Записки Я. К. Иосселиани "Огонь в океане" носят автобиографический характер. Капитан первого ранга, Герой Советского Союза, прославленный подводник Ярослав Константинович Иосселиани родился и провел детские годы в горной Сванетии. Грузины по происхождению, жители горной Сванетии в силу многих исторических, географических, и социальных причин оказались в отрыве и от высокой грузинской и от могучей русской культуры. Октябрьская революция принесла в Сванетию свободную и полнокровную жизнь, о которой веками мечтали свободолюбивые сваны. Жизненный путь героев книги - частный, но убедительный пример торжества ленинской национальной политики. Некоторые события и факты, о которых рассказывается в предлагаемой читателю книге, прежде были использованы автором в его произведении "Записки подводника", также построенном на автобиографическом материале. Однако в книге "Огонь в океане" они изложены по-новому, развернуто, в художественно обобщенной форме, рамки повествования значительно расширены. Имена и фамилии героев книги в том числе наших доблестных подводников, за очень немногими исключениями, подлинные.
Содержание:
-
Часть l. Мальчик из Лахири 1
-
Часть II. Огонь в океане 41
-
Примечания 84
Посвящаю моим детям Косте, Кате, Тане, Гиви и жене и другу Галине Павловне Иосселиани (Смирновой), оказавшей мне большую помощь в работе над этой книгой.
Часть l. Мальчик из Лахири
У очага
Село Лахири со всех сторон окружено снежными вершинами. Кажется, будто оно провалилось в огромный сугроб.
Вершины гор как бы срослись с небом. Вечером хорошо знакомые мне хребты принимают совсем новые, причудливые очертания.
Холодно. Тоскливо мычит корова. Ей вторит бычок Балду, мой четвероногий друг.
В доме горит очаг.
Здесь, у очага, как и обычно в длинные зимние вечера, собралась почти вся наша многочисленная семья. Не хватает только моего отца Коции и дяди Кондрата. Они на заработках в Мингрелии.
На тяжелой закопченной цепи висит большой котел с варевом на ужин. Около него хлопочет моя мать - Кати.
Мужчины курят трубки, время от времени подкладывают в огонь дрова и степенно беседуют. Женщины сидят поодаль на низенькой длинной скамейке. Бабушка Хошадеде, проворно двигая сухими длинными руками, месит тесто для лепешек.
- Если через неделю не потеплеет, пропал скот... Во всём Лахири ни у кого сена не останется, - вздыхая, говорит дядя Андеад.
- Да, затянулась зима... Боги гневаются на нас, - вполголоса отзывается дедушка Гиго. Он с ногами взобрался на сакорцхвил - так называется кресло, занимаемое старшим в доме мужчиной.
Дедушке почти сто лет. Все - и взрослые и дети - с почтением относятся к нему. Но особенно дорог он нам, детям. Когда взрослые уходят работать, мы часами сидим с ним и слушаем его рассказы. Он все знает, наш дедушка, и мы считаем, что мудрее его людей на свете нет.
- Не послушали меня!.. - восклицает бабушка Хошадеде и сердито бросает очередную лепешку на каменную плиту.
- И хорошо сделали. Пропали бы мы, если б тебя слушали... Совсем пропали, - беззлобно замечает со своего кресла дедушка.
- Пожалели быка, - укоризненно продолжает бабушка, не обращая на дедушку внимания, - для богов пожалели - позор!.. Поп говорил, люди говорили... Вот теперь погибнет скот. Не послушали меня...
- И правильно сделали, - все тем же мягким спокойным голосом вставляет дедушка.
Он беззаботно относится к советам бабушки и постоянно подтрунивает над ней; Я не помню случая, чтоб он хоть в чем-нибудь с ней согласился. Бабушка привыкла к этому и редко сердится на дедушку за его насмешки.
- Мама, - осторожно вмешивается дядя Андеад, - ведь многие уже пожертвовали богам, а весна все не приходит.
- Вот они за нас и страдают. Не могут же боги одним посылать весну, а другим не посылать. Нам божья помощь не полагается, - объясняет бабушка.
