В половине первого дня гроб Мартина опустили в могилу. Из присутствовавших официальных лиц только Фрэнсис Хейзелден знал, что этот человек умер не в море, но даже он не представлял себе, какой масштабный подлог произошел: валлийского баптиста похоронили под видом католика в испанской могиле; отверженного, никогда не носившего военной формы, удостоили звания и знаков различия; человека без родни (по крайней мере, такой, что проявляла бы к нему внимание) наделили родителем, который будет о нем горевать, и предали земле со всеми воинскими почестями от благодарной Родины. Глиндур Майкл, судя по всему, убил себя в приступе отчаяния, или в припадке безумия, или по неосторожности. Смертельная доза яда заставила его перенестись за 500 миль в другую страну - и сменить личность. Надпись на его могильном камне, который положили позднее, гласит: "Dulce et decorum est pro patria mori". Это латинская строка из оды Горация: "Приятно и почетно умереть за отечество". В том, как умер Глиндур Майкл, не было ничего почетного или патриотического, однако в каком-то смысле эпитафия верна: если не жизнью, то смертью своей Майкл послужил родине, пусть даже это не было результатом его собственного выбора.
Официальные представители расселись по накалившимся машинам и уехали, работники кладбища начали засыпать могилу, все прочие потянулись в город вниз по склону холма. Адольф Клаус понаблюдал за уходящими, затем двинулся пешком в немецкое консульство. Он не расписался в кладбищенском журнале и ни с кем не говорил, но его присутствие не прошло незамеченным. Среди участников похорон был скромного вида человек средних лет в непритязательном костюме. Испанцы подумали, что это, наверное, один из членов официальной делегации. Официальные лица сочли его испанцем из местных. Стоя в тени кипариса, дон Гомес-Беар смотрел, как Адольф Клаус покидает кладбище, а затем тихо последовал за ним вниз по склону.
16
Испанские хитросплетения
Клаусу было о чем поразмыслить. Его попытки получить чемоданчик пока ни к чему не привели. Испанские военно-морские власти проявили полную несговорчивость. Но, может быть, они благосклоннее откликнутся на просьбу соотечественника? Раздосадованный немецкий шпион решил действовать потоньше. Подполковник Сантьяго Гарригос командовал местным подразделением гражданской гвардии (испанских полувоенных полицейских сил) и охотно брал немецкие деньги. Клаус настоятельно попросил Гарригоса "сделать все необходимое для получения копий документов, которые были обнаружены в чемоданчике". Гарригос, видимо, очень хотел оказать немцам услугу, но он был, помимо прочего, трусом и знал, что, если он попросит Эльвиру или Паскуаля дель Побиля показать ему документы, они поймут, что он подкуплен немцами, и пошлют его подальше. "Несмотря на свое огромное желание послужить немцам, этот подполковник явно не осмелился обратиться к военно-морскому судье" и просто потребовать, чтобы тот распечатал письма.
Гарригос, однако, уговорил кого-то в военно-морском ведомстве сказать ему, что было в чемоданчике. Он послал Клаусу список:
1. Три бюллетеня о британских военных операциях.
2. Два плана.
3. 33 фотографии.
4. Три конверта, адресованные Каннингему, генералу Эйзенхауэру и генералу Александеру.
Услужливо, но без особой необходимости Гарригос добавил: "Эти три человека командуют союзными силами в Северной Африке".
Клаусу стало ясно, что содержимое чемоданчика, каким бы оно ни было, представляет чрезвычайный интерес. В ход пошла более тяжелая артиллерия. Вновь Адольф Клаус обратился к своему отцу Людвигу, немецкому консулу, и попросил прибегнуть к помощи его "близкого друга" Хоакина Миранды Гонсалеса, гражданского губернатора Уэльвы, возглавлявшего провинциальное отделение Фаланги. Убежденный фашист, Миранда, "как и большинство представителей власти, питал глубокую антипатию к англичанам, а с немецким консульством он был в прекрасных отношениях… к немцам всегда благоволил, а на британцев смотрел косо". Миранда был бы рад помочь, и он аккуратно навел справки в военно-морском ведомстве, но он тоже не решился прямо потребовать, чтобы письма были распечатаны. "Этот господин, - доносил Хиллгарту один из его агентов, - не осмелился попросить у военно-морского судьи копии документов". Клаус отреагировал на новую неудачу ростом досады и любопытства. Как же так? Ведь он чуть ли не целое состояние потратил на подкуп местных чиновников. Говорили: "В Уэльве дон Адольфо может открыть любую дверь". Однако дверца сейфа капитана Эльвиры оставалась надежно запертой. Целая сумка секретных британских документов уже три дня находится в Уэльве, но до сих пор они "не скопированы и не сфотографированы, их видели и читали только в кабинете военно-морского судьи". Три конверта, которые, по сведениям Клауса, должны были содержать чрезвычайно важную информацию, по-прежнему были запечатаны.
