Была весна. Мы вместе с Левитаном шли из школы, с Мясницкой, - после третьего, последнего, экзамена по живописи, на котором получили серебряные медали: я - за рисунок, Левитан - за живопись... Когда мы вошли в гостиницу, Левитан сказал мне: - Зайдем к Антоше (то есть Чехову)...
В номере Антона Павловича было сильно накурено, на столе стоял самовар. Тут же были калачи, колбаса, пиво. Диван был завален листами, тетрадями лекций. - Антон Павлович готовился к выпускным экзаменам в университете, на врача. Он сидел на краю дивана. На нем была серая куртка, в то время много студентов ходили в таких куртках. Кроме него, в номере были незнакомые нам молодые люди - студенты. Студенты горячо говорили, спорили, пили чай, пиво и ели колбасу. Антон Павлович сидел и молчал, лишь изредка отвечая на обращаемые к нему вопросы. <...>
Был весенний, солнечный день... Левитан и я звали Антона Павловича пойти в Сокольники. Мы сказали о полученных нами медалях. Один из присутствовавших студентов спросил:
- Что же, на шее будете носить? Как швейцары? Ему отве тил Левитан:
- Нет, их не носят... Это просто так... Дается в знак отличия при окончании школы...
- Как на выставках собаки получают... - прибавил друтой студент.
Студенты были другие, чем Антон Павлович. Они были большие спорщики и в какой-то своеобразной оппозиции ко всему.
- Если у вас нет убеждений, - говорил один студент, обращаясь к Чехову, - то вы не можете быть писателем...
- Нельзя же говорить, что у меня нет убеждений, - говорил другой, - я даже не понимаю, как это можно не иметь убеждений.
- У меня нет убеждений, - отвечал Антон Павлович.
- Вы говорите, что вы человек без убеждений... Как же можно написать произведение без идеи? У вас нет идей?..
- Нет ни идей, ни убеждений... - ответил Чехов. Странно спорили эти студенты. Они были, очевидно, недовольны Антоном 11авловичем. Было видно, что он не отвечал какой-то дидактике их направления, их идейному и поучительному толку. Они хотели управлять, поучать, руководить, влиять. Они знали все - все понимали. А Антону Павловичу все это, видимо, было очень скучно.
- Кому нужны ваши рассказы?.. К чему они ведут? В них нет ни оппозиции, ни идеи... Вы не нужны "Русским ведомостям", например. Да, развлечение и только...
- И только, - ответил Антон Павлович.
- А почему вы, позвольте вас спросить, подписываетесь Чехонте?.. К чему такой китайский псевдоним?..
Чехов засмеялся.
- А потому, - продолжал студент, - что когда вы будете доктором медицины, то вам будет совестно за то, что вы писали без идеи и без протеста...
- Вы правы... - отвечал Чехов, продолжая смеяться. И прибавил:
- Поедемте-ка в Сокольники... Прекрасный день... Там уже цветут фиалки... Воздух, весна.
И мы отправились в Сокольники.
