После переклички на вечерней проверке в разделе "разное" старшина вывел меня перед строем: "Вот, товарищи, полюбуйтесь на курсанта Механикова. Он постоянно совершает ошибки, не устраняет их, выводов для себя не делает. Старшина бегает вокруг него - товарищ курсант, товарищ курсант, а курсант распоясался, орёт почему-то! Наверное, он себя считает самым умным в армии. Так вот, чтобы курсант Механиков не был самым умным, объявляю курсанту Механикову за пререкания со старшиной два наряда вне очереди! Наверное, у него хватит времени обдумать мои слова, когда он будет поддерживать порядок в туалете".
После вечерней прогулки был объявлен отбой.
Спать я не мог.
Всё во мне бурлило, кричало, взрывалось.
Подонок! Мразь! Недоучка! Да кто дал ему право меня - в сортир? Меня, лётчика?!!...
Два дня я драил сортир.
Сортир блестел.
Драил и думал: "Собственно, чего он именно за меня принялся? Почему именно меня? Чем я хуже других?.." - и постепенно приходил самоанализ.
Анализировалось всё: каждый поступок, каждое слово, каждый взгляд.
Да, я лётчик. Да, у меня диплом. У меня хороший аттестат. Я умею играть на гитаре, вокруг меня в курилке всегда куча ребят. Каждое моё слово - это авторитетное слово, меня слушают, особенно историю моей посадки без винта.
Что ещё? Ну, рано начал летать.
Так моя ли в этом заслуга? А если бы каждому из нас представилась такая возможность слетать, что он, отказался бы сесть в кабину? Значит - не моя.
По мне поминки справили! А если бы ты развернулся в сторону аэродрома - может, и не было бы такой паники и поминок? Нашли бы быстрее.
Значит, и это плохо.
У меня почти медаль за школу! Если бы не четвёрка - была бы медаль! Но медали-то нет? Нет. Так чем ты отличаешься от того старшины? Что на три года больше походил в школу? А может, у него не было такого отца, может, ему надо было работать? Моя ли заслуга, что я закончил школу? А может, отца-матери? Так ли на самом деле я выше его? Он язва! Он издевается над людьми! Издевается? Над тобой издевался? Ты можешь это сказать? Наверное, всё-таки нет.
А нравится ли кому-то, когда ты на него волком смотришь из строя? На самом ли деле ему доставляет удовольствие наказывать? Ведь сколько раз он тебе объяснял одно и то же? Сколько раз показывал персонально тебе? У тебя не получается или ты не желаешь делать то, чему ОН учит? Ведь оттого, что ты убираешь сортир, - ему ни холодно, ни жарко. Оклад от этого ему не увеличивается. Да и не видит он даже, когда ты драишь сортир. А вот объяснять каждому, да ещё и психовать, когда тебя не понимают, - наверное, это не каждому приятно... А ведь у него, наверное, есть ещё и семья, там тоже свои заботы, свой псих...
Спокойно, шеф, не спеши с выводами, нужно будет ещё разобраться, подумать, кто прав, кто виноват. Наверное, всё-таки, надо будет действительно потренироваться с теми чёртовыми портянками, а то на самом деле уже считанные остаются в казарме, и ты среди них...
Между прочим, я при нормативе 45 секунд стал укладываться за 30! Как мне эта организованность в будущем пригодилась!
* * *
Вторая вспышка у меня была уже зимой, когда после команды "Подъём, строиться в нательных рубахах!" курсанты почти голяком пулей выскакивали из казармы на двадцатиградусный мороз, и казарма запиралась на 15 минут! Холодно! Это же надо быть зверем, чтобы такое с живым человеком вытворять! Чтобы не замёрзнуть, начинаешь крутиться как бешеный: бегать, прыгать, отжиматься, подтягиваться, таскать друг друга на себе - в общем, начинаешь делать по-настоящему зарядочку с нагрузкой. А когда распаришься - жарко! - рубашку ту нательную долой, да до пояса снегом докрасна! Я до сих пор не могу, если утром до пояса не умоюсь холодной водой. Ладони замерзают, а телу - хорошо! В армию я пришёл с хроническим тонзиллитом, переболевшим всеми возможными болезнями, с цыплячьей грудью.