В Лондоне Чамли и Монтегю были не менее сильно раздосадованы тем, что информация, почти достигнув цели, застряла в неуместно честных руках испанских военно-морских чиновников. Они решили слегка раскочегарить печку.
Алан Хиллгарт послал в Лондон незашифрованную телеграмму, где говорилось, что майор Королевской морской пехоты Мартин был предан земле с должным почетом: "Я рад сообщить, что и военно-морские, и военные власти были хорошо представлены и настроены весьма сочувственно". Через два дня после похорон (было сочтено, что это как раз достаточный срок, чтобы известие о смерти Мартина прошло по каналам британской военной бюрократии) лондонский отдел военно-морской разведки послал Хиллгарту в Мадрид телеграмму за номером 04132, выдержанную в отнюдь не столь беззаботном тоне. Она была помечена как совершенно секретная, но предназначалась для немецких глаз и содержала точно выверенную дозу нарастающей паники: "Некоторые из бумаг, имевшихся у майора Мартина, являются документами чрезвычайной важности и секретности. Подайте официальный запрос о возвращении всех бумаг и немедленно известите меня личным посланием об адресатах всех бывших у него служебных писем, которые Вам удастся получить. Эти письма должны быть возвращены на адрес: "коммодору Рашбруку, лично" наибыстрейшим безопасным маршрутом, и их ни в коем случае, повторяю, ни в коем случае не следует вскрывать или подвергать каким-либо иным манипуляциям. Если никаких служебных писем Вам не вернут, тщательно, но вместе с тем осторожно наведите справки в Уэльве и Мадриде, были ли они выброшены на берег, и если были, то какова их судьба".
Одновременно Монтегю отправил Хиллгарту особое сообщение, используя секретный личный шифр, что было единственным безопасным способом связи с осаждаемым шпионами посольством в Мадриде: "Выполняйте указания, содержащиеся в послании от меня, отправленном по военно-морским каналам, поскольку это необходимое прикрытие, но успех нежелателен". Это сообщение лишь подтверждало то, что Хиллгарт и так понимал. Романист на посту военно-морского атташе должен был сотворить вымысел специально для Куленталя и его информаторов, но, опять-таки, это надо было делать чрезвычайно тонко. Немцы в то время уже знали методы британских дипломатов: если бы на самом деле была потеряна сумка с секретными документами, британцы не стали бы поспешно требовать ее возвращения, потому что это навело бы испанцев на мысль о ее важности. Хиллгарту следовало начать с рутинного наведения справок и лишь затем, постепенно, создавать впечатление все большей и большей нервозности британцев. Это напоминало ходьбу по канату: осведомляясь о документах, надо было, "с одной стороны, делать вид, что мы не хотим возбуждать у испанцев подозрений, будто мы всерьез опасаемся утечки важной информации, с другой - наводить их на мысль, что мы испытываем именно такие опасения".
Хиллгарт переслал лондонскую телеграмму в Уэльву Хейзелдену, поручая тому "тщательно, но вместе с тем осторожно" навести справки о местонахождении утраченных важных и секретных бумаг. Одновременно он привел в движение мощную мадридскую машину слухов. В Испании военного времени молва была практически единственным общедоступным предметом потребления: шпионы торговали слухами, правительственные круги были пропитаны ими насквозь, и почти все, начиная от самого Франко, отдавали им щедрую дань. Молва была валютой. Молва была властью. "Слухи в Испании распространяются необычайно легко, - писал Хиллгарт. - Страна, можно сказать, живет толками. Часто достаточно бывает слова, небрежно брошенного в клубе или кафе". Чтобы пустить слух, объяснял он Лондону, все, что ему нужно, - это "выбрать из знакомых самых отъявленных сплетников и, учитывая их связи, использовать этих людей должным образом". Хиллгарт принялся тихо проговариваться там и тут, что британцы ищут важные документы в Уэльве: он знал, что, как при игре в "испорченный телефон", история, переходя из уст в уста, будет переиначиваться и раздуваться и что при минимуме везения она вскоре дойдет до немцев, которые отреагируют соответственно.