- Помолчи! Двенадцать молний на твой длинный язык! - не выдерживает дедушка.
Он поспешно вылезает из сакорцхвила, встает на колени лицом к востоку и принимается молиться.
- Божья помощь нам не полагается? - слышится между молитвами его голос. - Более преданных христиан, чем я и мои дети, нет на свете. Господи, помоги нам во всех наших делах! Не слушай глупую старуху. Она слишком долго жила на свете, лишилась рассудка. - Дрожащая старческая рука взлетает в воздух, тяжело опускается на лоб, скользит по груди, описывает зигзаги.
Мне нравилось, как дедушка молится, и я много раз пытался подражать ему, делая такие же зигзаги. Но бабушка сурово порицала меня за это и терпеливо показывала, как надо креститься и класть поклоны.
Вслед за дедушкой и другие стали на колени.
В этот вечер был мой черед поддерживать огонь в ламуголае - треножнике, служащем для освещения дома. Это была неприятная обязанность: ламуголай установлен напротив двери, и дым от очага, тянувшийся к выходу из дома, разъедал глаза.
Воспользовавшись возможностью присоединиться к молящимся, я отошел от ламуголая и опустился на колени рядом с дедушкой.
- Из-за глупой старухи приходится лишний раз молиться богу, - проворчал дедушка, вставая и отряхивая пыль с колен.
Пока Хошадеде усердно клала поклоны и истово крестилась, несколько лепешек пригорело. Переворачивая их, бабушка обожгла пальцы, и это очень рассердило ее.
- Ты, безбожник, ленишься лишний раз помолиться. Из-за этого мы счастья не видим. Ты во всем виноват, ты!.. - срывает она свою злость на дедушке.
В разговор снова вмешивается дядя Андеад.
- Я не имею права указывать вам, старшим. Но вот наш сосед Акофа сделал в прошлом году самые богатые жертвоприношения святому Квирику, а потом похоронил дочь, жена заболела, кормить семью нечем... - Дядя Андеад обвел всех добрыми, недоумевающими глазами.
Бабушка постаралась предотвратить опасные размышления по этому поводу:
- Молчи, сын мой, ты говоришь нехорошо... Господи, образумь его, темного человека! - И она снова подняла вверх измазанные тестом руки.
Мне надоело следить за разговором старших. Сестра Вера играла новой самодельной игрушкой. Это был вырезанный из коры человек с большим крючковатым носом. Достаточно было слегка нажать пальцем на его голову - и нос начинал приподниматься. Мне захотелось подойти к Вере, поиграть вместе с ней, и я выискивал предлог, чтобы снова оставить ламуголай. Но осуществить свое намерение не успел. Кто-то сильно застучал в дверь. Все насторожились. Дедушка приподнялся в своем кресле.
Вошел мой двоюродный дядя Ираклий. Он снял войлочную шапочку, стряхнул ею снег с архалука и сел к очагу, прикрыв от дыма глаза растопыренными пальцами. Лицо у дядя было встревоженным.
- Что случилось? - не вытерпела бабушка.
- На Латпаре погибли Кецхва, Дедаши и еще трое... Обвал.
Женщины запричитали. Руки дедушки, лежащие на подлокотниках кресла, задрожали. Маленькая Вера, бросив свою игрушку, подобралась поближе к очагу. Всегда спокойный, медлительный дядя Андеад швырнул в огонь палку, которой весь вечер рисовал на пепле замысловатые фигурки, и заходил по мачубу (так по-свански называется жилое помещение нижнего этажа).
- Яро, ламуголай! - упрекнул меня дедушка. Поддавшись общему волнению, я совсем забыл о своих обязанностях, и в помещении стало совсем темно.
- Все погибли? - спросил дедушка Гиго, недовольно покосившись на причитавших женщин. Он, кажется, один из всех взрослых членов нашей семьи сохранил самообладание.
- С ними Напол был. Я его сегодня видел в Мужале... Наши шли со следующим караваном. О наших никто не знает, - глухо ответил дядя.
Только теперь я понял, что моему отцу и дяде Кондрату грозит опасность. Мы ждали их с заработков со дня на день.
