Потом Даль ушел из "Современника" к Эфросу на Бронную, а через некоторое время сбежал и от него. Не знаю точно, почему он это сделал, но полагаю, что к этому времени, 1977–1978 годам, он как артист находился в такой форме, что на него должен был строиться репертуар театра, а этого не было. И он оставил театр… Ушел прямо со сцены, не заходя в дирекцию.
Кстати, когда Эфрос начинал весной 1977 года съемки "Заповедника", он пригласил меня сниматься в картине. Я должна была пробоваться на роль матери. Обрадовалась я очень: опять Даль будет играть моего сына! Но эта работа для меня не состоялась… А вот Печорин Олега, сделанный им тоже у Анатолия Васильевича, мне не понравился. Ну, наверное, он просто у каждого свой…
Когда Даля не стало, поминали его актеры во многих московских театрах. А за несколько месяцев до этого, после похорон Высоцкого, одна моя знакомая, бывшая на них, рассказывала, что Олег сказал:
- Володя умер, и мне здесь больше делать нечего.
Он очень его любил, но Высоцкий Даля всегда как бы… "затмевал" в музыкальном исполнительстве. Об этом можно говорить, потому что у Олега был голос (да какой!), и он ведь сам прекрасно исполнял песни…
Я и сейчас помню: когда мы снимались у Аграновича в 1963 году, был очень популярен Робертино Лоретти, и совсем юный Олег ходил и все время напевал:
- Чья ма-а-а-а-ай-кя?
Москва, 7 октября 1990 г.
Валентина Талызина. Невостребованный
В 1963 году меня пригласили на пробы в кинофильм "Человек, который сомневается". Когда я прочла сценарий, мне захотелось сниматься, потому что это был мой первый фильм, а на пробах Леонид Данилович Агранович все время требовал невозможной "французской игры", и поэтому эту картину я запомнила очень надолго.
В картине работало трое молодых актеров: Чеханков, Склянский и я. Но мне было очень интересно узнать: кто же человек, которого утвердили на главную роль? Помню, когда я его увидела, он был очень замкнутым, неразговорчивым и вообще нас почти не замечал. Видимо, был занят своей ролью и своим ощущением этой роли. И я моментально поняла, что моя нагрузка в картине - небольшая, а вот он несет всю тяжесть фильма.
Притом, еще я тогда поняла, что Леонид Данилович - очень милый, хороший человек, но он, в общем, никакой не профессиональный кинорежиссер. Он - драматург, поэтому артистам с ним было работать безумно трудно. Теперь-то уж, будучи профессиональной артисткой, я понимаю, что почти невозможно снимать фильм, будучи драматургом. И в подобном случае лучше не слушать, что тебе говорит этот драматург-режиссер, а делать самому так, как ты чувствуешь. И я видела, что Олег делал роль, как чувствовал, а чувствовал он очень много. Увидев его впервые, я поняла: да, такой артист должен играть главную роль, и он ее сыграет. У меня сразу было ощущение: вот я - артистка на маленькую роль, а он - на главную, он - "коренной", он ведет этот фильм. И я не ошиблась.
В кадре мы с Олегом почти не встречались. Была одна сцена, где я сидела, писала протокол допроса и ничего не говорила. Отношения у нас с ним остались какие-то хорошие, даже не понимаю и не помню почему, но - действительно очень хорошие. Хотя он никого не пускал в свой мир. И мы с ним общались очень мало.
Хочу рассказать о другой встрече, которая осталась у меня в памяти на всю жизнь. После выхода этого фильма, на "зимние каникулы" 1964 года (есть у артистов три-четыре таких дня, после сказок и "елок"), я поехала в Рузу, в недавно открывшийся Дом отдыха. Конечно, там кто ходил на лыжах, кто гулял, но в основном молодые артисты очень сильно пили. Там была такая комната, по-моему, "Уголек" она называлась… или "Комелек". И вот в ней все артисты собирались с двенадцати - часу дня и начинали очень сильно "поддавать".
