Пятая сотня стояла в полной боевой готовности к действию. Около нее находился сам полковник Хоботов, на случай, если кто‑либо не исполнит его приказаний, то привести непослушных в повиновение при посредстве 5–й сотни, но таковых не оказалось. Бригада понимала, что смерть Резухина освобождала их от Унгерна.
Мы, находившиеся в сторожевом охранении, примерно в полночь слышали выстрелы, раздававшиеся со стороны бивака, обсуждали их с офицерами. Но так как связь с биваком поддерживалась тремя летучими постами, и они ничего не сообщали тревожного, то мы у костра задремали.
Около 4–5 часов утра я сквозь сон услышал топот быстро бегущих коней и проснулся от громких выкриков: "Где полковник Торновский?!" - "Я здесь, что нужно?" - "Вас, господин полковник, немедленно просят прибыть в бригаду" - "Кто и зачем?" - "Пожалуйте, господин полковник, скорее ехать, а там, на биваке, узнаете…"
Сначала я подумал, что пришли мои последние минуты жизни, но подчеркнуто - вежливое отношение всадников, прибывших за мною и та поспешность, аккуратность в оправке седла на моем Рыжке прибывшими всадниками и помощь мне забраться в седло - меня как‑то успокоили, и мы крутой рысью поехали на бивак.
Светало, когда я подъезжал к биваку. Бивак был в движении. Готовили чай. В стороне, на пригорке, сидела группа старших начальников бригады: полковники Хоботов, Парыгин, Кастерин, войсковой старшина Слюс и 2–3 командира дивизиона. Я подъехал к группе начальников и с коня спросил: "Кто меня вызывал?" - "Слазьте с коня, господин полковник, и садитесь к нам".
Я слез и сел. Хоботов спокойно сказал: "Генерала Резухина нет в живых. Мы постановили уходить на восток. Вы среди нас старший и самый опытный. Мы просим Вас принять бригаду. Мы все охотно подчиняемся Вам". Не нужно было никаких расспросов, так как свежий могильный холмик в 50 шагах рассказал о драме, совершившейся несколько часов тому назад. Сердце сжалось за участь моего, пожалуй, единственного защитника в чужой для меня обстановке.
"Дайте мне, господа, 5–10 минут на размышление. Я плохо уясняю обстановку". Я встал и стал ходить, стараясь привести мысли в логическое состояние, отыскивая правильное решение, и дал ответ: "Принимать в командование бригаду мне не имеется оснований, так как для большинства унгерновцев я чужой человек и плохо знаю уклад жизни частей. Ни я, ни меня всадники не знают. Предлагаю себя в конно - вожатые, а каждый командир полка останется в полной мере начальником над своей частью. Я буду назначать время выступления, остановок, дневок, избирать маршруты и прочее, а все внутренние управления частями будет в ваших руках. Для меня потребуется 2–3 офицера и взвод всадников, и к штабу моему ежедневно присылать для связи по 2 урядника, через коих я буду передавать приказания. Постараюсь с наименьшими потерями привести бригаду на восток - в Хайлар".
Мое предложение безоговорочно было принято. Тут же был сформирован мой небольшой штаб, в который включен был полковник Кастерин, и назначен взвод всадников, по моему желанию, из 3–й сотни 1–го полка.
Первым моим приказанием было немедленно сниматься с бивака и принять меры к охране тыла. В арьергард была назначена 5–я сотня сотника Немцева, как самая надежная.
Через час, то есть примерно в 6–6.30 утра 17 августа бригада вытягивалась в походную колонну. Кастерин со взводом двинулся вперед по указанному мною маршруту к переправе на Селенге. На вопрос командиров полков о моем маршруте я ответил, что его я еще не имею. Главная задача - скорее перейти Селенгу и возможно на большую дистанцию оторваться от генерала Унгерна. Такой ответ в полной мере удовлетворил командиров частей.
