Оставалось одно: отойти как можно дальше, лечь на грунт и притаиться.
- Будем ложиться на грунт, - сказал я о своем решении помощнику командира, в обязанности которого входило подготовить предварительные мероприятия к производству маневра.
- А если мы "следим"? Ведь корпус пробит, возможно выделение соляра. Наверху, видно, штиль...
- Штиль-то штиль, - возразил я, - но уже шестнадцатый час. Надо полагать, что вечерняя рябь уже появилась, она укроет, если мы и выделяем небольшие пятна. Во внешних систернах топливо израсходовано, а внутренние целы и невредимы.
Очень осторожно подходя к месту, чтобы не взбаламутить ил, мы легли на грунт в восемнадцати кабельтовых от места последней атаки катеров. Сразу же были остановлены механизмы, которые могли издавать шумы, слышимые за пределами корпуса подводной лодки. По кораблю было объявлено приказание о соблюдении полной тишины.
Гидроакустический пост играл теперь особенно важную роль. Он должен был заблаговременно предупредить об опасности, с таким расчетом, чтобы мы могли успеть сняться с грунта и начать уклонение. Гидроакустик понимал это, специального напоминания не требовалось.
С технической точки зрения никак нельзя было назвать совершенной гидроакустическую аппаратуру подводных лодок времен второй мировой войны, в том числе, конечно, и ту, которую использовал наш корабельный "слухач" матрос Иван Бордок.
Но Иван Бордок очень любил свое дело. Он настолько хорошо изучил аппаратуру, что сам ввел в нее кое-какие усовершенствования. При этом ему пришлось выдержать большой бой с конструкторами, которые не сразу соглашались с ним. И он оказался победителем. Инженеры, вынужденные признать целесообразность применения рационализаторских предложений нашего скромного "слухача", были поражены, когда узнали, что Бордок имеет только семиклассное образование и с техникой впервые столкнулся на подводной лодке. Это был энергичный, напористый, преданный делу человек. Все свободное время он проводил за своей аппаратурой. Он не ослаблял своих усилий даже тогда, когда достиг высокого мастерства. "Зазнаться можно незаметно для себя", - ответил он однажды матросу Поедайло, который выразил мнение, что если много занимаешься одним и тем же предметом, то он надоедает и становится противным.
- Пробоина заделана! - докладывали по телефону из аварийного помещения. - Поступление воды прекращено полностью. Разрешите приступить к осушению отсека?
- Откачивать воду за борт не разрешаю! - сухо ответил я.
Люди, погруженные больше чем по пояс в воду, работали в весьма тяжелых условиях. В изолированном от других помещений отсеке было создано воздушное противодавление для облегчения борьбы с поступлением воды, и подводникам приходилось дышать сжатым в несколько атмосфер воздухом. Это значительно усугубляло их утомление. Однако надо было терпеть. Главное было - обмануть разъяренного врага, оторваться от него во что бы то ни стало.
- Видать, мы сильно насолили фашистам. Никак нас не оставят, - услышал я приглушенные слова Трапезникова.
Я глянул в его сторону, но увидел только ноги, торчащие из-под палубы. Сам он был в трюме и возился с неисправностью в арматуре помпы.
- Да, Паша, сегодня был выход в атаку не на луну, - ответил ему кто-то.
Кто именно, по голосу я не смог определить. Оторвавшись от карт, я заглянул в маленький трюмик, в котором едва мог поместиться один человек.
- Поедайло? Вы что делаете в трюме? - удивился я.
- Помогаю Трапезникову, товарищ командир! - совсем браво отвечал матрос, ухитрившийся улиткой окрутиться вокруг фундамента помпы.
- А кто на записи?
- Механик сам. Он мне разрешил. Один Трапезников не справится, работа сложная...
- Вас просит к телефону Каркоцкий из аварийного отсека, товарищ командир! - протянул мне телефонную трубку механик.