Кроме того, британский военно-морской атташе ненавязчиво обратился к министру ВМФ контр-адмиралу Морено. Морено нравился Хиллгарту, считавшему его "искренним противником войны". Адмирал и дипломат дружили между собой, не упуская при этом случая использовать дружбу для взаимных манипуляций. По одному более раннему поводу Хиллгарт писал: "Я сумел возбудить в министре флота такие угрызения совести на мой счет из-за того, что он не смог исполнить мою просьбу, что в конце концов он ее все-таки исполнил, причем с существенным риском для себя, просто потому, что не хотел подводить друга". Через посредника в испанском ВМФ Хиллгарт обратился к адмиралу за помощью в возвращении чемоданчика. Хиллгарт был достаточно осторожен, чтобы сформулировать просьбу устно, не доверяя ничего бумаге. Морено был надежным и хорошо информированным источником и притом почти наверняка одним из главных получателей британских денег. Но Хиллгарту было известно также, что испанский министр ВМФ, при всех своих симпатиях к Великобритании и лично к Хиллгарту, вместе с тем находится в тесном контакте с немецким посольством и часто встречается с немецким послом Гансом Генрихом Дикхоффом. Морено был идеальным "каналом": он как министр ведал военно-морскими делами и потому, скорее всего, должен был увидеть документы достаточно скоро; от него можно было ждать активных усилий по их розыску и возвращению британцам; но можно было также рассчитывать, что он передаст информацию немцам или, по крайней мере, предоставит им доступ к документам, тем самым сохраняя за собой расположение обеих сторон.
Через четыре дня после похорон майора Мартина Хиллгарт секретно сообщил в Лондон, "что министр ВМФ, который ничего не знал ни о бумагах, ни о вещах погибшего, ожидает скорого отчета" от военно-морских властей на юге, и обещал держать его, Хиллгарта, в курсе ситуации. Хиллгарт ничего не сказал Морено о том, что именно могло находиться в чемоданчике, и постарался не создавать впечатления, что испытывает какую-то особую встревоженность.
И напоследок Хиллгарт мобилизовал своего самого доверенного информатора - высокопоставленного испанского военно-морского офицера с кодовым именем Андрос - и попросил его следить за тем, что происходит с чемоданчиком и его содержимым. Судя по результатам, должность Андроса давала ему для этого великолепные возможности, и это подкрепляет предположение, что, возможно, он был главой испанской военно-морской разведки. Донесение, которое он позднее направил Хиллгарту и в МИ-6, было поразительно подробным и содержало отчет о судьбе чемоданчика майора Мартина, расписанный почти по дням.
Кампания слухов, начатая Хиллгартом, быстро принесла плоды. 5 мая капитан Эльвира, старший военно-морской офицер в Уэльве, сообщил вице-консулу Хейзелдену, что ему приказали под охраной отправить то, что было найдено при мертвом офицере, в Сан-Фернандо близ Кадиса своему непосредственному начальнику, который затем должен был переслать все это в Министерство ВМФ в Мадрид. Этой информацией Эльвира поделился и с немецким вице-консулом Адольфом Клаусом. Хейзелден передал полученные сведения Хиллгарту, а тот по обычным, прозрачным для немцев каналам послал телеграмму в Лондон:
Вице-консул в Уэльве видел тело. Прошло вскрытие. Вердикт: утонул несколькими днями раньше. На похоронах присутствовали армейские и военно-морские чины.
1. Бумажник с частными письмами.
2. Личный знак.
3. Удостоверение личности.
4. Медаль и распятие.
5. Черный кожаный чемоданчик, запертый и прикрепленный к ремешку. Отгибая крышку, внутри можно видеть конверт. Предположительно то самое, о чем идет речь в Вашей [телеграмме] 041321.
Вице-консулу сообщили, что все вещи должны быть отправлены главнокомандующему в Кадис (который, к сожалению, настроен прогермански). Официальным порядком они затем попадут в Министерство ВМФ и будут переданы мне. Вице-консул не имел никаких (повторяю, никаких) шансов получить чемоданчик. Я прилагаю все усилия, но опасаюсь, что слишком явный интерес лишь усилит любопытство в официальных кругах, которое и так уже возбуждено.