Будни и праздники Антоши Чехонте
Михаил Павлович Чехов:
Ьрат Антон получал свою стипендию из Таганрога не ежемесячно, а по третям, сразу по сто рублей. Это не облегчало его стесненных обстоятельств, так как полученной суммой сразу же погашались долги, нужно было купить пальто, внести плату в универси тет и так далее, и на другой день на руках не оставалось ничего. Я помню, как он в первый раз получил такую сумму и накупил разных юмористических журналов, в числе которых была и "Стрекоза"". Затем он что-то написал туда и стал покупать "Стрекозу" у газетчика уже каждую неделю, с нетерпением ожидая в "Почтовом ящике" этого журнала ответа на свое письмо. Это было зимой, и я помню, как озябшими пальцами Антон перелистывал купленный им по дороге из университета номер этого журнала. Наконец появился ответ: "Совсем не дурно, благословляем и на дальнейшее сподвижничество". Затем, в марте 1880 года, в № ю "Стрекозы" появилось в печати первое произведение Антона Чехова, и с тех пор началась его непрерывная литературная деятельность. Произведение его называлось в рукописи "11исьмо к ученому соседу" и представляло собою в письменной форме тот ма териал, 2 21
с которым он выступал по вечерам у нас в семье, когда приходили гости и он представлял перед ними захудалого профессора, читавшего перед публикой лекцию о своих открытиях. Это появление в печати первой статьи брата Антона было большой радостью в нашей семье. <...>
После "Стрекозы" Антон Павлович перешел сотрудничать в "Зритель". История этого перехода такова. Пока Антон Павлович работал в "Стрекозе", старший мой брат, Александр, пописывал в "Будильнике", где появился один из его рассказов - "Карл и Эмилия", обративший на себя внимание. Между тем редакция "Стрекозы" стала то и дело возвращать брату Антону его статьи обратно с ехидными ответами в "Почтовом ящике", и, после того как он поместил в ней около десятка статеек, тот же "Почтовый ящик" "Стрекозы" переполнил чашу терпения брата следующим ответом: "Не расцвев, увядаете. Очень жаль. Нельзя ведь писать без критического отношения к делу". Антон обиделся и стал искать себе другой журнал. К "Будильнику" и "Развлечению" он тогда относился недоверчиво, а подходящего органа не находилось. Если не ошибаюсь в хронологии, то как раз в это время группа московских писателей затеяла издавать литературный сборник "Бес", к участию в котором пригласили Антона и в качестве художника - Николая. Вместе с другим художником. А. С. Яновым, Николай с азартом принялся за иллюстрации, Антон же собирался написать туда кое-что, да так и не собрался. "Бес" вышел без его материала. Брат Антон остался без заработка, но его вскоре выручил "Зритель". Как потом оказалось, журнал этот стал специально "чеховским", так как в нем все литературно-художе ственное производство целиком перешло в руки сразу троих моих братьев - Александра, Антона 222 и Николая, причем Александр, кроме того, стал еще
заведовать в "Зрителе" секретарской частью. Помещался этот журнал на Страстном бульваре, в доме Васильева, недалеко от Тверской. <...> Редакция "Зрителя" была более похожа на клуб, чем на редакцию. Сюда, как к себе домой, сходились каждый день ее члены, хохотали, курили, рассказывали анекдоты, ровно ничего не делали и засиживались до глубокой ночи. <...>
Бра г Николай с азартом и увлечением принялся за иллюстрации к "Зрителю". Он нарисовал заглавную виньетку для журнала и массу рисунков и заставок, но первый номер вышел бледный в литературном отношении и успеха не имел. Брат Антон начал свое сотрудничество только с № 5 статейкой "Темпераменты", затем журнал целиком перешел иод власть моих братьев. Николай рисовал буквально с утра и до вечера; Давыдов портил его рисунки гоже с утра и до вечера, причем приходилось их перерисовывать вновь; Антон писал не скупясь, но журнал не шел, его трудно было выпускать по три раза в неделю, он стал запаздывать и, наконец, потерял доверие у публики. Дело погибало, и, чтобы хоть сколько-нибудь скраси ть положение, Давыдов напечатал сообщение, что у художника Н. П. Чехова заболели глаза, что он почти ослеп и по этому поводу выход журнала в свет временно приостанавливается. Подписчики ответили рядом писем, что они желают художнику скорейшего выздоровления, но что из этого вовсе не следует, чтобы редакция могла воспользоваться их деньгами, далеко не удовлетворив их журналом. <...>
Выход в свет "Зрителя" подтянул и другие московские журналы. Так, "Будильник", испугавшись конкуренции, стал печатать обложку золотой краской. После кончины "Зрителя" мои братья Антон и Николай перешли работать луда. Впрочем, сколько помню, брат Антон сотрудничал в "Зрителе" всего 223
только один год, и, когда этот журнал потом возобновился, он уже больше в нем не участвовал.