Не помню, ходила ли я на лыжах, но в один из дней я заглянула туда где-то в два часа дня. Уже собралась компания, уже был дым. Помню, сидел там Валя Никулин и стоял Олег Даль. Валя играл, а Олег пел. У меня больше никогда в жизни не было такого впечатления! Это было что-то фантастическое… Пела эта комната, пел этот Дом отдыха, и оба они с Валей взлетали куда-то ввысь, и музыка, и голос неслись, как в небо, а Олег стоял, словно принц… Я могу говорить сколько угодно восторженных слов, но, понимаете, Даль действительно пел. У него были силы, у него был красивый голос - это было так красиво и потрясающе, что я села и больше не выходила, и просидела там весь вечер, а они потом уже пели вдвоем.
Может быть, все так потому, что была молодость?.. Потом я слышала много и многих. Вот только с "Битлз", разве что, можно их было сравнить, но то, как пел Олег, было лучше "битлов". И так как я очень люблю талантливых людей, я тогда подошла к нему и сказала, что это было грандиозно, потрясающе, что я в жизни ничего подобного не слышала! Он узнал меня, поскольку мы снимались вместе и уже были знакомы. Видимо, я сказала ему слова, которые шли у меня от сердца и души, и после этого вечера мы с ним стали как будто духовно близкими людьми. И сколько бы мы потом ни встречались, мы были, вроде как, близко знакомые. Вот такое было ощущение…
Потом я много раз слышала Валю Никулина одного - это все было другое… У Олега было такое тягучее пение, которое возможно только при молодом голосе. Я не знаю стихов, которые он писал, я не знала, что он вел дневник, но зато я знаю и видела, как он пел.
Вскоре был отъезд из Рузы. Ехали мы не в электричке, а в каком-то всеми набитом автобусе, припертые с Олегом к задней стенке. У него были какие-то нелады в личной жизни, он страдал, переживал. Была история, которую мы все знали. Он мне ничего не говорил по этому поводу, но был в каком-то угнетенном состоянии, я это почувствовала. И я ему говорила: "Олег, не обращай внимания. Прости все и иди дальше". Мы ехали, и он меня все время слушал. Вот это была еще одна из наших встреч.
Помню, он начал играть на сцене, когда "Современник" только недавно образовался и пошла первая когорта: Евстигнеев, Табаков, Кваша… А Олег пришел туда позже лет на десять, но сразу встал в один ряд с ними по мастерству. Они его всерьез не воспринимали, я это помню, вроде как снисходительно к нему относились, а он моментально заблистал. Это было так здорово! Они все хотели показать, что, мол, они выше, старше, что они - основатели, а он - никто. А у меня было такое ощущение, что он не выносил вот этого снисходительного тона, и он ушел потом от них… Он не был "никем и ничем"! Он сразу вошел в "обойму первых" "Современника".
Хотя он и закончил театральную школу, он - актер вне школы. Он был настолько прекрасен, что мог бы окончить Щукинское, Щепкинское, ГИТИС, ВГИК - что угодно, он сам себе создал школу. Он был настолько талантлив, аристократичен, тонок и потрясающ, как актер, что ему вообще никакая школа и не нужна была. Он, конечно, выше, чем кто-либо из его поколения.
Знаете, у меня есть еще одно мнение об этом поколении. Те артисты, которым сейчас было бы пятьдесят, - Высоцкий, Даль; учившийся со мной и умерший в тридцать пять лет Вадик Бероев - это поколение абсолютно ненужных красивых мужчин. Вот, совсем недавно я хоронила своего сокурсника Володю Толкунова. Он был красавец-мужчина, эмоционален, возбудим по-актерски, талантище невозможный: пел, танцевал, играл, прекрасно смотрелся на сцене. Это был Мужчина. Настоящий "герой-любовник", но жизнь так сложилась, что он оказался ненужным. Наше поколение… мы все невостребованные, но они - это поколение МУЖЧИН, которые не могли найти себя здесь, так как наше "советское общество" никогда не исповедовало вовне, ни "кто такой мужчина", ни "кто такая женщина", ни отношений между ними. В силу существовавшей тогда "морали" мы вроде как бесполыми существами были. И вот когда артист достигал очень высокого звучания, задействуя всего себя, он всегда оказывался… ненужным.
