За одним таким мне пришлось погоняться так, что едва без горючего не упал. То ли связь была плохая, то ли что случилось в системе оповещения, но взлетать мне пришлось по команде "Воздух!", по тому проклятому звонку, от которого сердце в пятки обрывается. Погода стояла мерзкая, видимость была на пределе, облака едва ли не цеплялись за антенны СКП - вероятность подъёма была практически никчёмная. Я только плотно пообедал, от нечего делать улёгся на свою уютную койку и уже успел задремать, как над головой загрохотал звонок, и над дверью замигала громадная пожарная надпись "ВОЗДУХ!".
Не помню, как я очутился в кабине: я ещё пристёгивался, а двигатель уже почти вышел на режим. Помню, как испугался, что поломаю шасси при повороте с рулёжки на полосу: развернулся на скорости настолько круто, что меня прижало к борту, и я как будто ногами ощутил ту предельную нагрузку на узлы крепления стоек, которые вот-вот сложатся. Без остановки на полосе, с ходу, используя инерцию самолёта, вывел двигатель на форсаж и мгновенно воткнулся в облака. Доложил на КП о взлёте и тут же посыпались команды одна за одной: курс, скорость, высота, курс, скорость, высота, курс, скорость... Я едва успевал запоминать, куда лечу, потом все команды слились в кучу-малу. Я потерял чёткое представление своего места и только выполнял команды, полагаясь на КП, который меня потом выведет домой.
Штурман наведения на КП видно нервничал: обычно спокойный голос был напряжён, команды выдавались настолько часто, что я едва успевал давать квитанции, Видно, дело не клеилось. Наконец на 11 километрах облачность закончилась, и я увидел далеко впереди след инверсии большого самолёта, возле которого вились следы маневрирующих истребителей. Хорошо если это Ил-28, этого догнать можно, если же это Ту-16...
Я, не выключая форсажа, продолжал гнаться за бомбёром. Бомбёр приближался медленно, очень медленно, хотя скорость была предельной.
Вдруг бомбёр стал разворачиваться вправо. Я подрезал ему курс и за счёт этого стал сближаться. Бомбёр действительно оказался Ту-16, догнать который, коли он не захочет, практически невозможно.
С КП уже второй раз поступила команда идти на точку, но я ещё раз повторил, что вот-вот его догоню, и продолжал преследование. Он был уже рядом, до предельной дистанции открытия огня оставалось каких-нибудь сто метров... Связь с КП уже была потеряна: я ушёл за границы устойчивой радиосвязи. И вдруг в наушниках громко, очень громко пророкотал басовитый насмешливый голос: "Ну что, маленький, догнал? Гони, браток, гони..." - и бомбёр, который уже болтался в моём прицеле, которого я уже почти снял, резко пошёл на снижение и нырнул в облака. От обиды я до крови прикусил губу, но это не помогло: цель мной не была уничтожена, задание не было выполнено. Наверное, впервые в жизни обругал я своего верного МиГа нехорошими словами за неповоротливость, за неумение ходить на сверхзвуке...
Надо было идти домой. Горючего я высвистел на форсаже много.
Самое главное - что я не представлял себе где я нахожусь. Первые свои курсы и время я помнил, дальнейшее всё перемешалось: я только знал что меня гнали всё время на юг, в сторону Японии, до которой от моего аэродрома было около пятисот километров. Автоматический радиокомпас (АРК), настроенный на приводную станцию аэродрома вылета, ничего внятного мне сказать не мог: стрелка его крутилась во все стороны и даже приблизительно не показывала направления на аэродром. В разрывах облаков под собой я увидел береговую черту и по спине прошёл холодок: береговая черта напоминала мне побережье японского острова Хоккайдо в северной его части. Недалеко, на расстоянии порядка десяти - двадцати километров впереди по курсу я увидел инверсионный след пары истребителей. Значит, я залез в Японию, и Сейбры идёт на перехват. Размышлять было некогда. Я развернулся на сто восемьдесят градусов и посмотрел на компас. Компас почему-то показывал не северное, а восточное направление. Я взял себя в руки, заставил себя пройти без кренов минуту и нажал кнопку согласования компаса. Компас уверенно показывал на восток. Тогда всё стало на свои места: подо мной был не Хоккайдо, а берег материка, район где-то между Хабаровском и Владивостоком, и я сейчас нахожусь над Татарским проливом. Значит, меня гнали не строго на юг, а на юго-запад, и следы японских Сейбров - это следы наших истребителей, которые гнались не за мной, а за контрольной целью. Я развернулся влево, взял примерный курс на свой аэродром. Теперь оставалось ждать входа в зону уверенного действия радиосредств и молить бога, чтобы хватило горючего на заход и посадку.