Благодаря тому проклятому старшине я стал заниматься боксом, потом - штангой (инструктор переключил - слишком резкой была реакция в воздухе). За всю свою армейскую жизнь я ни разу не простудился и не болел, за 40 лет я не принял ни одной таблетки.
Наверное, уже нет в живых того старшины, - всё-таки он был старше нас, но сколько раз я с благодарностью вспоминал того проклятого старшину! Он научил меня уважать человека, научил ценить время, быть организованным, выполнять то, что нужно чётко и быстро, а главное - он научил меня не болеть! Пусть ему легонечко икнётся там, где он есть.
Спасибо ему за терпение да науку! Не раз в жизни мне встречались неприятные на первый взгляд люди.
В принципе, я остался верен своему правилу: первое впечатление это довольно весомая характеристика человека, ибо оно довольно тонко, каким-то подкорковым ощущением сразу даёт определение человеку. Тот открыт и добр, этот дотошен и занудлив, а этот - вертопрах. Однако я стал осторожнее со своими определениями: если я раньше принимал их сразу и категорически, то после этого стал внимательнее присматриваться к людям, особенно к неприятным на первый взгляд.
* * *
Закончен курс молодого бойца.
Мы приняли Присягу.
Занятия в УЛО (учебно-лётный отдел).
Занятия с утра до вечера, занятия напряжённые. Мы гоним программу. После школы предметы непростые: аэродинамика, теория полёта, самолётовождение, конструкция самолёта, конструкция двигателя, астрономия, метеорология, связь, авиационная психология, авиационная медицина, баллистика, НПП, НШС, уставы и наставления, немецкий... Занятия, лабораторные, тренажи, практические занятия...
Самое страшное для меня - краткий курс ВКП (б). Не весь.
Меня донимала его 4-я глава, по-нашему говоря - марксистско-ленинская философия. На этой вот философии я чуть не вылетел из училища, которое закончил, имея все пятёрки, в том числе и по боевому применению, отлично летая, - по третьему разряду - благодаря тройке по Марксизму.
Рязрядность выпускников - это показатель работы училища. Экзамены принимает Госкомиссия - комиссия со стороны. Я шёл по всем показателям по первому разряду. К примеру, при стрельбе по наземной мишени вместо положенных на оценку "отлично" трёх (уже забыл точно трёх или пяти - но что-то в этих пределах) из 20 я вложил в мишень 17 снарядов! Мне пророчили первый разряд - говоря по гражданскому - диплом с отличием.
На заключительном экзамене по марксизму вытаскиваю билет с одним из вопросов по этой проклятой философии.
Естественно - поплыл.
Экзаменатор смотрит в зачётку кругом пятёрки, в том числе и предыдущие по его предмету.
Пытается вытянуть.
Я плыву.
Заклинило.
Тот пытается натянуть хотя бы на тройку:
- Хорошо, тогда скажите мне, что такое вообще философия?
Я психанул, терять уже было нечего: налетался на этом!
- Философия - это когда двое говорят об одном и том же и не понимают друг друга!
Экзаменатор ставит двойку.
Общий скандал.
По-видимому, его уговаривают, чтобы разрешил пересдать.
Мне уже всё равно: я распрощался с мечтой.
Разрешает.
Меня тоже уговаривают пересдать. Я соглашаюсь, но при условии, что если попадается эта чёртова философия...
Попадается! Я отказываюсь отвечать.
Собирается комиссия из всех марксистов, и меня начинают все хором гонять в присутствии экзаменатора по всему курсу. Отвечаю без запинки и без подготовки. Все настаивают на пятёрке. Экзаменатор ставит тройку. Я выпускаюсь по третьему разряду.