То же самое, например, произошло с Сергеем Захаровым. Это пел Мужчина. Его потом ломали, провоцировали, он, там, кого-то ударил, кубарем скатился вниз, и сейчас он раздавлен, сейчас его нет.
Можно говорить о поэте Высоцком, о поэте Дале, но прежде всего они были Мужчинами. И в это глухое время они, конечно, не могли состояться, потому что наше общество и наше время выбивали почву из-под них. Вот, например, если Марлон Брандо и Аль Пачино состоялись как "герои" в кино, то наши состояться не могли, потому что у нас всегда было просто "Оно". Вот мое ощущение амплуа "героя" в кино, а Даль, конечно, был "героем".
Когда мы с Олегом встречались после 1964 года, я всегда понимала, что это действительно Большой Артист. Я это видела, потому что есть такая вещь… Вот наблюдаешь работу артистки или артиста и примерно знаешь, "из какого теста они замешены" и как, примерно, сделают роль. Но всякий талант непредсказуем, необычен, и это всегда бывает очень интересно - смотреть за действительно истинно талантливым человеком. Но в Дале всегда было что-то такое… Он был настолько аристократичен, чего почти что нет среди наших артистов. Я тогда понимала это. Он был на ранг, на два ранга, на три ранга выше. Он был какой-то утонченный артист. И, конечно, безумно талантлив. Нервный… потрясающей эмоциональности нерв. У него не было видно "белых ниток" его творчества.
И еще штрих: он в семидесятые годы работал от Бюро пропаганды советского киноискусства - нынешнего Киноцентра. Я тоже тогда выступала по этой части. И на одной из первых моих встреч со зрителями, перед тем как выходить, говорю:
- Господи, ну что я буду им говорить? Ну, что?.. Вот сейчас я должна что-то говорить. Что?!
А со мной в тот вечер была женщина, которая с Олегом работала где-то в Сибири, не помню сейчас в каком городе. Она мне сказала:
- Ну что вы, Валентина Илларионовна, вы же хорошо начали выступать… Вот у нас тут недавно был Олег Иванович Даль… Он приехал, правда, не в очень хорошем состоянии… но нормальный… Так он вышел и сказал: "Артист я - скучный… Вопросы будут?" И все замолчали, сраженные таким откровением. "Нет вопросов? Тогда я пошел…" Повернулся и ушел. И сколько я его ни просила вернуться, на сцену не вышел.
Еще раз мы встретились с Олегом на телевидении в 1978 году. Мы пробовались вместе в Островском, по-моему, у Пчелкина. И нас обоих не утвердили. Там было что-то связанное с ростовщиками, а я играла какую-то прохиндейку-тетушку.
По-моему, Олег был в то время желчен. Помню, я спросила:
- Как ты? Что ты?
А он в ответ:
- Ну, что? Мы утверждены или не утверждены?
Я сказала:
- По-моему, нас не утвердили… Кажется, уже снимаются другие.
Он как-то очень болезненно передернулся. Я подумала: "Господи, чего он так дергается? Чего он переживает на эту тему? Ну, не утвердили - и не утвердили". И даже сказала:
- Да им же хуже! Ты не находишь, что они проиграли, не взяв нас?
- Да, ты права.
Но его передернуло, а я опять подумала: "Может, он не снимается? Может, у него денег нет? Может, что-то такое?.." Потом еще он мне тогда говорил, что ушел от Эфроса. Я переспросила:
- Ты ушел от Эфроса?
- Да. Я больше там не могу. Это - не театр, а он - не… Меня все это не устраивает, и я не могу… Я туда не пойду…
Вот так мы с ним тогда разговаривали, и я понимала, насколько у него нервное состояние, раз его задело, что нас не утвердили. Он меня даже первый спросил:
- Ну, как там?..