Дальше всё было как в сказке: АРК точно вывел меня на аэродром, на котором за время моей неудачной погони погода изменилась настолько, что я смог зайти сходу, не затрачивая времени на дополнительные манёвры, сходу же и сел, и горючего хватило даже на заруливание, хотя техник и ворчал что я сел с сухими баками.
В бешенстве выскочил я из кабины и побежал звонить на КП: такого позора мне испытывать давно не приходилось. Вместо извинений штурмана за поздний подъём с КП на меня обрушился мат командира полка за самовольство. Я увлёкся бесполезной погоней, дважды не выполнил команды на возврат, ушёл из зоны действия радио и радиолокационных средств, в результате чего потерял связь, и меня потеряли с экрана. И только чудо спасло меня: фронтальная облачность миновала аэродром, благодаря чему я смог произвести сходу посадку, иначе искали бы меня где-нибудь в горах.
Хороший урок я тогда получил: команда есть команда - на земле виднее.
Позднее выяснилось, что контрольная цель была запущена решением Министра в страшной тайне, экипажу Ту-16 было дано задание любыми путями проскочить систему ПВО Дальнего Востока, что он с честью и выполнил.
Много тогда шуму наделал он, многих тогда поснимали начальников. В те времена такое случалось нередко: кроме самолётов да зенитных пушек, не было ничего больше у ПВО. Зенитно-ракетные комплексы были поставлены на вооружение Сахалинской дивизии ПВО позже.
Недоработанным в организации ПВО Дальнего Востока был в то время алгоритм принятия решения на открытие огня на поражение реального нарушителя, благодаря чему провокации на границе носили всё более грубый характер.
Инертность сил ПВО порождала безнаказанность, и провокации повторялись всё чаще, однако нарушитель уходил с миром восвояси готовиться к следующему нарушению. Дело дошло до того, что один и тот же стратегический разведчик RB-47, базирующийся в Японии, совершал полёты по одному и тому же постоянному маршруту вдоль Охотского побережья в точно назначенные даты и время смены сетки ПВО. Сетка ПВО - это совершенно секретная кодированная система передачи данных, в которой коды координат и даты их смены меняются в разные, неповторяющиеся периоды, назначаемые не человеком, а машиной. Непонятно до сих пор как, но эти сов. секретные данные, которых не знали ещё и в частях, уже были у американцев. Разведка их работала чётко. Наша разведка работала тоже неплохо.
К примеру, время вылета разведчика и экипаж мы знали ещё до того, как самолёт взлетал. Однако на этом всё и останавливалось: мы были готовы к действиям, способны были уничтожить нарушителя госграницы, но вот получить разрешение на открытие огня на поражение этого нарушителя не могли никак получить: разница Сахалина с Москвой - восемь часов, начальство спит, а кто пониже, т.е. кто не спит - не имеет права принять такого решения.
В результате идёт себе разведчик вдоль госграницы, время от времени делает укольчики вглубь нашей территории, неглубокие, а так чтобы спровоцировать подъём истребителей, чтобы зафиксировать всю систему, а не только сетку ПВО: где, может, появился какой новый локатор, где какая может новая радиостанция или вдруг аэродром, а то и ещё что новенького, какая точка работает, а какую, может, сняли с дежурства... ПВО стоят на ушах, локаторы крутятся, операторы считывают, радисты передают - всё это аккуратненько фиксируется на плёнку, соотносится с текущими своими координатами и к моменту посадки - всё уже готово, полную картину успешного полёта со всеми его результатами можно передавать в Пентагон. После такого полёта обойти систему ПВО и проникнуть в глубь территории уже не с разведывательными целями не составляет особого труда: вся картина налицо.
Всех нас это бесило, все видели своё бессилие, но поделать ничего не могли: Москва есть Москва. И только позже, когда заварилась каша на о. Даманский, когда надо было принимать решение на месте и немедленно, Москва отдала часть своих полномочий, создав Ставку на месте. А в то время даже командующий ДВО не имел права принять решение. Велика Россия и неповоротлива весьма...
* * *
Был выходной день.
Обычный осенний день отдалённого гарнизона, когда семьями пьют спирт в гостях друг у друга, ходят на рыбалку, или рубят дрова от нечего делать.
Я торчал в дежурном звене, валялся и читал книгу.
Зазвонил прямой телефон КП.
Ответственный взял трубку, поговорил, хмыкнул:
- Лёша, там РБ собирается. Сказали подготовиться, наверное, подымать будут. Я пошёл на СКП включаться, ты жди, сказали, позвонят ещё.
