Чехов без глянца - Павел Фокин

Б К 3 Г Л Я Н Ц А

ПРОЕКТ ПАВЛА ФОКИНА

БЕЗ ГЛЯНЦА

ПРОЕКТ ПАВЛА ФОКИНА

санкт-петербург nj да rtJfkCTio

амфора 2009

УДК

ББК 8 4 (2Рос-Рус)6 Ч 5 6

Защиту инт&ъ\птуа.1ъм0и собственности и прав издательской группы -Амфора" осуществ.хяет юридическая канпания • Усков и Партнеры-

Ч 56 Чехов без глянца ; [сост., вступ. ст. П. Фокина]. - CII6.: Амфора. ТИД Амфора, 2009. - 510 с. - (Серия "Без глянца").

ISBN 978-5-367-01214-9

Чехов - одна из тех фигур в истории культуры, которая все­гда вызывает неподдельный интерес. Каким же был человек, сделавший так много для [легкого образа и русского слова? Что им двигало, к чему он стремился? Почему соединил собой два столь разных века? Ответы на эти вопросы и содержатся в сви­детельствах современников. Часть воспоминаний приводится десятилетия спустя после их написания.

УДК 88"

ББК 8.|<* Рос-РусЛ

€> Фокин П., составление,

вступительная статья. 2009 © Оформление.

ISBN 97^5"5®7" 4"9 ЗАО ТИД "Амфора", 2009

Памяти

Тамары Львовны Вульфович с благодарностью

Собиратель осколков

..Любимое мое занятие - собирать то, что не нужно (листки, солому и проч.), и делать бесполезное.

А. П. Чехов.

Из письма Я. С. Мизиноеой

Жизнь Чехова соткана из противоречий.

Великий жизнелюб, он был обречен угасать года­ми в изнурительной болезни, сведшей его в прежде­временную могилу.

Его популярность среди читателей была исключи­тельной, критика же долгое время не хотела призна­вать в нем серьезного таланта.

Мечтал написать роман - и всю жизнь сочинял рассказы и повести.

К театру относился с нескрываемым скепсисом, но стал выдающимся драматургом.

Трудоголик, он более всего на свете любил празд­ность.

Вокруг него непрестанно клубились компании, за­водить которые он был большой охотник, впрочем, держался в них особняком, постоянно покидая об­щество и уединяясь в кабинете.

Говорил "живо, хотя бесстрастно, без какого бы то ни было лирического волнения, но все же не су­хо" (ф. ф филлер "Из дневника").

Смеялся до слез. 7

Смешил с серьезным видом.

На его розыгрыши и прозвища никто не обижался.

Зарабатывал много, однако так никогда и не об­рел материальной стабильности.

Совершил путешествие вокруг света, одолел Си­бирь, Дальний Восток, Тихий и Индийский океаны, поднялся на Везувий и исследовал парижское дно, чтобы через год на несколько лет осесть в деревне, "где всё в миниатюре".

Рассчитывал обрести в ней покой для уединенно­го творчества, но очень скоро превратился в уездно­го доктора, к тому же еще случилась эпидемия холе­ры, которая потребовала ежедневных разъездов и неус танных хлопот.

Лечил неохотно, но эффективно.

Прекрасно зная все последствия своей болезни, за врачебной помощью обращался только по при­нуждению.

Проницательные глаза поразила близорукость.

Понимал толк в еде, здоровье же требовало дие­ты. Даже от любимых сигар пришлось отказаться.

Увлечение рыбной ловлей не отменяло интереса к рулетке.

Жаждал высокой любви, не протекая в то же вре­мя мимо ни одной милой дамочки, да и платными услуга м и н е б резго вал.

С женой предполагал жить раздельно, а когда на­конец связал себя узами брака, тяготился постоян­ными разлуками.

Парадоксы чеховской судьбы и личности можно продол­жать и множить.

Он родился в Таганроге, на самой окраине Рос­сии - в городе, который мог стать столицей им­перии.

8 Он вырос между морем и степью.

Смышленый и любознательный, с замечательной памятью и вниманием, в гимназии особыми успеха­ми не отличался.

Выходец из низкого сословия, поражал всех бла­городством и подлинным аристократизмом.

"Происходя из крестьян, Чехов не слишком ува­жал народ, он видел насквозь и достоинства его. и грехи" (М. О. Меньшиков).

Демократ по духу и образу жизни - революционе­ров не поддерживал, более того, сотрудничал с кон­сервативным "Новым временем", а "'марксистом" называл себя только в шутку, в честь книгоиздателя Маркса, от которого получил капитал за права на со­брание сочинений.

