Воронов согласился с этой оценкой. Сам Михаил Романович рассказывал так: "На самом деле экран локатора забили отметки от обломков самолёта, тем более что после залпа дивизиона Шелудько их стало ещё больше. Через минуты мы поняли это, да и осколки уже падали на землю. Доложил на КП полка, оттуда выше. Но там сочли, что всё же противник, прикрываясь помехами, продолжал полёт. Словом, окончательный доклад об уничтожении U-2 последовал только тогда, когда был задержан Пауэрс, примерно через полчаса". Более 30 минут после уничтожения американского самолёта-разведчика на КП полка, а также на КП армии ПВО считали, что он продолжает полёт. Специалистов радиотехнического батальона (его возглавлял подполковник Иван Репин), который выдавал для командных пунктов радиопозывную обстановку, также смутили пассивные помехи. А потому перед лётчиками-истребителями Борисом Айвазяном и Сергеем Сафроновым, вышедшими в новый район, задача стояла прежняя - при обнаружении атаковать противника. "На очередном вираже, - поясняет Айвазян, - я передал Сергею команду оттянуться назад, мол, если в 2-3 минуты не обнаружим вражеский самолёт, будем садиться, причём с прямой, то есть без традиционного круга над аэродромом". Сафронов не отозвался, связь с ведомым оборвалась. Айвазян увидел в чистом небе необычное облачко, резко спикировал. Это ему спасло жизнь, он смог уйти от настигавшей его ракеты. В беседе с Борисом Айвазяном поинтересовался: "Опыт помог?" "В какой-то мере, но больше - случайность, - ответил он. - Необычное облачко вселило в меня тревогу, однако не предположение о том, что взорвался самолёт Сергея. Не было для этого причин. От чего он может взорваться? А резко спикировал потому, что привычка сказалась. Во время учебных полётов я месяцев шесть выполнял роль цели, меня перехватывали товарищи по полку. Чаще просили подольше подержаться на высоте. Садиться порой приходилось почти с пустыми баками, всё время увеличивая угол падения, почти падая. В тот раз я так и решил приземлиться, применив наработанный приём. "Захватить", видимо, ракетчикам было меня трудно, резкое пикирование - есть резкое пикирование, своего рода противоракетный манёвр..." В зенитном ракетном дивизионе, которым командовал майор А.Шугаев, восприняли появившуюся отметку от истребителей за вражескую цель, которая снизилась до 11 тысяч метров.
Доложили на КП, оттуда пришло распоряжение генерал-майора Ивана Солодовникова на открытие огня по... МиГам. Об уничтожении U-2 майор Воронов доложит чуть позже.
Ещё раз слово предоставляем Игорю Ментюкову: "На аэродроме после посадки, прямо у самолёта, меня встречало несколько полковников и двое в штатском. "Садитесь, - говорят, - поедете с нами на КП". Но тут кто-то из встречающих увидел, что в нескольких километрах с неба падает что-то блестящее. Спрашивают у меня, что это может быть. Я вопросом на вопрос: "МиГи давно взлетели?" Гул их был слышен, и я предположил, что МиГи сбросили баки. Однако позже выяснилось, что падали осколки самолёта-шпиона Локхид U-2. Приезжаем на КП, мне подают телефонную трубку, на проводе заместитель командующего авиацией Войск ПВО генерал Семёнов.
Говорит: "Савицкий надеялся на вас, Ментюков". Ответил ему, как наводили, дескать, так и действовал. Не договорил, как на экранах локатора опять появилась цель. Меня спрашивают: "Готов ещё раз взлететь?" "Какой может быть разговор" - отвечаю..." К тому времени U-2 был уничтожен. Но об этом на КП армии ПВО не знали, Воронов, повторюсь, промедлил с докладом примерно 30 минут. В дивизионе, которым командовал майор А.Шугаев, за цель приняли вылетевших на перехват U-2, пару самолётов МиГ-19, пилотировавшихся капитаном Борисом Айвазяном и старшим лейтенантом Сергеем Сафроновым. И открыли огонь. Одной из ракет самолёт Сергея Сафронова был сбит, лётчик погиб. Борис Айвазян сманеврировал, и ракета прошла мимо. Всего в ходе пресечения полёта самолёта-шпиона было выпущено 14 зенитных ракет.