Перед выступлением кто‑то из офицеров, кажется, ротмистр Нудатов передал мне ладанку, снятую с шеи генерала Резухина. Я ее положил в полевую сумку и где- то на Орхоне, несколько дней спустя, рассматривая ладанку, обнаружил, что в шелк была зашита грамота Богдо - гэгэна о возведении ламаиста батора Резухина в княжеское достоинство. К великому сожалению, ладанка потеряна во время ночного движения в горах Хэнтэй, когда я утерял походную полевую сумку (оторвался ремень) и в ней погибла ладанка генерала Резухина, единственная подлинная карта Монголии, вычерченная геодезистом Лисовским и другие важные документы.
В воспоминаниях Н. Князева легкомысленно указано, что вещи генерала Резухина были разграблены. Ротмистр Нудатов все немногочисленные вещи Резухина раздал его ординарцам, а ценностей у генерала не оказалось. Нашлось около сотни китайских долларов и серебряная мелочь, и она была сдана в денежный ящик, заключавшийся в двух переметных сумах. Стоимость ценностей денежного ящика по курсу не превышала 3000 долл., коими и располагала бригада, двинувшись в переход, считая по птичьему полету 1200 верст, а в действительности - по маршруту в 1600 верст.
Мне не приходилось до сего времени встретиться в эмиграции с полковниками Хоботовым и Парыгиным. Передавали, что Парыгин категорически отвергает свое участие в убийстве генерала Резухина, но не отрицает участия в заговоре.
Бунт в бригаде генерала Унгерна.
В ночь с 18 на 19 августа отряд генерала Унгерна стоял биваком на обширном плато вдоль дороги, идущей к оз. Хубсугул. Унгерн чувствовал, что в бригаде неблагополучно. Верный монгол накануне еще говорил генералу, что в 1–й бригаде не все благополучно. Становясь на дневку, Унгерн разбросал бригаду на биваке. Отдельно поставил полки, а на большом расстоянии от них (1–1,5 версты) поставил монгольский отряд. Свои палатки разбил посредине, поближе к монголам.
Настроение во 2–й бригаде было еще хуже, чем в 1–й, так как с ними был сам Унгерн и, следовательно, опасность для каждого весьма неотвратимая. Совершенно определенно утверждаю, что заговорщики 2–й бригады не были связаны с заговорщиками первой. Наоборот, каждая из групп боялась проникновения сведений о заговоре в другую бригаду.
Заговорщики 1–й бригады считали невозможным довериться недостаточно серьезным людям из второй, а заговорщики 2–й бригады не допускали мысли, что такие столпы барона, как Парыгин и Хоботов пойдут на такое дело. Кроме того, в 1–м и 2–м полку было много коренных "даурцев" - думали, что они останутся верными Унгерну до конца.
Во главе заговора, как указывалось раньше, стояли подполковник Евфаритский и доктор Рябухин. Непосредственным исполнителем был капитан Сементовс- кий. С внешней стороны заговорщики решали, что Унгерна нужно принудить сдать командование дивизией Резухину, но понимали, что пока он жив, не примет никаких условий и его неизбежно нужно "ликвидировать".
Заговорщики точно распределили свои роли: Евфаритский и Сементовский брали на себя главную задачу - ликвидацию Унгерна. Рябухин взял на себя руководство перебить окружение Унгерна: прапорщика Бурдуковского, штаб - ротмистра Белова, вестового Перлина и ординарца Бушмакина. Опасались, что монгольские части встанут на защиту генерала Унгерна, а потому приготовили к бою один взвод артиллерии, поставив на позицию фронтом к монгольским частям. Из Пулеметной команды 4 пулемета встали на позицию и изготовились к бою, фронтом на палатки Унгерна.
Командир 4–го Конного полка войсковой старшина Марков устранил себя от непосредственного участия в экзекуциях, а командир 3–го полка есаул Очиров как- то незаметно стушевался. Оба отбыли согласно с действиями, предпринимаемыми Евфаритским. Оставался еще командир артдивизиона подполковник Дмитриев, но его заговорщики ни во что не посвящали, как человека некультурного и ненадежного, а чтобы обезопаситься от него, поручили одному из офицеров накачать его "до положения риз" ханой, что и было выполнено.