А я всегда к этому относилась так: "Ну, Господи… ну, не утвердили, и, значит, не Судьба или не надо".
Должна еще сказать (хотя сейчас об этом и не говорят), что он очень ценил российское, русских. Это он говорил часто. Я бы сказала, он был как-то очень щепетилен в этом отношении. Я это знаю, поскольку, встречаясь на телевидении, мы об этом говорили.
Однажды я вышла из своего дома, дошла до Садовой улицы и пошла вдоль по ней. Было солнце, свежее утро и холодная майская прохлада. Шла я на троллейбус, в котором езжу в театр. И вдруг встречаю на этой остановке Олега и говорю:
- Ой… Здравствуй!
- Здравствуй…
Он спросил:
- Куда ты?
- Я в театр, а ты куда?
- А я иду к Высоцкому.
Я говорю:
- На какой предмет?!
- Мы будем пить. Мы вот так вот сядем и начнем.
Я как-то опешила, потому что знала все эти истории, все эти дела… и сказала:
- Да? Вот так… просто?..
- Да, вот так просто. Вот сейчас с утра и начнем.
Так мы с ним и расстались.
Был май 1980 года. Это была наша последняя встреча. Последний раз, когда я его видела…
Человек умер в тридцать девять лет и так много сделал. И был, конечно, удивительным артистом. По-моему, он надолго останется в памяти зрителей. Вот Мэрилин Монро… Посмотришь ее в кино - у нее такая святая вера в то, что она делает, такое наивное ощущение праздника, который всегда с ней… Она еще долго останется первой "секс-бомбой" мира. Мне кажется, Олег был таким же артистом. Всю его короткую жизнь от него было вот это ощущение праздника, который всегда с тобой. И он находился в этом состоянии и перед зрителями, и перед камерой, и на сцене.
Москва, 5 июня 1990 г.
Федор Чеханков. Закономерная история
Два дня назад я был по своим делам в Щепкинском училище. А там, налево от входа, на второй этаж идет такая чугунная лестница. И я вспомнил, как мы в перерывах гурьбой сбегали по ней к окну на площадке, возле которого стояли, курили и общались. Именно там я впервые увидел Олега Даля в сентябре 1959 года.
Какой он был? Огромная копна волос. Потом он как-то резко поменял имидж - стал носить короткую прямую челку. А тогда был просто дикобраз! И волосы кудрявые. И безумно открытое лицо. И очень красивое. Черты лица некрупные: аккуратный нос, тонкие губы - даже что-то девичье в этом было! И такие… такие наивные, радостные, солнечные глаза. У меня такое впечатление, что потом внутренняя жизнь его огрубила. И субтильность ушла.
Мне было очень интересно наблюдать за ним в училище со стороны. Но, "отматывая" сейчас назад, отмечу: предположить в нем какую-то особую странность, напряженную работу ума - не мог. Всегда же видно по лицу: трудно человек живет внутри, какими-то категориями - или нет. У меня было впечатление, что студенчество было легким периодом его жизни. Периодом не анализа, а только восприятия.
Я читал его дневники, и меня особенно поразили в них последние записи. Где анализируется чуть ли не каждый день, и со всеми какие-то скандалы, и очень негативные оценки людей, но понимаешь, что он сам себя за это корит. И очень не просто складывающиеся отношения с людьми. Естественно, в начале ничего этого не было.
В своем подлинном раннем облике Олег запечатлен в фильме Зархи "Мой младший брат". Жизнь, в общем-то, всех "гасит, как фонарь"… И вот этот фонарь - открытости, непосредственности, незащищенности - в Дале, как мне кажется, с годами погас.
Не вправе я судить, но свои впечатления выскажу. Творчески ему нужно было попасть в такой театр, как "Современник", с их категориями понимания Искусства, осмысления Времени. А человечески, мне кажется, первые большие травмы ему нанес именно этот коллектив.