"Только сел в самолёт, - говорит Игорь Ментюков, - как слышу, что Борис Айвазян просит отозваться своего напарника, Сергея Сафронова. Но тот молчал. После взлёта и мне поручили войти в связь с Сафроновым. Я начал звать его, но...
На КП армии вскоре поняли, что случилось (майор Воронов доложил: цель уничтожена, спускается парашютист, о поражении цели на командный пункт сообщили и из дивизиона майора Шугаева), и больше никаких указаний не давали. Я ещё несколько минут шёл по курсу. Вскоре я получил команду на посадку, тем более что взлетел без подвесных баков".
Сергей Сафронов погиб на виду у многих уральцев - жителей Верхнего Уфалея, спешивших на первомайскую демонстрацию. Самолёт Сергея упал в десяти километрах от аэродрома, неподалёку на парашюте опустился и он сам - мёртвый, с огромной раной на боку. Возможно, катапульта сработала от детонации, а может пилот сам сумел в последние мгновения привести её в действие - установить это многочисленные комиссии не смогли. Сергею Сафронову в день гибели не исполнилось и тридцати, он ровесник Френсиса Пауэрса.
А из столицы в Свердловск в 12.00 вылетел самолёт Ту-104.
Это был первый самолёт, вылетевший из Внуково после запрета на полёты самолётов гражданской авиации, введённого примерно в 8 часов утра. Из Москвы была наряжена солидная комиссия - в неё вошли сотрудники аппарата ЦК КПСС, военной контрразведки КГБ, офицеры и генералы Генерального штаба Вооружённых Сил и Главного штаба Войск ПВО страны. Перед комиссией стояла задача - анализ действий боевых расчётов армии ПВО, сбор и доставка в Москву всех останков U-2. Свердловск на несколько дней стал горячей точкой. Обратимся ещё раз к воспоминаниям Игоря Ментюкова, атаковавшего американский разведчик на Су-9: "Вскоре после того, как стало ясно, что самолёт-нарушитель сбит, на аэродром с командного пункта приехал командующий авиацией армии ПВО генерал-майор Вовк. Он меня знал, служили вместе в учебном, центре в Саваслейке, потому сказал: "Слава Богу, Ментюков, что всё обошлось". Он имел в виду, что Пауэрса сбили. Если нарушитель ушёл бы, скандал разгорелся бы крупный. Вовк сказал, чтобы я был по-прежнему наготове, всякое ещё может быть. Однако обстановка стала разряжаться. В 3 часа над аэродромом, показался вертолёт. Привезли американского пилота для дальнейшей его отправки на самолёте в Москву.
Нас к вертолёту сначала не допускали, а потом, узнав, что мы лётчики, его атаковавшие, махнули рукой: мол, смотрите. Особого впечатления Пауэрс на меня не произвёл. На руках мы ему показали, это, мол, мы тебя атаковали. Разрешили нам взять немного дюральки от сбитого самолёта. У меня кусок металла долго хранился. 2 мая по телефону со мной разговаривал (для этого я прибыл на КП армии ПВО) "Дракон" - генерал Савицкий. Он попросил доложить об атаке на нарушителя, а потом сказал: "Если бы не вы, Ментюков, он бы ушёл". Командующий считал, что из-за моей атаки U-2 начал совершать манёвр и вошёл в зону огня. Хотя он мог начать манёвр, к примеру, для новых фотосъёмок. 3 мая мы были в Барановичах, а 4-го меня вызвали в Минск. Туда, в штаб армии ПВО, прибыла комиссия из Москвы, возглавляемая генерал-полковником Пономарёвым. Её интересовало, почему бортовая РЛС оказалась забита помехами. Не знаю, к какому выводу они пришли. А предположения такие. На Су-9 имелась система электронной защиты задней полусферы, она давала помехи на прицел самолёту противника. Видно, от неё "пострадал" и прицел моего самолёта. " Ещё больше нервы потрепали лётчику капитану Борису Айвазяну. Если у Ментюкова интересовались, почему со сбоями сработал локатор, то у Айвазяна - почему погиб ведомый.
