассмотрел и перед рассветом двинул свой отряд в наступление. По условиям рельефа местности невозможно было скрыть этот маневр - китайцы заметили нас и открыли бешеный огонь. Ключом чойринской позиции являлась сильно занятая противником скалистая сопка, художественно описанная П. К. Козловым в вышеприведенной цитате из книги "Три года в Монголии". Этот массив высится слева от тракта (если ехать от Урги к Калгану). Для защиты же монастыря и складов гамины укрепили ряд бугров на правой стороне от дороги.
Барон разделил свои сотни на две группы. Левая колонна бросилась на Чой- ринскую сопку и с налета захватила нижний ее ярус, а правая повела атаку на те китайские позиции, которые прикрывали монастырь. Весь день на нашем левом фланге гремела оживленная ружейная, пулеметная и артиллерийская перестрелка и шла планомерная упорная борьба за каждый камень. На правом же фланге барон решил покончить с противником одним энергичным ударом. Для этой цели он выбросил четыре сотни в конном строю; но сотни эти не смогли доскакать до цели. Даже участие самого барона в двух повторных атаках, следовавших одна непосредственно за другой, не дали никакого результата. Китайцы расстреливали атакующих из пулеметов на ровной, как стол, степи.
Убедившись в невыполнимости своего первоначального плана, сводившегося к тому, чтобы разбить противника на равнине, барон повсюду перешел в наступление в пешем строю. Он сосредоточил усилия на том, чтобы сбить противника с командной высоты, невзирая на всю сложность этого предприятия. Для того, чтобы влить особую энергию в сердца своих бойцов, он применил испытанные в подобных случаях поощрительные денежные награды. Чойринский массив сложен как бы из двух больших каменных глыб, отдельных от вершин, из поднимающихся один над другим уступов, и барон объявил, что, если атака велась сотней, то каждый первый из сотни, забравшийся на утес или уступ, получал 1000 рублей; если наступал взвод, то первый из взвода получал 500 рублей; когда же лезло вверх отделение, то особо отличившийся из числа его чинов получал 100 рублей. В этом состязании на храбрость и ловкость разыграно было призов на 19000–20000 рублей (сотня Забиякина заработала 11 тысяч).
Некоторые опорные пункты переходили по несколько раз из рук в руки прежде, чем окончательно были закреплены за унгерновцами. Хотя китайцы дрались отлично, русские и татары бесстрашно ползли все выше и выше, по направлению к остриям гребня Чойринского массива. Незаметно подкралась темнота, с наступлением которой барон остановил сражение, чтобы дать людям возможность отдохнуть и сварить чай. В полночь он снова перешел в атаку на командную высоту, вершина которой оставалась еще в руках гаминов, и одновременно послал монгольский дивизион в конном строю, в обход левого фланга китайцев, чтобы вызвать панику в их тылу.
На рассвете 13 марта барон занял гору. В последний момент гамины отказались от сопротивления. Когда взошло солнце, то с вершины открылась безбрежная равнина. Далеко на горизонте виднелось несколько темных пятен, которые могли быть лишь колоннами противника, отходившего к Калгану. Еще накануне, в послеобеденные часы наблюдались какие‑то передвижения в китайском стане, давшие основания заподозрить, что дух гаминов сломлен и подходит конец их сопротивлению. И действительно, ночью гамины вышли из Чойрына, оставив в прикрытии конную часть, на долю которой выпала тяжелая обязанность оборонять вершину горы до наступления рассвета. После занятия сумэ объяснилось, почему китайцы сдали свою прекрасную позицию: в 2 часа дня нашим снарядом был убит их старший начальник. Его смерть внесла полную растерянность в ряды начальствующих лиц и угнетающим образом подействовала на всех чинов гарнизона.
Барон вступил в Чойрын 13 марта утром. Здесь он нашел интендантские грузы всех наименований, оружие и огнеприпасы. На монастырской площади стояло шесть неисправных автомобилей. И по всему обширному участку, который занят был под лагерь и военную базу, бродили сотни верблюдов. Из 1200 верблюдов своего обоза китайцы увели лишь 400–500 животных, завьюченных продовольствием. Барон немедленно выслал чахарский дивизион (три сотни) вдогонку за отступающими. Чахары получили приказание вырваться верст на двадцать пять. В продолжение 4 часов для отдыха и приведения сотен в порядок перед новым, тяжелым походом, барон не имел ни минуты даже сравнительного покоя. Он кипел энергией: нужно было составить представление о количестве брошенного имущества, сделать все необходимые распоряжения по отряду и разрешить ряд вопросов административно - политического характера.