Он не был готов к этой жизни. И бытово - тоже. В 1964 году я снимался в Киеве вместе с Ниной Дорошиной. Она замечательная характерная актриса. Не осуждая ее, но, зная о том, что их брак с Олегом уже состоялся, смотрел со стороны и думал: "А что может связывать такого человека, как он, с этой женщиной?"
Было у меня всегда ощущение обиды за Олега в его браках! И все время задавался вопросом: как все эти женщины сочетаются с ним: и физически, и нравственно, и духовно? Уму непостижимо! А вообще все-таки его большая человеческая беда началась именно в "Современнике"!
А потом он стал неким знаком интеллектуальной богемы. Но богемы - не в плане прожигания жизни, а в хорошем, высоком смысле. Но при этом, живя этой жизнью по собственному почину, он всегда ею же и тяготился.
Конечно, он был отдельным человеком. На своем, отдельном поле. Как самый высокий колосок. Или какая-то "балеринка"…
И в нем было все безумно красиво - даже цвет лица: загорело-персиковый. Он был очень здоровым: и внутренне, и внешне. Какое-то "удачно получившееся" здоровье!
Всегда был очень опрятный, все шарфики вокруг шеи обвязывал… Мы же тогда очень бедно жили. Тем более я - иногородний человек. На все про все - одни протертые штаны. Я не очень знаю, кто у него были мама и папа, из какой они среды: простые ли люди или интеллигентные. Но на фоне и Виталия Соломина, и Мишки Кононова, и Витьки Павлова - он был "латышско-эстонский" человек. Когда он первый раз снялся в кино и я посмотрел этот фильм, было одно ощущение - европейский человек!
Кстати, таким человеком в молодости был Гена Бортников в театре Моссовета. Мы - все остальные - на фоне их обоих были просто "советские люди"…
Потом мы снимались вместе с Олегом в кинофильме "Человек, который сомневается". Но так сложилось, что в кадре почти и не совпадали. Там есть кадр, где герой Георгия Куликова - следователь - ходит по ночной зимней улице, и ему видится молодая пара: юноша и девушка. Вот это снималось в переулках, буквально в десяти метрах от нашего театра. Поскольку это была моя первая картина, мне все было безумно любопытно; и хоть кадры были и не мои и жил я тогда на Петровке, но все равно приезжал на съемки ночного режима после полуночи. Красиво! Зажженные фонари, пурга…
И Олег ведь приезжал смотреть! Разница у нас была в два года - это потом люди как-то отдаляются, а в тот момент мы как-то симпатизировали друг другу. Поскольку я уже работал год в театре, то, естественно, понимал: этот мальчик не затеряется. Так оно и было. Его и Витю Павлова взяли в "Современник". Но Витя через год оттуда ушел, потому что они все там страшно пили! Знаменитые саратовские гастроли вместе со съемками фильма "Строится мост". Вот там-то и начался глубокий "кир" Олега Даля - в тех разрушительных масштабах, которые его и прикончили в итоге. Старшее поколение было в силе на себя все это принять, а молодое, бывшее безумно симпатичным, хотело всецело подражать Олегу Николаевичу и Евгению Александровичу, и Володе Паулусу. А это была очень серьезная "бактерия"…
Потом мы с Олегом встречались чисто официально на премьерах картины в Доме кино и в кинотеатре "Ударник". У меня даже сохранился буклетик-программка, которым я тогда очень гордился и радовался, поскольку в центре бритый наголо Олег, а сбоку - я. Маме послал, и все такое…
В 1965-м я видел Олега во "Всегда в продаже" Аксенова, но этот спектакль мне как-то не очень запал. В 69-м - "Вкус черешни". А вот между ними он сыграл Ваську Пепла в "На дне". Это был спектакль, на который Москва пошла. И одна из первых постановок Галины Борисовны Волчек. Ну, там все было неожиданно. И Даль - Пепел. И Евстигнеев - Сатин. И вообще весь спектакль был интересным, потому что Олег Даль производил, конечно, колоссальное впечатление. Звонкий! Яркий! Стихия актерская! Не умное построение роли, а ситуация, когда "поднимаются шторки" колоссального актерского обаяния.