Петр Алексеевич Сергеенко:
Кроме ".Антоши Чехонте" у Чехова было множество других псевдонимов; ему приходилось в студенческие годы писать в разных журналах и различного рода заметки. И тогда было не так, как теперь. Тогда подписываться своим полным именем значило признавать свой труд серьезным и косвенно как бы претендовать на бессмертие. Чехов же слишком был скромен, чтобы придавать своим юношеским работам серьезное значение. К тому же он и сам не мог припомнить всех своих псевдонимов и всех своих работ. Будучи студентом, он писал очень много, "каждый вечер по очерку".
Владимир Алексеевич Гиляровский:
Первые годы в Москве Чеховы жили бедно. Отец служил приказчиком у галантерейщика Гаврилова, Михаил Павлович и Мария Павловна учились еще в гимназии. Мы с женой часто бывали тогда у Чеховых, - они жили в маленькой квартире в 1оловином переулке, на Сретенке. Веселые это были вечера! Все, начиная с ужина, на который подавался почти всегда знаменитый таганрогский картофельный салат с зеленым луком и маслинами, выглядело очень скромно, ни карт, ни танцев никогда не бывало, но все было проникнуто какой-то особой теплотой, сердечностью и радушием. Чуть что похвалишь - на дорогу обязательно завернут в пакет, и отказываться нельзя.
Иван Леонтьевич Щеглов:
Многим московским питомцам "Эрмитажа" и Тесто- ва (ресторан и трактир. - Сост.), вероятно, покажет- 2 24 ся ересью, если я отмечу здесь, что нигде и никогда
так вкусно не едал и не пивал, как за столом у Чеховых, по крайней мере так весело и аппетитно. <...> После ужина Николай Павлович играл на рояли; потом что-то пели хором, чемуго оглушительно громко смеялись - и. в заключение, молодежь, возбужденная чудною лунною ночью, потащила меня, как приезжего гостя, шататься по стогнам первопрестольной. Антона Чехова тоже очень соблазняла прогулка, но у него на плечах была какая-то срочная работа... и он остался. Уходя, я видел, как он уселся за письменный стол, как-то по-стариковски сгорбившись, и снова взялся за перо.
Да. немало тяжести лежало тогда на плечах бедного Антона! Можно сказать, весь дом Чеховых в то время держался на одном Антоне. И нужду же пережил он в начале своей писательской деятельности - боже упаси!
Владимир Алексеевич Гиляровский:
Мы с Антоном работали в те времена почти во всех иллюстрированных изданиях: "Свет и тени", "Мирском толке", "Развлечении", "Будильнике", "Москве", "Зрителе", "Стрекозе", "Осколках", "Сверчке". По вечерам часто собиралась у Чеховых небольшая кучка жизнерадостных людей: его семейные, юноша-виолончелист Семашко, художники, мой товарищ по сцене Вася Григорьев, когда великим постом приезжал в Москву на обычный актерский съезд. Мы все любили его пение и интересные рассказы, и Антоша нередко записывал его меткие словечки, а раз даже записал целый рассказ о случае в Тамбове, о собаке, попавшей в цирк. Это и послужило темой для " Каштан ки".
Николай Дмитриевич Телешов:
Несмотря на молчание критики, читатели живо интересовались молодым писателем и сумели верно
8 Мг1950
понять Чехова и оценить сами, без посторонней помощи.