Я знал, что зимой переход к нам из Широких стран труден, что на горных перевалах людей подстерегают многие опасности. Слово "обвал" в нашей семье всегда произносили со страхом. Что грозит отцу? Мне стало страшно, по лицу покатились слезы.
Дедушка взял меня на колени, прижал к себе.
- Плакать не надо. Никто из наших не погиб. Твой отец умный и осторожный человек. Я за него не беспокоюсь. И за Кондрата не боюсь. Вот погибших жаль. Кецхву я крестил... Семь человек теперь сиротами остались. Подумать только: семь человек!..
Я тоже считал, что отец умный и осторожный человек. Слова дедушки успокоили меня.
- -Дедушка, какие они, обвалы? Страшные? Расскажи, - попросил я.
Хотя дедушка и сказал, что он спокоен за моего отца и дядю, но, наверное, в глубине души он все-таки был встревожен. И, может быть, потому именно принялся рассказывать об обвалах восьмилетнему ребенку, что не хотел вступать в серьезный разговор со взрослыми. Жестом он приказал моему двоюродному брату Ермолаю, сыну дяди Кондрата, чтобы тот занял мое место у ламуголая.
- Нашу маленькую страну бог, говорят, создал в самом плохом настроении...
- Опять ты говоришь глупости! У бога всегда хорошее настроение. Да поможет он нам! - сквозь слезы проворчала бабушка.
- Аминь! Да поможет он нам! - недовольно покосившись на нее, подтвердил дедушка Гиго. - Так вот, дорог в нашу маленькую страну нет. Чтобы попасть от нас в Широкие страны и из Широких стран к нам, надо идти по опасным тропам. Вот если бы у нас была соль, может, и не пришлось бы зимой ходить по ним. Хотя у нас не только соли, а и многого нет…
Дедушка умеет интересно рассказывать. И хотя взрослым все это хорошо известно, а мужчины и сами переходили через перевал - все слушают его очень внимательно. Даже у женщин высохли слезы.
- Коция и Кондрат знают на проклятом Латпаре каждый камень, они умные люди. А Коция и ученый человек. Он не полезет под снег, как какой-нибудь баран, - говорит дедушка.
Мой отец немного умел объясняться по-русски, и это имел в виду дедушка, когда говорил о его учености.
- Думай, о чем говоришь, старый. По-твоему, все, кто погибает под снегом, бараны?!
Дедушка пропускает мимо ушей замечание бабушки.
Я сижу на его коленях, он гладит меня по голове и щекочет мое лицо седой бородой.
- Твой отец выждет хорошую погоду. Терпение, мой Яро, - великое дело. Если ты будешь нетерпеливым и нерассудительным, пропало твое дело. Ничего у тебя не будет получаться, и всем ты будешь в тягость. Обвалы и снег, Яро, надо уметь самому победить, боги не всегда помогают....
- Господи, ты совсем заговариваешься! Разве можно так много говорить о тех, кто попал в опасность? Пустые разговоры навлекут на них беду.
На этот раз бабушка попала в цель: у сванов существовал обычай не упоминать о тех, кто в горах рискует жизнью. Богиня Деал, хранительница неустрашимых и удачливых охотников, не терпит этого. Сваны очень любили богиню Деал, и мысль о том, что пустые разговоры могут рассердить ее, заставила дедушку замолчать.
- Вот если б дорогу построить! - прервал неловкое молчание дядя Андеад.
Дедушка постучал чубуком по спинке сакорцхвила, мелкие искры посыпались на пол.
- Обманули нас с дорогой. Да что дорога, соли даже нет. А налоги платим...
Разговор снова умолкает. Женщины вынесли из-за шкафов длинные узкие столики, расставили их перед очагом. Мама накладывает в деревянные миски тушеные бобы. Они не соленые, за зиму весь запас соли израсходован. Бабушка возле каждой миски кладет по горячей лепешке.
Мужчины садятся по одну сторону очага, женщины - по другую. Я пристраиваюсь возле дедушки. Мама, нарушая обычай, садится рядом со мной. Видно, что ее мучает тревога за отца.