В начале второй половины ночи с 18 на 19 августа Евфаритский вошел в палатку начштаба Островского, разбудил его и приказал ему немедленно идти в Пулеметную команду и там оставаться до его приказания. Островский без возражения пошел к биваку Пулеметной команды. Группа офицеров во главе с капитаном Се- ментовским, штабс - капитаном Озеровым, поручиком Хлебниковым и другими на конях подскакали к палатке генерала Унгерна и из парабеллумов открыли огонь по палатке. Были брошены две гранаты. Унгерн выскочил из палатки и скрылся в лесочке, по одним сведениям, а по другим - вскочил на свою лошадь Машку, которая паслась на приколе вблизи палатки, и на ней скрылся. Факт остается один: что стрелявшие офицеры не убили и даже не ранили Унгерна. Он исчез в близлежащем перелеске.
Выстрелы на биваке всполошили лагерь. Сотни, артиллерия, обозы - все пришло в движение и без команд, приказаний седлали коней, запрягали повозки. Полки и артиллерия вытягивались на дорогу в сторону востока. Кое - где по биваку раздавались выстрелы. Это группа заговорщиков "ликвидировала" прапорщика Бурдуковского, вестового и ординарца Унгерна. Взвод артиллерии открыл огонь по лагерю монгол. Несколько удачно разорвавшихся снарядов в самом становище монгол сдунули их, как ветром, с места стоянки и они скрылись в темноте ночи в западном направлении, полагая, что на лагерь напали красные, и к рассвету были в 15–20 километрах от ночного бивака.
В вопросе "ликвидации" приближенных генерала Унгерна, каковую роль на себя принял доктор "Кано", получилась заминка. Доктор Рябухин струсил и не выполнил своих обязательств. По одним сведениям, эту "обязанность" выполнил есаул Макеев (он сам это утверждает) с чиновником Федоровым, по другим - поручик Псиол. Один только ординарец Бушмакин проявил попытку к сопротивлению, а Бурдуковский и Перлин были убиты без сопротивления. Упоминается еще есаулом Макеевым, что был убит штаб - ротмистр Белов, но капитан Мысяков утверждает, что он его спас от расправы. Белов благополучно здравствует где‑то на западной линии Китайско - Восточной железной дороге, и Мысяков с ним в беженстве выпил не одну рюмку водки.
Вторая бригада, имея впереди 4–й Конный полк во главе с войсковым старшиной Марковым, вытягивалась в колонну. Одна лишь Пулеметная команда оставалась на позиции. Как гром с ясного неба раздался зычный голос Унгерна: "Марков, Бурдуковский, Очиров!!!" Он скакал вдоль вытягивающейся колонны на своей взмыленной Машке. "Куда, сволочи, собрались идти? В Маньчжурию локти кусать!?. Ты куда, старый дурак (подполковник Дмитриев), собрался? Заворачивай!" Дмитриев стал выводить из колонны артиллерию и заворачивать.
Великий страх обуял офицеров. Зычный голос Унгерна убил у них волю. "Ты, слепой, куда собрался!?" - встретил окриком генерал Унгерн есаула Макеева, но в ответ получил выстрел из револьвера. Пуля Макеева не задела Унгерна. Он вздыбил Машку и, сделав крутой поворот, скрылся в тумане предрассветного утра. Посланные Макеевым вдогонку Унгерну несколько выстрелов не достигли цели.
Эти выстрелы и исчезновение генерала Унгерна навсегда от своих войск привели в сознание весь отряд, особенно офицеров, и 2–я бригада пришла вновь в движение на восток.