"Когда случилось несчастье, много ходило разнотолков по поводу, якобы, не работавших на наших самолётах ответчиков "свой-чужой", - вспоминает Борис Айвазян. - Однако, скорее всего, не доработали на земле. Ответчик "свой" на машине Сафронова был включён и работал. Я сам включил ответчик на его самолёте. Просто на лётчиков начальству сваливать было легче, мол, сами виноваты. Сразу после полёта ко мне подошёл незнакомый подполковник и дал дельный совет: по свежим следам описать всё как было. Мне это пригодилось, когда прибыла комиссия, возглавляемая генералом Павлом Кулешовым. И меня стали тягать из одного генеральского кабинета в другой. И каждый требовал письменно изложить, как протекал полёт. Но в конце концов обошлось. Когда в газетах был опубликован указ о награждении отличившихся при пресечении полёта U-2, ко мне подошёл командир полка и сказал: "что ж, Серёже - награда - орден, а тебе - жизнь..." Прибывшая в Свердловск комиссия установила следующее. Самолёт-нарушитель пересёк государственную границу в 5 часов 35 минут. Шёл на высоте 18 000-21 000 метров со скоростью 720-780 км/час. Полёт был пресечён в 8 часов 36 минут 2-м дивизионом 57-й зенитной ракетной бригады - боевой расчёт возглавлял майор Михаил Воронов. Причиной гибели Сергея Сафронова были названы следующие обстоятельства. Впрочем, обратимся к документу - к докладной министру обороны СССР.
"Командующий истребительной авиацией армии ПВО генерал-майор Вовк Ю.С. в 8 часов 43 минуты приказал поднять с аэродрома Кольцове два самолёта МиГ-19, однако не доложил командующему, на главном командном пункте в течение десяти минут не знали, что истребители в воздухе. В 8 часов 53 минуты штурман истребительной авиации армии полковник Терещенко П.С. обнаружил на экране планшете пару МиГ-19 и приказал им на высоте 11.000 метров следовать в сторону огня зенитных ракет. От управления в дальнейшем самоустранился... 9-й отдельный радиотехнический батальон (командир подполковник Репин И.О.), когда уже нарушитель был сбит продолжал выдавать данные на главный командный пункт о его полёте на высоте 19.000 метров, тогда как фактически здесь находились МиГ-19 на высоте 11.000 метров. Неуправляемые истребители возвращались на аэродром через зону поражения 4-го дивизиона 57-й зенитной ракетной бригады, у которого аппаратура опознавания самолётов на РЛС П-12 была неисправна. Имея информацию, что истребителей в воздухе нет, дивизион (командир майор Шугаев А. В.) принял их за самолёт противника, дал залп ракет, сбил МиГ-19, пилотируемый старшим лейтенантом Сафроновым С.П. Причиной гибели лётчика послужила плохая работа боевого расчёта главного командного пункта армии ПВО. Начальники родов и служб не сообщали о принятых решениях на главный командный пункт, ГКП в свою очередь не информировал об обстановке командиров частей и соединений. В 57-й ЗРБ не знали о нахождении истребителей в воздухе. Поэтому был сбит самолёт Сафронова с включённым ответчиком..." Сейчас уже очевидно: главная причина всех просчётов - в несогласованности действий, нехватке опыта у офицеров командных пунктов, в необычности поединка, развернувшегося, по сути, в стратосфере. Как могли службы КП синхронно сработать, если таковой синхронизации они не достигли. Зенитные ракетные части только формировались, и управлять ими совместно с истребительной авиацией офицеры КП только учились. И тут без издержек не обойтись.