Бобы дымятся, от них идет аппетитный запах. Вот если б немного сала... Я вопросительно смотрю на маму. Она хорошо понимает смысл моего взгляда, поднимается и достает из шкафа кусок пожелтевшего сала. В детских мисках расплываются маленькие кусочки жира.
После ужина мужчины снова разожгли чубуки, в огонь подбросили дров. Вера, привалившись головой к моему плечу, заснула. Мне хочется еще посидеть у очага, послушать разговоры взрослых, и я боюсь, как бы мама не уложила меня спать. Я не шевелюсь, чтобы не разбудить Веру, и с опаской поглядываю на маму. Но она занялась мытьем мисок. Лицо у нее печальное, задумчивое. Сейчас ей не до нас.
Дядя Ираклий приоткрыл дверь. Холодный воздух и стая пушистых снежинок ворвались в мачуб.
- Нужно что-нибудь придумать. Погибнет ведь скот, - говорят дядя Ираклий. В его голосе звучит решимость.
К его словам в нашей семье относятся серьезно. Он не привык кидать слов на ветер. Все насторожились. Даже дедушка вскинул голову и внимательно посмотрел на племянника.
Но дядя Ираклий уклонился от разъяснений, оказав только:
- Ночью подумаем, а завтра поговорим. Говорят, абхазцы, когда туго с кормами, кормят скот рододендронами.
- Рододендроны у нас не растут, сын мой, - уточняет бабушка Хошадеде.
- Зато растут в Лахамуле...
Дядя по сванскому обычаю поклонился и вышел из дома.
- ...растут в Лахамуле! - передразнил его дедушка. - На спине корм не переносишь, сам ноги протянешь.
Тетки принялись раздевать и укладывать детей. Я подошел к дедушке, чтобы помочь ему снять чувяки. Ему самому было трудно это делать.
Дедушка и бабушка спали рядом с нами на деревянной, похожей на катафалк кровати. Мы, дети, располагались все вместе. Кровать была низенькой и не слишком широкой. Лежали мы, чтобы не занимать много места, головами в разные стороны. Частенько ночью приходилось испуганно вскакивать, получив по голове удар ноги одного из братьев. Спасали нас довольно высокие борта, окаймляющие кровать. Иначе кто-нибудь из нас неизбежно досыпал бы ночь на полу.
В эту ночь я заснул не сразу. Думалось о снежных обвалах, об отце, которому трудно приходилось сейчас.
Я ворочался с боку на бок, вздыхал... Нет, не мог погибнуть отец!.. И я представлял его героем, обманывающим страшный обвал, бодро шагающим по отвесной тропе. Вот он уже подходит к дому, стучится... Нет, это шумит ветер.
Потом я услышал шепот:
- Безбожник ты! Два сына в опасности, а ты жертву жалеешь.
Я не сразу понял, что это шептала бабушка. Шепот оторвал меня от дум, заставил напрячь слух.
- Какой я безбожник? Всю жизнь только и делаю, что молюсь разным богам.
- Подсчитывай, подсчитывай свои молитвы, бессовестный.
- Ну, зарежем быка, а пахать как будем?
- Шалиани велик и всемогущ. Он поможет нам... В конце концов дедушка сдался. Завтра чуть свет он обещал пойти в церковь и дать обет в день памяти святых Квярика и Юлиты зарезать нашего бычка Балду. Святые, приняв жертву, избавят Нас от затянувшейся зимы, несчастных случаев на перевале, от болезней и всех несчастий.
Ночью мне снилось, что я бегаю с бычком по всему Лахири. Потом Балду куда-то пропал, и я долго повсюду искал его.
Открытие нового мира
Проснулся я позже всех. Дедушка лежал в своей кровати и тихо стонал. У него болела голова. Бабушка Хошадеде лечила его святой водой.
Это средство она приготовляла сама. Бабушка снимала со стены одну из икон, клала ее в миску с водой, несколько раз крестилась, затем вешала икону на место, а вода в миске после этого считалась святой.