Вот тебе и второстепенный предмет.
Но это было потом.
А пока что мы сидим на самолётовождении. Занятия ведёт подполковник Кеременджиди - Колька-грек, как он называет иногда себя в узком кругу курсантов. Это крупный, сильный и бесшабашный подполковник с бритой головой. Летал раньше. Не знаю, верно ли это, но рассказывал, что сидел при Ежове, не знаю уж за что, потом был реабилитирован, но летать уже не дали:
- Захожу в камеру, а там - мордоворот: "А шкарики, а колёсики скедавай, скедавай..." Ну, тут я ему и врезал. Половину народу в камере положил. Чуть не зарезали. А потом отстали. За своего приняли.
Напротив аудитории - ДОС - так назывался дом офицерского состава, где жили преподаватели с семьями. На втором этаже этого дома через пятнадцать минут после начала занятий по штурманской раздвигаются шторы, широко распахивается окно и появляется ОНА.
Она - это вторая (или третья?) жена подполковника с цикла.
На ней купальник (или не купальник?) - в общем, что-то такое, отчего она кажется обнажённой.
А может быть, она и была обнажённой? Сказать точно не могу: от наших окон до окон её дома было метров тридцать, так что разобрать, что это - прозрачный купальник или ничего - трудно. Ясно было одно: она нарочно выбирала время, когда солнце ярко било в её окно, освещая убранство комнаты, разбросанную постель, висящий на спинке кровати яркий халатик и красивое полотенце, а главное - её - молодую, стройную, красивую, с тугим бюстом и широкими, боже мой, какими прекрасными бёдрами! Густые чёрные волосы волной спадали на её обнажённую грудь, плечи, спину, живот... При каждом движении эта чёрная волна диким прибоем билась о белый мрамор её тела, обнажая его ещё больше, притягивая страшным магнитом, подчёркивая и оттеняя каждую впадинку, каждый бугорок, гипнотизируя и обезволивая.
Сейчас я сомневаюсь: действительно ли можно увидеть такие подробности на таком расстоянии, может, это моё распалённое воображение дополняло картину, - не знаю. У ребят как-то не принято было говорить о таком интимном - слишком уж хороша, - и каждый боялся словом спугнуть это волшебное видение.
Скорее всего, её возбуждало зверское внимание толпы мужиков, наверное, она получала от этого то, что не могла получить от своего, довольно поношенного мужа, - не знаю.
Она начинает утреннюю гимнастику: потягивается, занимает разные позы...
Кровь бьёт в голову, всё внимание - туда! Преподаватель видит, что обратить внимание молодых и горячих курсантов на метод галсирования ему уже не удастся.
Керемеджиди возмущённо трёт ладонью свою громадную лысину: Так - объявляет он - 10 минут перерыва, но чтобы потом - ни звука, будете догонять! Курсанты кидаются толпой к окнам, каждый стремится занять наивыгоднейшую для обзора позицию.
Гробовое молчание длится в течении всей её зарядки.
Хороша! - иногда разносится чей-то вздох - вот бы такую...
По окончании зарядки штора закрывается, и лекция идёт своим чередом.
Немало мне привелось повидать на своём веку красивых женщин. Такого идеала - не нашёл.
Или это юность дорисовывала недостающее в этой чудной картине? Жаль только, длилось это недолго: спустя некоторое время эту семью кудато убрали из училища.
А может быть, - и к лучшему?
* * *
Трудно, но мы уже втянулись.
Занятия ежедневно по десять часов и два часа на самоподготовку.
Шесть дней в неделю.
Новые и довольно сложные науки. Напряжённый и однообразный ритм чётко налаженного механизма.
С ума можно сойти.
Каждый день одно и то же: в шесть подъём, зарядка, приборка, завтрак, занятия, обед, занятия, ужин, самоподготовка, личное время, вечерняя проверка, вечерняя прогулка, отбой в 23.00.