Монтегю и Чамли в очередной телеграмме подыграли ему, искусно изображая поднимающуюся панику: "Секретные документы, вероятно, в черном чемоданчике. Необходимо как можно скорее узнать, попал ли он на берег. Если это произошло, его необходимо получить немедленно. Принять меры к тому, чтобы он не попал в нежелательные руки, если его прибьет к берегу позднее".
Одновременно они отправили Хиллгарту другое послание по "совершенно секретному особому каналу", в котором побуждали его играть роль измученного чиновника, от которого требуют невозможного: "Как правило, Вы будете получать отчаянные послания с требованиями немедленно бежать к испанцам и забрать у них секретные документы. Вы должны сообразовывать свои действия с необходимостью достичь желаемых результатов и при этом выглядеть естественно". Хиллгарт, впрочем, не нуждался в режиссерских указаниях. "Принял к сведению. Действую соответственно", - ответил он.
Если Хиллгарт только изображал разведчика, находящегося под давлением, то в напряжении, которое испытывал теперь Адольф Клаус, ничего притворного не было. Как только было обнаружено тело, немецкий шпион послал донесение в мадридскую штаб-квартиру абвера. Когда он узнал, что на берег попал чемоданчик с британскими документами, он конфиденциально сообщил Мадриду, что сумеет скопировать содержимое за считаные дни. Послания, которые летали между Лондоном и Мадридом, были, как и предполагалось, перехвачены немцами, и абверовские начальники в Мадриде были полностью осведомлены о существовании чемоданчика с секретными документами, который британцы отчаянно стремятся вернуть. Однако то, что человеку абвера в Уэльве вначале показалось немыслимой шпионской удачей, оборачивалось для него кошмаром. Клаус "пообещал раздобыть копии документов, но не смог сдержать обещание". Гомес-Беар, находившийся в Уэльве, "осторожно наводил справки, не выбросило ли на берег какой-либо сумки или бумаг". О присутствии гибралтарца, несомненно, было сообщено Клаусу, и это еще сильнее увеличило его нервозность.
Агент Андрос докладывал: "Поскольку местные немцы не смогли получить копии документов, которым они придают чрезвычайное значение, эту задачу взял на себя в Мадриде либо сам Ляйснер, либо Куленталь". Честолюбивый Карл Эрих Куленталь увидел возможность добавить к своим шпионским трофеям еще один.
Репутация Клауса была на кону, и, в довершение всего, в игру ввязались его коллеги и начальники. Через своих агентов португальское отделение абвера прослышало о происходящем и предложило помощь. Клауса "вызвали в Вильярреаль-де-Сан-Антонио на собеседование" о том, как быть в сложившейся ситуации. Вся мощь немецких секретных служб на Иберийском полуострове была теперь направлена на получение британских документов, которые британцы с таким же упорством стремились вложить им в руки.
Клаус настойчиво утверждал, что все-таки может раздобыть документы благодаря своим испанским контактам. Он дал услужливому подполковнику Сантьяго Гарригосу указание немедленно поехать в Севилью и встретиться там с другим офицером гражданской гвардии - с майором Луисом Канисом, которого агент Андрос охарактеризовал как человека "очень прогермански настроенного и получающего от немцев деньги". Канис, вероятно, был самым важным из контактов Клауса. "Этот человек, - докладывал информатор Хиллгарта, - находящийся под полным немецким контролем, руководит всей контрразведкой в штаб-квартире севильского главнокомандующего и, следовательно, во всей Андалусии". В теории Канис отвечал за пресечение шпионской деятельности против Испании; в действительности он был агентом немецкого абвера. Гарригос ввел Каниса в курс дела и настоятельно попросил его от имени Клауса "сделать, пользуясь своим служебным положением, все возможное для получения копий документов". Глава контрразведки обширного региона имел все основания заинтересоваться тем, что было выброшено на берег и имело разведывательное значение. Канис выбрал одного из подчиненных ему младших офицеров контрразведки и велел отправиться в Сан-Фернандо, где все, что было найдено у майора Мартина, теперь хранилось у военно-морских властей провинции Кадис. "Предупредив его, что действовать надо с максимальной осторожностью", Канис приказал своему офицеру разведать обстановку вокруг военно-морской штаб-квартиры, поговорить с тамошним командующим и получить, используя все необходимые средства, "точные сведения относительно содержания документов".