- Долго ты спишь, Яро, - произнес дедушка довольно строго. - Нельзя в детстве столько спать - обленишься. А если обленишься - тогда пропал, совсем пропал.
- Меня не разбудили, - попробовал я оправдаться.
- Не разбудили? Хотели соседей на помощь звать да раздумали. Ох-ох!.. Голова болит, - застонал старик.
- Выпей еще святой воды. Господь велик, поможет, - предложила бабушка.
- Нет, больше не могу. Икона, наверное, грязная была, что-то живот начинает болеть...
- Господи, - подняла вверх руки бабушка, - не гневайся на старика, он очень темный человек!
Я принялся натягивать на себя холщовую рубаху и узкие шаровары из домотканого материала, а поверх них шерстяные гетры. Потом приступил к обуванию. Это было нелегкое дело. Чулок и носков мы зимой не носили. Нужно было на голые ноги натягивать чувяки, предварительно набив их до отказа травой, называемой цереква. Без этой спасительной травы ноги мерзли.
- Есть такие люди, дохтура называются, - заговорил дедушка, то и дело прерывая свою речь стонами. - Когда я был молодым, в Мингрелии видел дохтура. Он мне лекарство дал, и голова сразу перестала болеть. Вот это было лекарство!
- Пьяница какой-нибудь, - решила бабушка, накладывая дрова в очаг. - В Мингрелии все пьяницы... Они всех сванов обманывают и тебя обманули.
Я быстро помылся, съел кусок холодной лепешки и побежал во двор.
- Никому не говори, что орошал, - вдогонку предупредил дедушка, - засмеют.
Было солнечно и необычно тепло. Снег уже не хрустел под ногами, а сочно чавкал. С крыш падали капли.
На пороге сидела мать. Она грелась на солнце и вертела свою прялку. Около нее копалась Вера.
- Наконец-то, Яро! - укоризненно сказала мама и притянула меня к себе.
Я прижался к матери. От нее пахло свежими лепешками, дымом и еще чем-то несказанно родным.
- Возьми санки. Твои приятели уже давно на Свипфе. Смотри, снег тает.
- Значит, скот не погибнет? Сена теперь хватит? - обрадовался я.
- Теперь даже дети думают с нами вместе, - вздохнув, проговорила подошедшая к нам тетя Кетеван. - У всех одна забота...
- Думаю, что теперь скот не погибнет.
Мама посмотрела на сверкающие в лучах солнца заснеженные вершины гор и тяжело, очень тяжело вздохнула.
- Ничего, мама, не беспокойся. Папа скоро вернется. Он ведь у нас умный, - попробовал я успокоить ее. И тут же, почему-то смутившись, побежал к околице.
Северная окраина нашего села как бы влезает на одну из довольно крутых гор, где сходятся все улицы. Это и есть Свипф. Здесь мы играли, обсуждали новости, катались на санках.
Мои сверстники собрались под вековым деревом и оживленно о чем-то беседовали.
- Что слышно о твоем отце? Говорят, на перевале погибло много людей. Твоего папы нет среди них, скажи, Яро? - обратился ко мне соседский мальчик Иламаз. Его сутулая, не по возрасту рослая фигура, длинное лицо с горбатым носом, глаза, пристальные и добрые, - все застыло в тяжком, недетском ожидании.
Тревога за отца с новой силой охватила меня.
- Дедушка говорит, что с папой ничего не случится, - едва сдерживая подступившие слезы, ответил я.
- Дедушка Гиго так сказал? - с особой значительностью в голосе переспросил кто-то из ребят.
- Он у них гвеф, ребята. Если он так сказал, то с Коцией действительно ничего не случится. Это точно! - уверенно подтвердил Иламаз.
Дедушку на селе многие называли гвефом. Это означало, что в него вселилась нечистая сила. Считалось, что гвеф все знает и может отвратить кары, посылаемые злыми духами на его семью.
- А что он говорит о других, погибли они или нет? - спросило сразу несколько голосов.
- Никакой он не гвеф, и ничего он не говорит. Он заболел сейчас, - вступился я за дедушку.
Подозрение в гвефстве, как и всякая связь с нечистой силой, считалось оскорбительным.