В 1 час дня 13 марта Унгерн выступил с шестью сотнями в поход для преследования гаминов. Артиллерийский дивизион и монголы Дугар - Мэрэна отпущены были в Ургу. Тяжеленько пришлось китайцам на первых 30 верстах пути их отступления, судя по тому, что они поразбросали много продуктов, оставили на дороге несколько поломанных автомобилей, с сотню повозок, запряженных быками и столько же, примерно, вьючных верблюдов. Всеми мерами они старались оторваться от Чойрына на возможно большую дистанцию; но это не так просто было сделать, и удалось поэтому не всем…
Первый караван в 300 китайских всадников барон догнал между вторым и третьим уртонами от Чойрын - сумэ (в 70–80 верстах). Он приказал разоружить китайцев, подсчитать и выдать им продовольствия и по одному вьючному верблюду на каждых четверых солдат. Из этого пункта барон отослал чахар назад в Ургу, а оставшиеся при нем шесть сотен пересадил на верблюдов. Лошадей было приказано сдать в табуны и гнать вслед за отрядом. На следующий день унгерновцы настигли еще одну группу отступавших гаминов, 200–250 человек, являвшуюся, по всей вероятности, остатком какого‑то полка. Подобно тому, как и первую партию, этих пленных барон также отправил в Калган, снабдив продуктами и вьючными верблюдами.
Каждый раз теперь с рассветом открывался перед нами типичный гобийский ландшафт, напоминающий разволнованное море. Барханы следовали за барханами, покрытые местами сероватым снегом и выцветами соли. В промежутках между волнами - барханами сияли короткие охряные горизонты. Слышалось поскрипывание вьюков и учащенное дыхание верблюдов. Мерно раскачиваясь на ходу, то поднимаясь на бархан, то вновь погружаясь в овраги, проплывал отряд версту за верстой, а к вечеру тени, падающие от верблюдов, принимали гигантские размеры.
Когда бароновцы таким образом прошли 200 верст по направлению к юго- востоку от Чойрына, от монголов поступили сведения о том, что по Старо - калганс- кому тракту параллельно с нами движется на Сайр - усу бригада гаминов численностью до 5 тысяч человек. Эта воинская часть командирована была на усиление ур- гинского гарнизона, но она опоздала и теперь возвращалась в Китай. Барон дальше не пошел. Он передал командование есаулу Парыгину, с приказанием догнать и ликвидировать отступающую китайскую бригаду. Унгерн вернулся в Ургу на автомобиле. Парыгин вышел прямой дорогой на старый тракт и сразу же установил, что бригада гаминов прошла здесь неделю тому назад в сторону Калгана; ему не оставалось иного выбора, как вести отряд в Ургу.
При рассмотрении операции по преследованию разбитых у Чойрына гаминов можно остановится на вопросе о том, почему барон сменил лошадей на верблюдов. Казалось бы, что для успешности преследования требуется, прежде всего, быстрота передвижения и известно, что лошадь в среднем проходит 60–65 верст в день, тогда как верблюд - не более 40^45 верст. Но дело в том, что в нескольких верстах от Урги, сразу же за рекой Толой, начинается знакомая всем со школьной скамьи таинственная пустыня Гоби. По всему пространству этой обширнейшей области Центральной Азии растут лишь кустики колючей травы, столь незатейливого вкуса, что только невзыскательные верблюды находят в ней какое‑то слабое утешение для своего желудка. Трава же попадается в пустыне лишь изредка, местами, и при том вкусовые и питательные ее свойства настолько слабы, что она пригодна только для верблюда и гобийской лошади. О несравненных качествах гобийского коня можно сказать несколько весьма убедительных слов. Эта лошадь крупнее, чем степная "монголка", коренастее и, вероятно, самая выносливая из всех лошадей мира.
Несмотря на то, что ургинские лошади были целиком сменены в пути на гобийских, барон все же предпочел двигаться на верблюдах. По гобийским условиям невозможно выкормить и напоить за время ночного отдыха такое количество лошадей, какое имелось в отряде барона. Наши табуны, следовавшие за отрядом с мон- голами - пастухами, в силу изложенных условий, за одну неделю похода отстали на три суточных перехода…
ГЛАВА XV.