Однако разговор с парторгом пришлось отложить. Басящий голос гидроакустика докладывал:
- Правый катер дал полный ход! Расстояние более двенадцати кабельтовых.
- Сближается с нами или нет? - машинально переспросил я.
- Никак нет, к нам не приближается, товарищ командир, - уточнил Бордок, - но, похоже, идет в атаку.
- По кому же ж он тогда... в атаку-то? - бурчал в трюме Поедайло.
- Наверно, по луне, - шептал Трапезников. - От нас научился, видать. Тут, брат, с кем поведешься...
- Прекратить в трюме болтовню! - прикрикнул механик. Несмотря на напряженность обстановки, в голосе его улавливался с трудом сдержанный смех. - Вы делайте...
Раскатом весеннего грома прозвучала серия бомб.
- Расстояние до катеров более двадцати кабельтовых. Сближения не отмечаю, - спокойно докладывал Бордок, как бы разговаривая сам с собой. - Второй катер дал полный ход. В атаку, вероятно!
- Они атакуют какой-то ошибочный объект, - решил помощник. - Нас, похоже, потеряли.
- Товарищ Каркоцкий, - заговорил я в телефонную трубку, - отсек пока осушать нельзя. Придется продержаться.
- Я не потому вас просил, - возразил Каркоцкий. - Хотел доложить, что у нас все в порядке. Можем держаться, сколько потребуется.
Новая серия глубинных бомб! Катера, несомненно, считали нашу подводную лодку пораженной и бросили последние запасы своих бомб на месте предполагаемой ее гибели просто для полной уверенности. Более сорока минут охотники ходили в слышимости наших гидроакустических приборов. Наконец они исчезли.
- Осушить торпедный отсек! - наконец получил я возможность подать желанную команду. - Приготовиться к снятию с грунта!
Нет возможности описать, с каким чувством внутреннего торжества и бодрости выполнялось экипажем это приказание.
Люди, словно подброшенные электрическим током со своих мест, схватились за механизмы, проверяя и готовя их к пуску и управлению. Корабль ожил. Все пришло в движение. Выбрасывая тонны воды за борт, на полную мощность заработала главная осушительная помпа, за которой так бережно ухаживал Трапезников; трещал компрессор, забирая обратно в воздухохранители сжатый воздух, стравленный в отсек во время борьбы с аварией; в переговорные трубки летели доклады о готовности боевых постов к всплытию с грунта.
- Хоть одним бы глазком глянуть на транспорты. Топим, топим, а их не видим, - сквозь шум механизмов слышал я шепот Трапезникова.
- Смотреть нечего, - возражал Поедайло. - Я думаю, мавр сделал свое дело, пора ему и домой. А то знаешь, катера могут еще раз проголосовать и...
- Опять болтаете? - оборвал матросов механик. - Философствовать будете в базе. Особенно вы, мавр...
Диалог матросов навел меня на мысль: "Что, если в самом деле пойти к тому месту, где мы торпедировали транспорт, и посмотреть район моря, обследовать его, уточнить результаты атаки, за которую нас так преследовали?" Чем больше я об этом думал, тем больше нравилась мне эта мысль. Расстояние до места предполагаемого поражения транспорта при всех возможных погрешностях прокладки было не более трех миль.
В центральный пост пришел Каркоцкий. Мокрая одежда прилипла к его жилистому телу.
- Пробоина заделана надежно. В случае чего скорее рядом где-нибудь лопнет, чем в месте заделки, - сообщил парторг.
- Всплывем на перископную глубину и пойдем к месту потопления транспорта, посмотрим, что там делается, - объявил я парторгу свое решение.
- Товарищ командир, - обратился механик, принявший доклады от боевых постов, - лодка готова к всплытию!
- Как обед? Готов? - задал я неожиданный вопрос.
Экипаж не завтракал и не обедал, а время уже подходило к ужину. На камбузе в срок был готов завтрак. Он остыл. Обед также остыл. Но как только кок услышал команду: "Приготовиться к всплытию", у него мелькнула надежда, что, наконец, обратят внимание и на его пост. Он сразу же принялся за дело и поэтому смог мне ответить с некоторым самодовольством: "Обед готов!"
- Обедать! - не без удовольствия скомандовал я. - Гидроакустику еще раз прослушать горизонт.
Обедали, не сходя со своих мест. Кок и его помощник быстро разнесли пищу по отсекам, не без удовольствия выслушивая похвальные эпитеты от проголодавшихся подводников.
- Настоящий боевой обед, - не преминул оценить работу кока и Трапезников.
- Тинико лучше готовит, с сацебели, - не без иронии бросил кок и поспешно ушел из отсека.
- Ну, ты знаешь!.. Не заговаривайся! - вырвалось у Трапезникова. Он, видимо, был рассержен шуткой кока.
- Тинико, насколько мне известно, женское имя. Почему это вас обидело? - заинтересовался я. - Или это секрет?
- Не обидело... не обидело, товарищ командир, но... Я так, кок, он... не в свое дело лезет... - Матрос густо покраснел.
Я не стал его расспрашивать, хотя упоминание о неизвестной девушке, не скрою, заинтересовало меня.
- Обед действительно вкусный. - Я передал пустую посуду матросу, исполнявшему обязанности вестового.
- По-моему, обед обычный, - возразил Поедайло. - В приличном ресторане его бы постеснялись показать...
- Там варят без глубинных бомб, - подхватил Трапезников, немало обрадованный новым направлением разговора.
- И без болтов, - механик вытащил из своей миски стальной болт. - Черт знает, что такое! Вызовите кока в центральный пост!
Кое-кто прыснул. Вид у механика был суровый.
- Почему борщ варите с болтами? - строго спросил механик, когда кок появился в отсеке.
- Во-от он где? - расплылся в улыбке кок. - Это же от компрессора. Вот обрадуется старшина! Он его искал, искал... Проклятой бомбой, той, которая нас чуть не утопила, как шибанет! Мы искали, искали, а он, оказывается в кастрюле. Вот хорошо, а то компрессор проволокой повязали. Работает, но...
- Какой компрессор? Какой болт? А куда он дел запасные части? Разрешите, товарищ командир, схожу посмотрю. Это же важный механизм, а они проволокой...
- Пусть доложит старшина, зачем вам ходить? Работал же компрессор, значит держит... проволока, - возразил я, едва сдерживая смех.
- А болт чистый был, товарищ командир. Я его сам только утром, во время приборки, чистил, - заговорил кок. - От него в суп грязь не могла попасть... Ну, если только смазка там.
- Да, ничего себе специя... смазка от болта, - вставил Трапезников.
- Значит, болт пошел впрок, все говорят, что борщ хороший. А плов тоже с болтом? - взял я тарелку в руки. - Или второе блюдо уже без всякой примеси?
- Никак нет, товарищ командир. Плов во время бомбежки был закрыт. Разрешите идти? - Кока, очевидно, обидел общий смех, вызванный моей нехитрой шуткой.
- Вы смеетесь, а не думаете над тем, что он храбрее вас обоих, - начал молчавший все время боцман, как только кок вышел из центрального поста. Он обращался к Трапезникову и Поедайло. - Кругом рвутся бомбы, а он готовит обед. Не рассуждает, как некоторые, а делает свое дело. Не кричит: "Бомбы! бомбы!", а готовит обед! Понятно?
- Да мы не зло смеемся...
- Еще бы зло смеяться! - посуровел Халиллев. - Я бы вам посмеялся зло!.. Ишь ты, не зло смеются! Кок у нас очень добросовестный матрос. Он поварские академии не кончал. Сам все по книжечкам разным изучает. Ты говоришь, в ресторане постеснялись бы показать, а я говорю: не постеснялись бы! Лучшего борща .не приготовишь. У тебя, Поедайло, аппетита нет, ты переволновался от испуга...
- Конечно, я не храбрый, - обиделся Поедайло, - но...
- Не только ты, мы все не такие уж храбрецы, - не дал договорить боцман. - Мы бы лучше на свадьбе гуляли, чем зайцами бегать от бомб. Но раз надо... Раз надо, так будь мужчиной, умей держать себя. Вот хитрость в чем заключается...
Боцман ещё долго бы поучал матросов, но ему помешал помощник командира, который доложил мне об окончаний обеда и готовности корабля к всплытию.
Оторвавшись от грунта, мы медленно пошли вверх, постепенно уменьшая глубину погружения и удифферентовывая подводную лодку.
Наконец приборы показали перископную глубину, и я смог поднять на поверхность долгие часы находившийся в бездействии перископ.
Ясный, безоблачный летний день был на исходе. Солнце висело над низменным молдавским побережьем. Лежал глубокий штиль, но поверхность моря рябило легким дуновением вечернего ветерка.
При предварительном осмотре не было замечено ничего. Но едва переведя окуляр перископа на "увеличение", я сразу обнаружил прямо по корме два небольших буйка с яркими бело-красными вертикальными полосами. Буи показывались в небольшом расстоянии друг от друга и по внешнему виду были совершенно одинаковыми. "Наша могила", - мелькнула мысль. Около буйков плавало множество мелких обломков деревянных предметов, пробки и еще чего-то. По всей вероятности, катера попали своими глубинными бомбами в один из утопленных транспортов, которыми этот район был усеян довольно густо. На поверхность поднялись обломки, и признаки гибели подводной лодки были налицо.
- Курс к месту потопления транспорта триста тридцать шесть градусов! - доложил штурман.
- Лево на борт! - скомандовал я, получив рапорт штурмана. - Ложиться на триста тридцать шесть градусов! Подвахтенным идти отдыхать!
Часть людей ушла с боевых постов, передав свои обязанности остающимся на вахте.
На курсе триста тридцать шесть градусов мы проходили мимо полосатых буйков. Я дал взглянуть на них по очереди помощнику командира, боцману и матросу Трапезникову. Все они согласились со мной.
- Горе-топильщики! Кишка тонка! - заметил по адресу катеров Трапезников.
- Опять бахвальство! - обрезал Халиллев. - Они топильщики такие, что ты целый день был бледный, как моя бабушка после смерти. А сейчас ты храбрец. Ишь ты какой! Иди спать!
Трапезников, повинуясь приказанию, ушел из центрального поста.
- Не слишком ли много вы ругаете своего... парня? - едва не вырвалось у меня - Младшего сына. - Он матрос исправный.
- Парень хороший, - боцман говорил о Трапезникове чуть ли не с отцовской нежностью. - Я еще вышибу из него кое-какую дурь, вот увидите, какой он будет. У него еще много детской дури, а так он лучше всех... Во всяком случае, очень хороший матрос.
Прямо по носу на фоне низменного берега начал вырисовываться силуэт транспорта. У нас не оставалось торпедного боезапаса, и новое обнаружение судов врага не могло вызвать никакого чувства, кроме досады и сожаления. Но недолго нам пришлось сокрушаться. С уменьшением расстояния мы убедились, что транспорт не движется, а стоит на месте без хода. Еще через несколько минут перед нами была полностью разгаданная картина. Мы имеем дело с вражеским транспортом, который торпедировали утром. Он лежал у самого берега на мели. Вся кормовая его часть была либо под водой, и ее не было видно, либо оторвана взрывом торпеды. Носовая часть, мостик и надстройка были над водой. Из накренившейся к берегу трубы шел едва заметный парок. У борта с нашей стороны стояли малый морской буксир и разъездной катер. Они, видимо, были заняты спасением людей и имущества. Обстановка казалась благоприятной для нас. Преследование нам не угрожало, и я решил показать результаты нашей утренней атаки экипажу.
Взглянуть хотя бы мельком на результаты своих боевых действий чрезвычайно интересно, но удается очень редко и далеко не всем подводникам. Поэтому каждый, подходя к перископу, испытывал радостное волнение.
- Голодные. Обед так и не доварили! - заявил без тени улыбки кок, оторвавшись от окуляра. - Из трубы дым все идет...
- Ты думаешь, трубы на кораблях из камбузов, что ли, идут? - с ехидцей спросил Трапезников.
- Лучше бы они шли именно из камбузов... - многозначительно ответил кок и ушел.
- Да, эта атака не по луне! Здорово! Но плохо, что второй транспорт все же ушел! - как бы про себя заявил матрос Викентьев, прильнув к окуляру перископа, от которого, казалось, его не оторвешь.
- Не уйдет! - возразил Каркоцкий, стоявший в очереди следующим. - Другие лодки его встретят. Мы же не одни в море. Им тоже надо над чем-то поработать...
Каркоцкий был прав. Рядом с нами боевую позицию занимала подводная лодка "Гвардейка" под командованием бесстрашного Владимира Прокофьевича. Путь вражеских кораблей лежал через ее район. И надо было полагать, что транспорт, уцелевший в конвое после нашей атаки, окажется очередной жертвой "Гвардейки".
Зашло солнце, перистые облака красными маяками опоясали западную часть небосвода.
Мы всплыли.
Черная опасность
На море бушевал шторм. Волны обрушивались на "Малютку". Если бы кто-нибудь наблюдал за ней с воздуха, ему, вероятно, показалось бы, что подводная лодка, встречаясь с темными горами волн, умышленно подныривала под них.
С мостика же чудилось, что гребни свинцово-темных волн врезались в небеса и грозно неслись над черными облаками.
- Держись за поручень! - послышался тревожный голос вахтенного офицера. - Держись!
Второй сигнальщик, матрос Мисник, увлекаемый волной за борт, застрял в ограждении мостика. За его правую ногу вцепился Косик и со всех сил тянул матроса назад. Мисник беспомощно повис в воздухе. Усилия одного человека были явно недостаточны для его опасения. Подскочив к месту происшествия, я уцепился за вторую ногу матроса, и до следующей волны нам удалось выволочить подводника под козырек рубки.
- Оказать помощь! - приказал я. - Штурмана на мостик!
Мы шли на боевую позицию, в "Севастопольский лабиринт". Так именовался минированный район, прилегавший к Севастополю.
В десяти-двенадцати милях от города проходила внутренняя кромка минного поля, которое полукругом опоясывало все побережье от Евпаторийского залива до мыса Сарыч.
Но внутренний район тоже не был чист. Кроме специальных противолодочных заграждений, в нем имелись поставленные еще до оккупации и при оставлении Севастополя минные банки. Никто не знал сколько-нибудь точно их местонахождение и количество.
Поэтому район Севастополя! считался очень опасным для подводного плавания.
По условиям обстановки "Малютке" надлежало подойти к заданной точке в южной части позиции. Чрезвычайно редкая в такое время года на Черном море штормовая погода, существенно влиявшая на скорость движения, не входила в наши первоначальные расчеты. Время на переход было ограничено, и штормовать длительно в подводном положении мы не могли. С другой стороны, личному составу перед занятием боевой позиции надо было хоть немного отдохнуть. Многие подводники были обессилены длительной качкой.
- Успеем ли подойти к точке, если сейчас погрузиться? Рассчитайте! - закричал я штурману, не зная, слышит он меня сквозь вой ветра и воды или нет.
- Успеем! - отвечал он, вцепившись за стойку пулемета, - Только запас маленький... полчаса всего!
- Будем погружаться! - объявил я и слегка подтолкнул его в плечо, указывая этим, что надо идти вниз.
Когда глубиномер центрального поста показал сорок метров, качка почти прекратилась. Лодку кренило всего по нескольку градусов на борт. Люди принялись приводить себя в порядок. Выжимали мокрую одежду, чистились, мылись. Те, кто во время качки ел мало или совсем не ел, потянулись на камбуз за пищей.