Но те несколько минут, кои генерал Унгерн провел около колонны, заставили бежать из бригады подполковника Евфаритского, войскового старшину Маркова, капитана Сементовского и еще 5–6 человек. Впоследствии из бежавших один только Марков одиночным порядком вышел в Маньчжурию, а судьба остальных неизвестна.
Наступал рассвет. Колонна 2–й бригады Азиатской конной дивизии стояла на дороге без начальника. Группа оставшихся старших начальников: подполковник Костромин, капитан Мысяков, ротмистр Забиякин и герой дня есаул Макеев порешили, что командование бригадой должен принять старший - подполковник Островский. Говорят, что его нашли в Пулеметной команде, точно выполнившего приказание исчезнувшего Евфаритского. Было решено идти в Хайлар, а оттуда пробираться в Приморье, к атаману Семенову. Вторая бригада в 6 часов утра 19 августа 1921 г. тронулась в свой длинный путь.
Генерал Унгерн среди своих монгольских частей.
Кратковременное пребывание генерала Унгерна среди войск Бишерельту - гуна освещается разно. Заслуживают внимание две наиболее верные версии. Хорунжий Шеломенцев рассказывает.
19 августа части Бишерельту - гуна после ночного панического бегства из лагеря приводили себя в порядок на обширном лугу на берегу небольшой речки, спадающей в Селенгу. Часов в 10 утра мы увидали скачущего к нам на Машке генерала Унгерна. Соскочив с коня, с которого клочьями падала пена, он в великом раздражении ругал изменников, ушедших в Маньчжурию. Ругался виртуозно, как могут только ругаться строевые офицеры. Отойдя немного от гнева, он приказал хорунжему Шеломенцеву пригнать гурты скота и выдать монголам мяса столько, сколько они могут съесть, полагая, что мясо размягчит сердца монгол: он был уверен, что монголы не изменят ему и пойдут с ним в Тибет к Далай - ламе, на дружбу которого полагался, так как не раз переводил ему крупные суммы чистого золота.
Монголы с удовольствием ели мясо, выслушивали планы генерала Унгерна, но мысли их были другие. Было приказано подобрать с бивака, где ночевала последнюю ночь 2–я бригада, все второпях брошенное имущество. К вечеру генерал Унгерн отошел от гнева и был настолько милостив, что предложил русским офицерам и всадникам, находящимся при монгольских сотнях в качестве инструкторов, кто желает, ехать в Маньчжурию самостоятельно или догонять бригаду. Хорунжий Шеломенцев с двумя офицерами выразили желание ехать, и были отпущены.
Через два дня хорунжего Шеломенцева догнали 3 офицера и 3 казака, и он рассказывал: 21 августа на походе к генералу Унгерну подошел пешим Бишерель- ту - гун и попросил у генерала спички. Генерал Унгерн опустил повода на шею коня и стал шарить в карманах тарлыка, ища коробку спичек. Использовав беспомощное положение на седле генерала Унгерна, Бишерельту - гун ловким движением стащил его с седла. Монголы связали Унгерна по рукам и ногам крепкими сыромятными ремнями, поставили палатку, положили в нее бога войны, укрыли тарлыком.
Покончив с генералом Унгерном, монголы бросились избивать русских инструкторов и перебили всех, кроме тех трех офицеров с вестовыми, кои увидали первыми поступок монгол с генералом Унгерном и, предчувствуя беду, "стреканули" в кусты. Монголы, покончив расправу, сели на коней и исчезли в западном направлении.
Другая версия, изложенная есаулом Макеевым, такова. Во второй половине дня 19 августа монголы издали увидели скачущего к ним генерала Унгерна. Би- шерльту - гун рассыпал в цепь две сотни, и они встретили Унгерна беспорядочной стрельбой, не причинив ему вреда. Унгерн подскакал к монголам и зычно закричал: "Негодяи! И вы изменники?!" Монголы в страхе перед "богом войны" пали ниц, вымаливая прощение. Генерал Унгерн спокойно слез с Машки, сел на пень и сказал: "Дикие собаки, я вас прощаю…" Приказал принести воды и выпил почти весь монгольский жбан (больше двух бутылок). Затем приказал поставить майхан и принести магайло. Приказание было исполнено.