- Ладно, пойдёшь - скажи технарям, я готов.
Погода была сложная, работа - одиночно, матчасть проверена и прогазована, проблем никаких, - я продолжал читать. Прошло больше часа.
Снова звонок. Готовность один.
Выскакиваю в коридор, ору "Готовность один!" и бегу к самолёту. Техник уже там, пускач работает, питание подано. Прыгаю в кабину, включаю радиостанцию, и тут же команда на запуск. Взлетел, пробил облачность, выполняю команды КП. Небо голубое, солнце слепит, облака далеко внизу лежат ровным слоем, только не до красоты: где-то рядом нарушитель. Наконец, впереди справа увидел яркую точку самолёта. Всё внимание на него - не потерять, и газ до упора за защёлку. Форсаж включился, толкнул в спину, сближение увеличилось, точка стала превращаться в самолёт. Высота 11, скорость 1200.
Не проскочить бы: отключаю форсаж. Нарушитель всё ближе, идёт спокойно, без кренов, уверенно. Уже можно различить тип: да, тот самый RB-47.
Красивый самолёт. Крылья скошены, сдвоенные движки на пилонах.
Запрашиваю КП разрешение на перезарядку пушек. Получаю добро.
Готово: все три красных лампы готовности оружия горят.
Теперь только нажать гашетки - и сноп огня вырвется из пушек, понесётся к врагу, разрежет его...
Наглец получит, наконец, своё, усвоит, что не всё ему дозволено.
А меня на земле встретят как героя.
Да и орден Боевого Красного Знамени в мирное время получить...
В отпуск поеду, отца порадую.
У меня ведь ни одного ордена до сих пор нет... Проходила информация, что на них собирались ставить ещё и хвостовые ракеты с дальностью пуска - 2200.
А я огонь могу открывать только с 800.
Плохо.
Значит - не входить в его зону пуска.
А зона пуска - под две четверти слева и справа. Значит, по 45 градусов от оси для меня зона смерти.
Ладно, стану слева метрах в 400, уравняю скорости и как только команда на огонь - крен на него под 90 градусов, ручку на себя и давлю на всё пушки пока завалю его или сам врежусь...
Всё это рассказывать долго, а в голове промелькнуло за какую-то долю секунды в то время, как я становился слева, уравнивал скорости и орал на КП что цель наблюдаю, к работе готов и требовал пароль на открытие огня. КП сообщил, что меня понял, но пароля не давал.
Я продолжал орать, требовать, возмущаться, но пароля КП мне не давал. Самолёты наши шли на параллельных курсах, словно строем. Напряжение постепенно стихало: я понял уже, что пароля не будет, и на сей раз он опять уйдёт безнаказанным, я приду на точку, сяду, поругаюсь с КП, потом сменюсь с боевого дежурства и поеду домой.
Никакого ордена и отпуска не будет, а просто я завтра пойду на рыбалку.
Тем не менее, я был готов выполнить свой план немедленно и продолжал докладывать на КП свою готовность, но пароля не поступало. Видно, опять на КП что-то с Хабаровском заклинило, не даёт армия разрешения.
Чёрт побери, так всё хорошо складывалось, и опять одно и то же.
Прошло уже минут семь, как мы летели, словно привязанные друг к другу. Я понял, что дела не будет, и стал сокращать понемногу интервал: хотелось увидеть лицо пилота.
Вон в кабине блестит его белая каска. Похоже, что лицо вроде как чёрное? Интервал сократился уже настолько, что я стал различать заклёпки на самолёте.
Пилот повернул голову ко мне.
Пилотировал негр.
Непривычно тёмное лицо оттенялось белой каской, над кислородной маской выделялись ярко глаза. Мы шли уже буквально крыло в крыло. Я перехватил левой рукой ручку, правой показал жестом "отваливай в море". Не знаю, улыбался ли он - под маской не видно, но он провёл своей ладонью поперёк своего горла: "нужно позарез". Я повернул кисть руки оттопыренным большим пальцем вниз и покивал им вниз: "уходи, а то завалю". В ответ тот постучал левой рукой по согнутой в локте правой.: "А этого не хочешь?..." КП, наконец, проснулся: команда на отвал от цели, следовать на свою точку. Я покачал крыльями ему, он мне, и я пошёл домой. Разведчик продолжал выполнять своё задание. Ярко светило солнце, мир был прекрасен, но на душе было муторно: за каким чёртом я торчу на боевом дежурстве, живу, как скотина на краю света, мучаю семью? Чтобы получить лишний раз по морде? Наверное, не один я так думал.