Прекрасно знал церковную службу, жития святых, быт и нравы клира, уважал священников, посещал монастыри - колокольный звон пробуждал в нем ра­дость и умиление, - тем не менее склонен был к ате­изму и материализму.

Его интересовали кладбища и цирк с "клоунами, в ко­торых он видел настоящих комиков" (А. С. Суворин).

Его притягивала кипучая жизнь Петербурга и Моск­вы, а он томился в захолустной Ялте.

Любил Россию и восхищался Европой.

Иностранным языкам обучен был плохо: читал, но говорил с трудом, тем не менее предсмертные слова произнес по-немецки.

Вот уж поистине в ком, говоря словами Достоевского, "Противоречия вместе живут"!

Однако главный парадокс личности Чехова в том, что, вопреки всему сказанному, в нем не было ничего героев Достоевского - никакой двойственности, разделенности, никакого надрыва и излома. В эпоху "Братьев Карамазовых" он жил размеренной, дея­тельной и трезвой жизнью. Не спорил, не умствовал, 9

не изливал душу. Лечил крестьян, строил для их детей школы, организовывал библиотеки, сажал сады, вы­ращивал цветы и баклажаны.

Ткань бытия Чехова была столь плотной и проч­ной, что противоречия, свойственные каждому че­ловеку, не могли не то чтобы порвать, но и просто надорвать ее. Края, и даже крайности, не конфлик­товали между собой, связанные многочисленными нитями с основой - практичной и надежной.

Зинаида Гиппиус не без уважительности писала о феномене личности Чехова: "Слово же "нормаль­ный" - точно для Чехова придумано. У него и наруж­ность "нормальная"... Нормальный провинциальный доктор, с нормальной степенью образования и куль­турности, он соответственно жил, соответственно лю­бил, соот ветс твенно прекрасному дару своему - пи­сал. Имел тонкую наблюдательность в своем преде­ле - и грубоватые манеры, что тоже было нормально.

Даже болезнь его была какая-то "нормальная", и никто себе не представит, чтобы Чехов, как Досто­евский или князь Мышкин, повалился перед невес­той в припадке "священной" эпилепсии, опрокинув дорогую вазу. Или - как Гоголь, постился бы десять дней, сжег "Чайку", "Вишневый сад", "Трех сестер", и лишь потом - умер".

Своей "нормальностью" он поражал и притяги­вал. Удивлял и озадачивал. "В Чехове было что-то новое, как будто совсем из другой жизни, из другой атмосферы", - писал Суворин. Он словно бы выпа­дал из специфической русской жизни. "Глядя на Че­хова, я часто думал: вот какими будут русские, когда они окончательно сделаются европейцами", - при­знавался Меньшиков.

И хотя внешне Чехов напоминал "русского мило­видного парня, какие повсюду встречаются в зажиточ­ных крестьянских семьях" (Г1. А. Сергеенко), по харак­теру и типу поведения он ближе к "немцу". Семейное

предание гласило, что Чеховы - обрусевшие выходцы из Богемии. Пусть всерьез эту версию никто не прини­мал, она удивительным образом сказалась в судьбе пи­сателя. Во всяком случае знаменитая чеховская скрыт­ность, его неизменное спокойствие и самообладание, деликатность, точность и аккуратность, склонность к систематизации и каталогизации, пристрастие к сло­варям и справочникам, неустанный практический ттте- рес к жизни, ирония и скепсис, материализм, хозяй­ская жилка и расчет, наконец, его жизнерадостность, горячая любовь к России, русской водке и пирогам - все это скорее свойственно русским инородцам, чем коренным русакам.

Вот и собрание своих сочинений он доверил пи­терскому немцу Марксу, а не Суворину, с которым дру­жил много лет, у которого постоянно печатался и ко­торого искренне любил, потому что "Маркс издает великолепно. Это будет солидное издание, а не мизе­рабельное" (письмо М. П. Чеховой 27 января 1899).

Даже в том, что он умер в Германии есть какая-то "фрейдовская" проговорка судьбы.

Чехов - единственный русский классик, не напи­савший ни одного романа. А ведь одно время так хо­тел! С самого начала писательской карьеры мечтал об этом. Только об этом. Примечательно, что первая по­явившаяся в печати юмореска (подписанная еще даже не "Чехонте", а просто "Антоша") называлась "Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. д.". Многоопытный читатель, он уже тогда знал "формулу романа".