С рассказами Чехова, так называемыми "Пестрыми рассказами", мне пришлось познакомиться довольно рано, почти в самом начале литературных выступлений Антона Павловича, когда он писал под разными веселыми псевдонимами в "Стрекозе", в "Осколках", в "Будильнике". Потом на моей памяти, на моих глазах, так сказать, он начал переходить от юмористических мелочей к серьезным художественным произведениям. В то время он был известен все еще по-прежнему - как Чехонте, автор коротеньких веселых рассказцев. И слышать о нем приходилось не что-нибудь существенное и серьезное, а больше пустячки да анекдотики, вроде того, например, будто Чехов, нуждаясь постоянно в веселых сюжетах и разных смешных положениях для героев, которых требовалось ему всегда множество, объявил дома, что станет платить за каждую выдумку смешного положения по десять копеек, а за полный сюжет для рассказа по двадцать копеек, или по двугривенному, как тогда говорилось. И один из братьев сделался будто бы усердным его поставщиком. Или рассказывалась такая история: в доме, где жили Чеховы, бельэтаж отдавался под балы и свадьбы, поэтому' нередко в квартиру нижнего этажа сквозь потолок доносились звуки вальса, кадрили с галопом, польки-мазурки с назойливым топотом. Чеховская молодежь, если бывали все в духе, начинала шумно изображать из себя приглашенных гостей и весело танцевать под чужую музыку, на чужом пи ру. Не отсюда ли вышел впоследствии известны!! рассказ "Свадьба" и затем водевиль на ту же тему?.
Михаил Павлович Чехов:
"Сказкам Мельпомены", изданным в 1884 году, ка" говори тся, не повезло. Она была напечатана вти
пографии А. А. Левенсона в долг, с тем чтобы все расходы по ее печатанию были погашены в первую голову из ближайшей выручки за книжку. Но не пришлось выручать даже и этих расходов, и вот по какой причине: владельцы книжных магазинов, которым "Сказки Мельпомены" были сданы на комиссию, вообразили, что это не театральные рассказы, а детские сказки, и положили ее у себя в детский отдел. Случались даже и недоразумения. Так, один генерал сделал заведующему книжным магазином "Нового времени" скандал за то, что ему продали такую безнравственную детскую книжку. Что сталось потом со "Сказками Мельпомены", не знал даже и сам автор. Такая же неудача постигла и другую книгу Чехова того времени. Она была уже напечатана, сброшюрована, и только недоставало ей обложки. В эту книгу вошли, между прочим, рассказ "Жены артистов", впоследствии напечатанный в "Сказках Мельпомены", и "Летающие острова". Книжка же была очень мило иллюстрирована братом Николаем. Я не знаю, почему именно она не вышла в свет и вообще какова была ее дальнейшая судьба.
Николай Дмитриевич Телешов:
Тогдашняя критика высокомерно молчала; даже "нововременский" зубоскал Буренин, сотрудник того же издательства, которое выпустило эту книжку, отметил ее появление таким четверостишием:
Белл етристику-то - эх, увы!
Пишут Минские да Чеховы,
Баранцевичи да Альбовы;
11очитаешь - станет жаль Бовы!
<...> Далеко не сразу был он признан влиятельной критикой. Михайловский отозвался о нем холодно и небрежно, а Скабичевский почему-то проро- 227
чил, что Чехов непременно сопьется и умрет иод забором.