Отряд подъесаула Янкова (5 сотен, 2 пулемета и 1 орудие - знаменитый "Нор- денфельд"), вышедший из Урги 8 февраля по Троицкосавкому тракту, 10–го был уже на р. Хара - гол и разбил арьергардный отряд противника. Китайцам пришлось отодвинуться дальше на север, до р. Иро. В тот же день Янков ушел от тракта на восток, вверх по р. Хара - гол, потому что получил сведения, что в 25 верстах от тракта в этом направлении стоит сильный отряд гаминов, базирующийся на богатейшие сельскохозяйственные фирмы. Утром 11 февраля Янков вел бой с батальоном гаминов четырехротного состава и, отбросив его на север, стал гарнизоном на р. Хара - гол.
Одну сотню он выдвинул по тракту на север, к уртону Муктуй, на р. Шара - гол, до соприкосновения с китайской заставой.
В то время, когда Янков воевал с китайцами на Троицкосавском направлении, барон сформировал в Урге 2–й конный полк есаула Хоботова. Этот полк он послал на смену Янкову. 25 февраля Унгерн приезжал в Дзун - модэ и на реку Хару с инспекционными целями, и в тот же день возвратился в Ургу. Янков получил от барона распоряжение идти на формирование 3–го конного полка в Маймачен (Ургинский).
2- й полк, выступивший из Урги 16 февраля, через русскую деревню Мандал и прииск Дзун - модэ прибыл на Хару 26 февраля. Вскоре полк этот продвинулся с незначительными боями до реки Иро (50 верст к югу от Кяхты), вследствие чего китайцы вынуждены были отойти в Кяхтинский Маймачен, стоящий у самой границы в версте от русского города Кяхты. Китайцы квартировали в этом городе почти до 20 чисел марта месяца, пока их не вытолкнули оттуда девееровские власти, при посредстве монгольских партизан (они оставили Маймачен 19 марта в 6 часов вечера).
24 марта в Ургу прискакал от Хоботова нарочный с письмом, снабженным птичьим пером в знак спешности. Китайцы отошли от Кяхты и уже потеснили 2–й полк. Они двигаются на Ургу. На них напали красные монголы, состоящие на службе Временного революционного правительства Монголии, организованного в Троицкосав- ске. Так доносил Хоботов. Барон приказал генералу Резухину выступить против китайцев со всеми наличными силами и тотчас же выехал на автомобиле ко 2–му полку.
Резухин вышел из Урги утром 25 марта. Во время обеденного привала к отряду подлетел бароновский автомобиль. Начальник дивизии разведал обстановку. Он лично с гор наблюдал за китайцами и установил, что они свернули от р. Иро на запад к р. Орхону и что в настоящий момент двигаются в юго - западном направлении, вверх по течению реки. Не трудно было бы догадаться, что гамины намереваются обойти Ургу с запада с тем, чтобы добраться до одной из дорог, ведущих из Западной Монголии в Китай, и затем по ней скоренько убраться восвояси.
Барон приказал генералу Резухину ликвидировать эту группу китайских войск. На привале барон изобличил одного из местных князей в сношениях с революционным правительством Монголии; крепко разбил ему голову и приказал всыпать 150 ташуров. В те дни барон был уже осведомлен о зарождении в Троицкосавске красной монгольской ячейки, именующей себя "Революционным правительством", в состав которого вошли два коммуниста, Данзан и Дамба - Доржи и националист- революционер Сухэ - Батор. Последний из них именовался "главнокомандующим всеми вооруженными силами" (из 900 всадников). Все это конечно, так, но едва ли было разумно выводить на публичное посрамление такую крупную по монгольскому масштабу фигуру, как хошунный князь. Этот пример, к сожалению, не единственный в практике барона Унгерна, был явно оскорбителен для исконных традиций монгольского народа.
Барон уехал в Ургу в самом скверном настроении. Генерал Резухин немедленно повернул на запад. Он перешел горы Халцан и Гурбан - Урту - нуру и вошел на Ванхурэнский тракт. Генерал шел спокойным маршем. Суточные его переходы равнялись 45 верстам, потому что верблюды, впряженные в орудийные запряжки, не могли двигаться с большой скоростью.