В мае шестидесятого был обнародован Указ о награждении воинов, которые пресекли полёт самолёта-шпиона (кстати, это был первый Указ, подписанный Леонидом Брежневым, который тогда стал Председателем Верховного Совета СССР). 21 человек удостоился орденов и медалей. Ордена Красного Знамени - старший лейтенант Сергей Иванович Сафронов (слово "посмертно" было опущено) и командиры зенитных ракетных дивизионов капитан Николай Шелудько и майор Михаил Воронов. На Воронова главнокомандующий Войсками ПВО страны маршал Бирюзов два раза писал представление на звание Героя Советского Союза, но дважды разрывал уже подписанный документ, чертыхался: доложил бы на десять минут раньше. На пути к геройскому званию вставал лётчик Сергей Сафронов.
Теперь, уважаемый читатель, ты имеешь представление, какие задачи стояли перед авиацией ПВО, в каком состоянии находилась авиация ПВО и что представлял собой для страны лётчик-истребитель в этой самой авиации ПВО: он думал, что он - бог. Как видим, на самом деле это было не совсем так.
Но отнесём-ка лучше это лирическое отступление к временному настроению писателя, у которого всё уже в прошлом; который, узнавая всё больше и больше правды о своём реальном прошлом, расплачивается за познанное разве что испорченным настроением, горечью, обидой на несуществующую уже Родину...
Давай лучше вернёмся мы в прошлое, молодое, горячее, полное сил и веры в светлое будущее...
* * *
Итак, мы стреляли в небе.
Не менее интересны стрельбы на полигоне по наземным целям: здесь, чем больше угол пикирования, тем меньше разброс снарядов, чем ближе к цели, тем точнее.
Хочется вложить как можно больше в мишень, увлекаешься, и, не дай бог, забудешь, что угол пикирования на цель не более тридцати градусов и предельная высота вывода из пикирования не ниже 200 метров.
Немало пилотов убилось на полигоне. Зато, какое удовольствие почувствовать свою мощь, увидеть, как огненная трасса ринулась к мишени и стала выбивать на твёрдой земле точно такие же всплески и воронки, словно на воде, что вся очередь улеглась в этой довольно небольшой с воздуха тридцатиметровой мишени самолёта, выложенной из песка на земле! Отдельно хотелось рассказать об аппаратуре связи тех времён. Я уже говорил, что на первых самолётах стояли ещё коротковолновые радиостанции времён конца войны. Эти станции были весьма ненадёжны, летать с ними было тяжело из-за шума атмосферных помех; лётчик убирал громкость, - в результате при отходе от аэродрома на некоторое расстояние, связь с руководителем полётов часто терялась, и хорошо, если лётчик при подходе к аэродрому соображал проверить связь да подстроить приёмник.
Однако время брало своё. Появились наземные радиопеленгаторы, с помощью которых можно было получить курс на аэродром и даже определить более-менее верно своё место на маршруте полёта.
Вся беда, что самолётные коротковолновые радиостанции, особенно при некотором удалении от пеленгатора, давали неустойчивый всплеск направления на индикаторе оператора, тому надо было определить какое-то среднее положение плавающего по экрану сигнала, прежде чем выдать т. н. "прибой", т. е. курс на свой аэродром.
Лётчику для получения пеленга от оператора приходилось пять раз читать "молитву", примерно как "я двадцать первый, прибой, прибой, прибой, прибой, приём!". Был даже такой случай, когда по характеру запроса обнаружили потерю ориентировки лётчиком.
Дело в том, что пока всё нормально, лётчик нормально летит, нормально управляет. Но не дай бог он потеряет ориентировку: зачастую начинает метаться, снижается - всё это увеличивает и так расход и без того скудного остатка топлива и в конце концов самолёт в лучшем случае производит вынужденную посадку вне аэродрома, после чего, как правило, самолёт восстановлению не подлежит.
Шли обычные полёты. Курсанты уже самостоятельно в одиночку ходили по маршрутам - дело подходило к боевому применению, которое венчало программу обучения в училище.
Всё было, как всегда, но только до тех пор, пока динамик, расположенный на старте не закричал: "Я трлицдать трлетий, я трлидцать трлетий, прлием, прлием, прлием, прлием, о боже, что я говорлю!" Тридцать третий - это был курсант из третьей группы, нормально летавший, но слегка картавивший - вместо звука "Р" он выговаривал "РЛ".
В нормальных условиях он всегда контролировал себя, он очень боялся, что из-за этого дефекта его спишут с лётной работы. Здесь же его недостаток прозвучал во всю свою мощь.
При потере ориентировки лётчику положено было запрашивать не "прибой", а "полюс" - сигнал потери ориентировки. В этом случае все экипажи в воздухе прекращали работу на передачу, всё внимание уделялось терпящему бедствие.
Признаться в потере ориентировки - это равносильно признанию в своей лётной несостоятельности, почти то же, что в трусости... За все годы лётной работы и последующие годы руководства полётами я ни разу так и не услыхал сигнала "полюс".
Ну, а пока что - особый случай. Видно, "блуданул" так, что запаниковал. Не хватало ещё лётного происшествия.
Весь аэродром поднялся на ноги. Два инструктора кинулись к самолётам, и тут же два пара взлетела и пошла по обратному пеленгу. Курсанта просили только об одном - запрашивать постоянно "прибой". Перехватили его на границе района полётов: ещё немного и он пропал бы со связи.
Стали слева и справа возле курсанта и, как говорится, "под ручки" привели его домой. Двигатель на самолёте курсанта остановился после приземления из-за полной выработки топлива, - даже на заруливание горючего не осталось. Видно в рубашке родился: десятком секунд раньше - и упал бы до полосы. Долго потом вспоминался этот случай на всех разборах, но училище курсант всё-таки закончил.
Был и у меня случай, хоть и кратковременной, но всё-таки потери ориентировки - это было уже в строевой части, после выполнения перехвата реальной цели за облаками - тогда я увлёкся погоней за целью настолько, что вышел из зоны действия средств навигации и связи. Полёт происходил вне видимости земли. Потом облачность вдруг закончилась, и я увидел под собой крутой обрывистый берег, напоминающий по конфигурации северную часть японского острова Хоккайдо и идущую, как показалось, ко мне пару "сейбров" F86, стоящих на вооружении Японии. Компас показывал курс 210 градусов - по идее это должно было быть побережье южной части Татарского пролива, но у меня твёрдо отложилось в памяти, что при наведении мне всё время давались южные курсы в сторону Японии, гирокомпас иногда подвирал, и я его показаниям не поверил. Единственное, что я ещё успел сделать правильно до наступления паники - это развернуться по солнцу в сторону своего аэродрома - на север. Это меня и спасло. Когда я посмотрел на остаток горючего - меня вдруг охватил ужас.
Дальше всё пошло как по нотам: я летел неизвестно куда, приборы все, как мне казалось, отказали, и я даже не знал, куда я попаду в случае катапультирования - в дебри тайги или на воду, прямо в зубы акуле.
Первым желанием было снизиться под облака, снова закрывшие подо мной землю, чтобы посмотреть, где я нахожусь. На этом часто и попадались, ибо внизу расход горючего увеличивается существенно. Если бы я это сделал, то, наверное, не писал бы этих строк.
Вторым моим желанием было увеличить скорость, чтобы скорее прилететь.