Выпив большое количество крепкой жидкости, генерал Унгерн лег спать и моментально уснул крепким сном, что было ему свойственно (спал мало, но очень крепко). Старшие монгольские начальники сидели в стороне от палатки и о чем‑то говорили. Уже в темноте монголы, как барсы, тихо подползли к палатке генерала Унгерна и кучей набросились на него, связали его по ногам и рукам и в таком виде оставили лежать в палатке, сели на коней и со своими частями скрылись в темноте ночной. Да, еще подробность: выходя из палатки, монгольские начальники кланялись низко генералу Унгерну, как богу войны.
Та или другая версия отвечает действительности, судить не могу. Склонен думать, что версия хорунжего Шеломенцева наиболее верная.
20 августа утром разъезд красного партизана Щетинкина, идущий по следам унгерновцев, увидел одиноко стоящую палатку. С большой осторожностью приблизились к ней и когда заглянули в нее, то увидали в ней связанного человека. Сняв с головы тарлык, они спросили: "Кто ты, товарищ?" - "Я начальник Азиатской конной дивизии, генерал - лейтенант барон Унгерн - Штернберг". Красные партизаны оцепенели от таких слов, а затем на их лицах появилась великая радость. Сначала обыскали генерала Унгерна, а затем развязали и накормили. Обращение было самое лучшее. Затем усадили Унгерна в седло и, окружив его плотным кольцом, двинулись в пределы Руси.
Говорят, что при переправе через одну из больших речек на пути к Троицкосавску, генерал Унгерн делал попытку утонуть, но красные партизаны не допустили и в целости доставили его в штаб Щетинкина в Троицкосавске. В Троицкосав- ске Унгерн был принят подчеркнуто вежливо и на автомобиле отправлен в Верхнеудинск.
Причины бунта.
Они для читателя ясны, но не лишним будет их конкретизировать. В перспективе двадцатилетней давности события 17–19 августа 1921 г. на Эгийн - голе следует отметить следующее.
Офицерский бунт в Азиатской конной дивизии не был задолго задуман. Он вытекал из последних действий генерала Унгерна и был неотвратим, как стихия. Большую роль сыграло избиение Унгерном генерала Резухина. Всем офицерам стало ясно, что для генерала Унгерна нет людей в дивизии, коих он при малейшей провинности пощадит. Утверждали, что Унгерн составил список офицеров, кои по пути в Урянхай должны быть из дивизии изъяты. В списке внесены фамилии всех кадровых офицеров, офицеров, принятых в Монголии, и некоторых старших офицеров- даурцев. Прапорщик Бурдуковский по пьяной лавочке говорил о таком списке. Верен ли слух - утверждать не могу, но этот слух переполнил чашу человеческого терпения.
Уходя из пределов России, большая масса чинов Азиатской конной дивизии осознала, что в данное время с теми средствами, какими располагает генерала Ун- герн, борьба с большевиками - химера. Идейно отошла от взглядов Унгерна, и их больше ничего не связывало, а попытка Унгерна насильно увести в Урянхай грозила неизбежной смертью от того, или другого, или третьего.
Бунт произошел вскоре после перехода границы. Офицеры понимали, что медлить нельзя ни одного дня, ибо смерть уже витала над теми 13 офицерами, кои гнали гурты скота и над теми, кто еще на свободе - но внесены в список 30–40 человек "обреченных".
Заговорщики не хотели смерти Унгерна, а особенно Резухина, но понимали, что нельзя останавливаться перед крайними решениями, ибо в противном случае будут жестоко уничтожены сами.
Всадники в полной мере сочувствовали действиям офицеров. Не было ни малейшей попытки противодействовать офицерам. Наоборот - активно помогали. Их интересы были тождественны с интересами офицеров.