Даже перерыв между парами, - бегом в следующую аудиторию. Нужно ведь успеть занять место поближе (или подальше - смотря кому что надо) от кафедры, от доски.
Однообразие изредка нарушается чем-либо из ряда вон выходящим.
Был у нас наш общий любимец - преподаватель аэродинамики подполковник Кричевер. Мы его любили даже, несмотря на его серебряные, а не золотые как у всех лётчиков технические погоны. Умница великая. Сам из себя невзрачный, маленького роста, в громадных очках с толстыми стёклами, за которыми внимательные настороженные, не видящие ничего, кроме формул, графиков и классной доски глаза, громадной, всколоченной, седой вьющейся шевелюрой на несоразмерно большой голове, вечно в пух и прах перепачканный мелом (когда он читал лекцию, то попеременно вытирал тряпкой то мел на доске, то вспотевший лоб). Под стать всему несоразмерному был и его голос: из этого щуплого тела неожиданно для слушателя возникал басовитый, громкий голос богатыря.
Мы уже знали все ходы и выходы, мы использовали коридоры, переходы и лестницы рационально. К примеру, после лекции по конструкции двигателя для того, чтобы попасть в класс аэродинамики, надо было обойти чуть ли не всё здание УЛО, подняться на два этажа по широченной парадной лестнице и там снова тащиться коридорами. А рядом с инженерной была крутая, почти не освещённая лестница чёрного хода, - колодец с витой, узкой, рассчитанной по ширине только на одного человека железной лестницей со старинными, пробитыми насквозь затейливым узором, толстыми чугунными, рифлёными ступенями. По-видимому, эта лестница предназначалась для пожарных, но она являлась кратчайшим путём между нужными нам аудиториями. И, хотя по ней можно было пройти лишь одному человеку, - мы бегали вверх по ней быстро: попробуй, задержись, - тут же нижний засунет тебе палец в очко.
В этот раз мы, как всегда, торопились. Нужно занять место поближе, да ещё успеть перекурить в курилке. Я спешил. Сзади поджимали. Перед носом мелькает чей-то зад. Зад торопится не очень. До площадки второго этажа ещё десяток ступеней. На площадке можно разминуться, там поместится два человека, там я его и обойду. А пока - я со всего маху тычу вытянутый палец прямо в очко. Раздаётся дикий басовитый хохот и впереди идущий пулей взлетает на площадку.
Кричевер! Это его голос! Как он оказался среди курсантов? Здесь же преподаватели не ходят! Что теперь будет?! Кричевер стоит наверху и подслеповато пытается рассмотреть наглеца, воткнувшего ему, преподавателю, палец в зад.
Слава богу, что темно.
Я бочком протискиваюсь мимо, здороваюсь.
Мой голос он знает.
Он отвечает.
Значит, я - вне подозрений. Я такого сделать не мог. Значит, кто-то сзади.
Да и на самом деле я этого сделать никогда бы не мог, - очень уж уважал я этого преподавателя.
Я бегу наверх, Кричевер остаётся внизу.
Не знаю, нашёл ли он наглеца...
На меня такого он даже и подумать не мог - отличник, любимец...
Об этом случае я никогда и никому не рассказывал.
Даже после окончания училища.
* * *
Завершающим этапом обучения в ТБК (теоретический батальон курсантов) являются батальонные учения. К этим учениям мы готовились долго.
Были уже изучены уставы и наставления, общевойсковая тактика, оружие, проведены практические стрельбы и марш-броски, изучена разработка учения. По плану мы должны были обороняться, а соседний батальон - наступать. Их задача - овладеть объектом, который мы прикрывали, наша задача - не дать противнику овладеть тем чёртовым объектом... И всё-таки начало учений было неожиданным: в 4 часа утра - тревога. На сей раз, сорока пяти секунд не хватило: получаем патроны (пусть и холостые, но всё-таки их получить надо) и сухой паёк на двое суток.