Яркие зори, оснеженные пади и искрящиеся на солнце горы; морозный, бодрящий воздух и зверский аппетит… Ночлеги по уртонам в теплых юртах, наполненных разъедающим глаза дымом; вкусный чай, жирная, ароматная баранина, поднесенная склоняющимся до земли монголом и, как последнее впечатление, с которым погружаешься в мертвый сон - бешеное наступление кровожадных "туземцев"…
Ночь на 31 марта генерал Резухин стоял в 5 верстах то китайского лагеря, на 5–м утроне тракта Урга - Ван - хурэ. Китайцы расположились на эту ночь в одной из широких падей урочища Баян - гол, верстах в 150 на запад - северо - запад от Урги. Они уже отошли от реки Орхона и начали огибать Ургу правым плечом, по широкой дуге. Генерал Резухин подошел к ним с северо - востока. После короткой перестрелки с нашей головной сотней китайцы отошли к южной* окраине урочища, в растерянности не предприняв почти никакой попытки к тому, чтобы удержать за собой две сопки, возвышавшиеся по середине баянгольской пади. Одна наша сотня пошла вперед, чтобы занять гору в западной стороне урочища, а семь сотен отряда устремились через падь к двум только что отмеченным важным в позиционном отношении сопкам среди пади.
С бугра предо мной открылось все урочище. По широкой пади, розовой от первых лучей торжественно поднимающегося солнца, быстро продвигались разошедшиеся веером семь сотенных колонн. Они шли в атаку на центральную "Генеральскую" сопку, откуда доносилась оживленная трескотня трех - четырех сот винтовок. Когда я доскакал до сопки, на ней оставались лишь самые упорные последние защитники. Батальон же гаминов только что покинул позицию и теперь убегал врассыпную к своим главным силам.
Генерал немедленно овладел и второй сопкой, после чего наша позиция представилась в следующем виде. Две сотни правого фланга поднялись до полугоры и там по возможности, закрепились. Центральную сопку занимал генерал с главными силами (4 сотни и артиллерия). В версте на юго - восток от "Генеральской" сопки, на круглой сопочке находился наш левый фланг (2 сотни под командой начальника штаба отряда полковника Торновского). Китайцы имели большое преимущество в огне на обоих флангах. На правом нашем фланге они владели гребнем горы и поэтому расстреливали, как им было угодно, дивизион прапорщика Степаненко. Позиция полковника Торновского, на которой не было никаких укрытий со стороны гаминов, обстреливались ими артиллерийским и пулеметным огнем с дистанции 1400–1500 шагов. Силы противника исчислялись приблизительно в 6000 солдат, из которых 2000 принадлежали к коннице. С ними ехало до двух тысяч ургинских и маймаченских (из‑под Кяхты) купцов и чиновников. Гамины имели до 30 пулеметов и 12 орудий, тогда как мы располагали лишь двумя горными орудиями, потому что к двум французским пушкам у нас не было ни одного снаряда соответствующего калибра.
Во второй день боя гамины произвели энергичные нажимы на наши фланги. Несколькими повторными атаками они сбили с сопки Торновского дивизион сотника Очирова (сменил раненого Торновского), несмотря на то, что он каждый час бросался в контратаку и, вообще, огрызался как зверь. Генерал не пытался поддержать Очирова, так как едва ли возможно было успешно защищать эту сопку, полого спускающуюся в сторону противника и не имеющую укрытия для самого чувствительного нерва конницы, ее коноводов. На правом фланге китайцы планомерно теснили наш дивзион. Но помощник командира 3–го полка, Генерального штаба подполковник Островский, привел туда еще одну сотню и решительными действиями восстановил первоначальное положение. Наступление темноты вновь, как и в первую ночь, прервало сражение и позволило отойти к обозу на отдых. Китайцы ночью не воевали.
Третий день боя, 2 апреля, начался в совершенно неблагоприятной для нас обстановке. Гамины обстреливали теперь артиллерийским и пулеметным огнем "Генеральскую" сопку и угрожающе накапливались против позиции Островского. Очень скоро предприимчивость китайцев дошла до такой дерзости, что их сотня напала на транспорт раненых, перевозившихся в обоз с "Генеральской" сопки. Правда, сотня эта удалилась в сторону сопки Торновского, не приняв атаки ординарцев штаба полка, но было неприятно, что конная часть противника безнаказанно прошла в тылу, вдоль всего нашего расположения.