Дмитрий Васильевич Григорович (1822-1900), писатель. Письмо Л./7.Чехову, 25 марта 1886г.: Милостивый Государь Антон Павлович, около года тому назад я случайно прочел в "11е- терб<ургской> газете" Ваш рассказ; названия его теперь не припомню, помню только, что меня поразили в нем черты особенной своеобразности, а главное, - замечательная верность, правдивость в изображении действующих лиц и также при описании природы. С тех пор я читал все, что было подписано Чехонте, хотя внутренно сердился на человека, который так еще мало себя ценит, что считает нужным прибегать к псевдониму. Читая Вас, я постоянно советовал Суворину и Буренину следовать моему примеру. Они меня послушали и теперь, вместе со мною, не сомневаются, что у Вас иаспюя- щий талант, - талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколенья. Я не журналист, не издатель; пользоваться Вами я могу, только читая Вас, если я говорю о Вашем таланте, говорю по убеждению. Мне минуло уже 65 ле г, но я сохранил еще столько любви к литературе, с такою горячностью слежу за ее успехом, так радуюсь всегда, когда встречаю в ней что-нибудь живое, даровитое, что не мог, - как видите, - утерпеть и протягиваю Вам обе руки. Но это еще не все, вот что хочу при бавить: по разнообразным свойс твам Вашего песо мнеиного таланта, верному чувству внутреннего анализа, мастерству в описательном роде (метель ночь, местность в "Агафье" и т. д.), чувству плас тичности, где в нескольких строчках является пол пая картина: тучки на угасающей заре: "как пепел tu тгтухающих угольях..." и т. д. - Вы, я уверен, призва 228 ны к тому, чтобы написать несколько превосход
ных истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий. Для этого вот что нужно: уважение к таланту, который дается гак редко. Бросьте срочную работу. Я не знаю Ваших средств, если у Вас их мало, голодайте лучше, как мы в свое время голодали, поберегите Ваши впечатления для труда обдуманного, отделанного, писанного не в один присест, но писанного в счастливые часы внутреннего настроения. Один такой труд будет во сто раз выше оценен сотни прекрасных рассказов, разбросанных в разное время по газетам. Вы сразу возьмете приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики. В основу Ваших рассказов часто взят мотив несколько порнографического оттенка, к чему это? Правдивость, реализм не только не исключают изящества, но выигрывают от последнего. Вы настолько сильно владеете формой и чувством пластики, что нет особой надобности говорить, например, о грязных ногах с вывороченными ногтями и о пупке дьячка. Детали эти ровно ничего не прибавляют к художественной красоте описания, а только портят впечатление в глазах читателя со вкусом. Простите мне великодушно такие замечания, я решился их высказать потому только, что истинно верю в Ваш талант и желаю ему ото всей души полного развития и полного выражения. На днях, - говорили мне, - выходит книга с Вашими рассказами, если она будет под псевдонимом Че-хон-nw, - убедительно прошу Вас телеграфировать издателю, чтобы он поставил на ней настоящее Ваше имя. После последних рассказов в "Нов<ом> врем<ени>" и успеха "Егеря" оно будет иметь больше успеха. Мне приятно было бы иметь удостоверение, что Вы не сердитесь на мои замечания, но принимаете их как следует к сердцу, точно так же, как я пишу Вам неав- 2 29
торитетно, - по простоте старого сердца. Жму Вам дружески руку и желаю Вам всего лучшего!
Антон Павлович Чехов.Письмо Д. В. Григоровичу. Москва, 28 марта 1886 г.:
Ваше письмо, мой добрый, горячо любимый благо- веститель, поразило меня, как молния. Я едва не заплакал, разволновался и теперь чувствую, что оно оставило глубокий след в моей душе. Как Вы приласкали мою молодость, так пусть Бог успокоит Вашу старость, я же не найду ни слов, ни дел. чтобы благодарить Вас. Вы знаете, какими глазами обыкновенные люди глядят на таких избранников, как Вы; можете поэтому судить, что составляет для моего самолюбия Ваше письмо. Оно выше всякого диплома, а для начинающего писателя оно - гонорар за настоящее и будущее. Я как в чаду. Нет у меня сил суди ть, заслужена мной эта высокая награда или нет... Повторяю только, что она меня поразила. Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным. Чтоб быть к себе несправедливым, крайне мнительным и подозрительным, для организма достаточно причин чисто внешнего свойства... А таких причин, как теперь припоминаю, у меня достаточно. Все мои близкие всегда относились снисходительно к моему авторст- ву и не переставали дружески советовать мне не менять настоящее дело на бумагомаранье. У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника. В Москве есть так называемый "литературный кружок": таланты и посредственности всяких возрастов и мастей собираются раз в неделю в кабинете 230 ресторана и прогуливают здесь свои языки. Если