Выскакиваем из казармы в морозную ночь, строимся, получаем последние указания, где находится объект и где противник, на лыжи - и вперёд броском на 40 километров! Как шли, рассказывать не буду. До сих пор считаю своей заслугой, что я не сошёл с дистанции, что добрался всё-таки до прикрываемого объекта.
Всё! Теперь можно упасть и отдышаться.
Не тут-то было. Поступила команда окапываться. Окапываться в чистом поле среди снежных сугробов! Окапываться от кого? Окопались. Развили систему ходов сообщения, подготовили брустверы.
Взялись за сухие пайки.
Пора бы уже противнику и нападать.
Не нападает что-то.
Ладно, подождём.
А морозец - хватает за нос, руки в рукавицах мёрзнут, ноги в кирзовых сапогах. Две портянки да резина. Бегать ещё ничего, а сидеть и ждать...
Начальство набежало, комбат майор Марусидзе пришёл.
Это он сопровождал заместителя начальника училища по строевой.
Выстроили всех и объявили: кто обморозится - прямо на гауптвахту. Теперь понимаю, что в глазах авиаторов пехотные учения - несерьёзно, мол, лётчикам не по окопам отсиживаться надо, а воевать, да видно, отстояла пехота своё в программе, да и зам по строевой настоял на учениях - нужно, чтобы знали потом, каково пехоте.
Видно, что-то не заладилось у них, возникла заминка, надо ждать. А как ждать в сапогах? Обморозится курсант - надолго выйдет из строя, на выпуске отразится, - показатели снизятся.
Вот и набежали.
Нам не говорили причины задержки нападающих: то ли их не туда отвезли, то ли они сами заблудились - короче, вместо того чтобы отвоевать за день, мы провели в снегу день, ночь, и только во второй половине следующего дня противник вдруг на нас напал. Возможно, это и был их приём, потому что бдительность наша была потеряна полностью, и подползающего противника мы обнаружили слишком поздно, почти у своих окопов.
Поднялась беспорядочная стрельба, противник успел проникнуть в наши окопы, и началась рукопашная.
Мы настолько уже устали от ожидания, настолько все замёрзли, настолько разозлились на этого пропавшего противника, что рукопашная пошла по-настоящему: в морозном безветренном воздухе далеко разносился мат, кряхтенье, вскрики, охи и тумаки.
Не знаю, кто кого победил бы, если бы на бруствере не появился сам начальник училища. Таким мы его ещё не видели. Он был взбешён. Генерал выхватил пистолет и стал стрелять вверх раз за разом, пока не высадил всей обоймы. Звонкие выстрелы ТТ отрезвили воинов.
Все остановились.
Начальник училища дал команду прекратить безобразие, объявил учение законченным и дал команду следовать в гарнизон. Мы неохотно подчинились.
Несколько дней курсанты были похожи на каких-то беспризорников: некоторых отправили в санчасть, другие ходили с синяками да шишками.
Не знаю что было организаторам этих учений, но только зама по строевой за это побоище из училища убрали.
Самое главное из этой истории: ни один из наших курсантов не обморозился! До сих пор не понимаю, как это могло быть.
На этом наши познания о жизни пехоты и ограничились. Были, конечно, ещё и караулы, и патрулирование - но это уже было не то. Настоящая пехотная служба осталась у нас недоброй памятью.
Незаметно подкралось лето. Закончено теоретическое обучение на поршневом самолёте и мы направлены для прохождения лётной практики на аэродром Азов.
Городок Азов встретил нас приветливо. Прибытие такого количества лётчиков для маленького южного городка - событие из ряда вон выходящее. Каждое наше передвижение, каждое появление "на гражданке" фиксируется в первую очередь слабым, а за ним - и, бдительно защищающим свои рубежи, сильным полом. Начальство отпускает в увольнение неохотно, а если уж отпускает, то группой не менее пяти человек. Пятый - старший.