Но об этом можно было только думать.
Упаси бог сказать это вслух кому бы то ни было: вмиг вся твоя жизнь коренным образом изменится, и лишён ты будешь гордого звания пилота, и пойдёшь куда-нибудь на урановые рудники крепить обороноспособность Отчизны, и семье твоей запрещено будет упоминать имя твоё... Оставалось только думать, носить в себе, копить эту неимоверную тяжесть всё больше и больше и знать, что не свалится она с души никогда. Родину - не выбирают.
Так вот и игрались мы в защитников рубежей социалистического отечества: с чувством полностью выполненного долга перехватывали контрольные цели, сами ходили за контрольных целей чтобы нас перехватили другие с не менее высоким чувством, донашивали старую форму одежды, осваивали новую технику и устраняли ранее замеченные недостатки, достойно преодолевая трудности и лишения.
Однако не всё так мрачно было на боевом дежурстве.
Пилоты - молодой народ, а молодости свойственен юмор, розыгрыш, без этого в напряжённой лётной работе нельзя никак.
Веселили мы сами себя как умели, и, в общем, - получалось.
Иногда даже и неплохо.
Так уж получается в авиации: кто-то что-то придумает, попробует, получится здорово, - и это здорово превратится в анекдот, пойдёт гулять по гарнизонам. И станет повторяться по намеченному сценарию, и обрастать новыми деталями, и вернётся, наконец, к автору в новом виде, да порой в таком, что уже и сам автор клюнет на этот крючок...
Не могу сказать, где этот розыгрыш был придуман, может быть, и у нас, но случилось и мне стать свидетелем комической ситуации на боевом дежурстве.
Пурга мела вторые сутки. Батальон едва успевал расчищать от сугробов полосу, которая словно утонула в почти двухметровых брустверах.
КПМ - это такие специальные автомашины, которые чистят полосу, днями и ночами с включёнными фарами бессменно сновали по полосе, чтобы хоть как-то поддержать её в состоянии, пригодном для взлёта. Рулёжные дорожки чистить было бесполезно: тут же мгновенно их снова переметало. К взлёту был подготовлен только карман дежурной пары да полоса. Видимость была в пределах километра, тем не менее, задачу боевого дежурства с полка никто не снимал, и мы добросовестно меняли друг друга в дежурном домике.
Сидеть в пургу в дежурном домике - одно удовольствие: за окном светопреставление, в дверь не залезешь, а в домике горит уютно лампа под абажуром, тепло, приёмник тихонько играет, койки на каждого со свежим бельём, стол посреди комнаты, - сиди да стучи костяшками по скатерти.
Игра шла не на жизнь, а на смерть. Соревновались две пары: два лётчика и два техника. Игра почему-то называлась "телефон".
Почему телефон - не знаю.
Это обыкновенная игра в домино на четыре конца. Задача каждой пары - создать для себя ситуацию, когда сумма очков на всех четырёх концах делится на пять: в этом случае полученные очки идут паре нарастающим счётом. Выигрывает пара, набравшая максимальное количество очков. Играли "на-под-стол", т.е. проигравшая пара должна залезть под стол и там прокукарекать по-петушиному три раза. Лезть под стол в лётном, а тем более - в техническом обмундировании никому не хотелось, потому играли серьёзно, внимательно, с азартом.
Зимняя лётная форма одежды - это нагольная меховая куртка и такие же меховые брюки. На ногах - меховые унты. Форма удобная, тёплая, лёгкая. Однако особым шиком считалось среди пилотов раздобыть где-нибудь на вещевом складе американский шлемофон или, тем более - лётный меховой комбинезон, оставшийся ещё от поставок по ленд-лизу во время войны.
Сказать, что комбинезон был удобнее или теплее, нельзя, одна деталь там была неудобной: комбинезон был пошит почему-то единым целым, словно спальный мешок - куртка и брюки вместе. Зато змейки там были красивые, и их было больше, чем на нашей одежде. Ну, а в связи с тем, что комбинезон был сплошным, справлять в нём большую нужду было сложновато: на заднем месте надо было расстегнуть змейку, поднять часть комбинезона, чтобы освободить то место, коим положено справлять большую нужду, при этом здоровый меховой капюшон падает на голову, закрывая общий обзор.
Практически пилот, совершающий обряд очищения от переваренной пищи в этом комбинезоне, слеп и беззащитен как ребёнок, делать с ним в это время можно что угодно.
Так вот, как раз один из пилотов и был одет в этот комбинезон, чем весьма гордился.