Впрочем, в первое время было не до того. Обстоя­тельства жизни побуждали писать много и коротко. Приходилось сочинять чуть ли не каждый день - шут­ки, анекдоты, сценки, разную юмористическую мс- очь, обслуживая ради денег десятки неиритязатель- 11

ных еженедельников и газет вроде "Стрекозы", "Бу­дильника", "Зрителя", "Осколков"... Чехов рассказы­вал Суворину, что "один из своих рассказов написал в купальне, лежа на полу, карандашом, положил в кон­верт и бросил в почтовый ящик". Нет сомнений, что таких "творческих историй" за плечами "Антоши Че- хонте" были сотни.

В 1886 году появилась первая значимая книга Чехо­ва - сборник "Пестрые рассказы": 87 текстов самого разного содержания. Это всё были литературные опу­сы "Антоши Чехонте" (его имя значилось на облож­ке), смешные и забавные, но сама книга выглядела весьма внушительно. Озадаченный рецензент писал: ""Пестрые рассказы" появились в виде тяжеловесного тома в восьмую долю листа большого формата, точь-в- точь исторические монографии или какая-нибудь ака­демическая работа. Просто страшно в руки взять та­кой томище, а пробежавши два-три рассказца, не зна­ешь, куда деваться с огромною книжищей, - в карман не лезет, в дорожную сумку не впихаешь..." Какая иро­ния судьбы! Впрочем, как и повод для удовлетворения авторского самолюбия будущего романиста - не без гордости подписал сам себе один из экземпляров: "Ува­жаемом)' Антон)- Павловичу Чехову от автора".

В 1888 году Чехов получил Пушкинскую премию, но все равно не чувствовал себя полноценным писате­лем. Без романа-то! С задором писал Суворину: "Если опять говорить по совести, то я еще не начинал своей литерат<урной> деятельности, хотя и получил пре­мию. У меня в голове томятся сюжеты для пяти пове­стей и двух романов. Один из романов задуман уже давно, так что некоторые из действующих лиц уже устарели, не успев бьггь написаны. В голове у меня целая армия людей, просящихся наружу и ждущих команды. Все, что я писал до сих пор, ерунда в сравне­нии с тем. что я хотел бы написать и что писал бы 12 с восторгом".

Почти полтора года Чехов пытается писать роман, то с энтузиазмом, то остывая и отступаясь. В марте 1889-го Чехов отчитывается Суворину: "Я пишу ро­ман!! Пишу, пишу, и конца не видать моему писанмо. Начал его, т. е. роман, сначала, сильно исправив и со­кратив то, что уже было написано. Очертил уже ясно девять физиономий. Какая интрига! Назвал я его так: "Рассказы из жизни моих друзей", и нишу его в форме отдельных законченных рассказов, тесно связанных между собою общностью интриги, идеи и действую­щих лиц. У каждого рассказа особое заглавие. Не ду­майте, что роман будет состоять из клочьев. Нет, он будет настоящий роман, целое тело, где каждое лицо будет органически необходимо".

По весне даже показалось, что финал близок. "В но­ябре привезу в Питер продавать свой роман", - пишет он 14 мая А. Н. Плещееву и добавляет: "Продам и уеду за границ)', где, а 1а Худеков, задам банкет Лиге патрио­тов и угощу завтраком дон Карлоса, о чем, конечно, бу­дет в газетах специальная телеграмма". Но уже летом энтузиазм Чехова сникает, а потом и вовсе сходит на нет. Более серьезных попыток писать роман Чехов уже не предпринимал.

"Широкая рама как будто ему не давалась, и он бро­сал начатые главы, - вспоминал Суворин. - Одно вре­мя он все хотел взять форму "Мертвых душ", то есть поставить своего героя в положение Чичикова, кото­рый разъезжает по России и знакомится с ее предста­вителями. Несколько раз он развивал предо мною ши­рокую тему романа с полуфантастическим героем, ко­торый живет целый век и участвует во всех событиях XIX столетия". Но замыслы так и остались втуне.

Не состоялась и диссертация, которая тоже была задумана с размахом: "Врачебное дело в России".

В поисках эпоса Чехов предпринял кругосветное пу­тешествие через Сахалин и Цейлон - земные вопло­щения ада и рая. Он преодолел тысячи верст, повидал тысячи лиц. вобрал в свою душу тысячи людских судеб. Покидая Сахалин, Чехов писал Суворину: "...Я имел терпение сделать перепись всего сахалинского населе­ния. Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым; употреблял я при переписи кар­точную систему, и мною уже записано около десяти ты­сяч человек каторжных и поселенцев. Другими слова­ми, на Сахалине нет ни одного каторжного или посе­ленца, который не разговаривал бы со мной". Он совершил самый настоящий подвиг и сам стал героем эпоса. А роман не давался.

По итогам поездки написал пространный очерк "Остров Сахалин". Вложил в него всю душу. 'Грудился несколько лет. Тщательно, терпеливо, с бережной от­ветственностью. Хотел создать нечто, подобное той картине, которая поразила его воображение в Ве­неции, куда он поехал вскоре после возвращения из далекого странствия. Там. среди непрерывного кар­навала красок, света и музыки, в одном из музейных залов, он вдруг оказался перед грандиозным и мучи­тельным творением выдающегося венецианского жи­вописца эпохи Возрождения Витторе Карпаччо - картиной "Распятие и умерщвление десяти тысяч душ на горе Арарат" (1515). В основе ее сюжета - ис­тория из первых времен христианства. Многофигур­ная композиция представляет собой энциклопедию человеческих страданий и мук. Несмотря на оби­лие персонажей, на картине отсутствует "массовка", все эпизоды индивидуализированы, каждый мученик предстает в полноте своей личной трагедии. Карпач­чо, мастер живописного рассказа, на исходе творчес­кой карьеры создал произведение, в котором нашел выразительную форму эпического обобщения. Точно сам Бог послал Чехову эту встречу с великим масте­ром - в помощь и наставление. Но, когда "Остров Са­халин" вышел из печати, один из друзей Чехова, дви­жимый самыми добрыми и искренними намерения­ми, очень серьезно, без каких либо шуток, предложил представить ее в ученый совет университета в качест­ве диссертации!

Вряд ли причина неуспеха Чехова-романиста кроет ся только в особенностях его писательского дара, как считают некоторые исследователи. Чуткий и честный художник, сделавший все мыслимое и немыслимое для реализации своего предназначения, он явился в тот ис­торический час России, когда плоть ее социального мира стремительно дробилась на осколки частных дел и индивидуальных поступков, когда у ее граждан, утра­тивших регламент прежних практик рабовладельчес­кого строя, с тал формироваться новый опыт личной жизни, когда масштаб гражданской ответственности стал измеряться не былинными мерками, а пунктами судебного кодекса. Устав сменял устои - нормы кор­ректировали традицию. Роман русской жизни распа­дался на отдельные эпизоды. Чтобы жить дальше, рас­ти и развиваться, нужно было внимательно вглядеться в происходящее, уловить суть событий, рассмотреть все детали и подробности, найти нужные слова. Этот труд и принял на себя Чехов.

Отрекшись от заветной участи романиста, он пи­сал небольшие истории, брал сюжеты порой совсем незначительные, изображал людей отнюдь не выда­ющихся, в пьесах выводил на подмостки персона­жей драматургически недееспособных, точно по ошибке переступивших рампу и расположившихся по рассеянности на сцене, а не в зрительном зале или даже за стойкой буфета. С тихой, добродушной, но и слегка отстраненной улыбкой, писал о дворни­ках, становых, профессорах, дачниках, дамах с со­бачками и без, "попрыгуньях", "ду шечках", уездных лекарях и учителях, талантах и поклонниках - ° жизни заурядной, банальной, скучной. Перебирал Мелочи русской повседневности, описывая, фик- руя, наблюдая, словно заполняя одну "историю болезни" за другой - по-врачебному профессиональ­но и кратко.

Работая как бы "скрытой камерой", заставая сво­их современников в самых неожиданных местах, заделами обыденными и не предназначенными для посторонних глаз, со словами и мыслями, лишенны­ми гражданского величия и даже простой общест­венной значимости, без маски приличия и грима со­циальности, Чехов создал масштабную панораму русского мира в период "смены вех" и внутреннего переустройства. "Бесчисленные рассказы его толь­ко кажутся отдельными; вместе взятые, они сливают­ся в широкую и живую картину, в самодвижение рус­ской жизни, как она есть", - писал в некрологе Меньшиков.

Целостность личности Чехова связала воедино и весь созданный им мир его "пестрых рассказов". В этих непритязательных на первый взгляд произве­дениях он более чем в каком-либо романе запечатлел российскую действительность конца XIX века во всей ее полноте и многообразии, в деталях точных и кон­кретных, в ситуациях характерных и жизненных, в обстоятельствах реального исторического времени. Его "собранье пестрых глав" стало новой редакцией "энциклопедии русской жизни". Без глянца.

В тридцати, как оказалось, томах.

Павел Фокин

личность

Облик

Иван Алексеевич Бунин (1870-1953),поэт, прозаик, мемуарист, лауреат Нобелевской премии по литера­туре:

У Чехова каждый год менялось лицо.

Петр Алексеевич Сергеенко (1854-1930),беллет­рист и публицист, одноклассник Чехова по таганрог­ской гимназии: