Возле Тауэра собралось много народу. Посмотреть на казнь бывших фаворитов королевы пришли и их бывшие противники, и бывшие друзья. Они смотрели на эшафот с ужасом и облегчением одновременно: ведь подобная участь могла ожидать любого из них.
Из темницы вывели Эссекса. Он с трудом переставлял ноги, хоть и старался гордо держать голову. Все знали, что признание вовсе не отменяло пыток. Граф и сам прекрасно понимал это, отправив в свое время на казнь немало виновных и совершенно безвинных людей. Вскоре на площади появился и граф Саутгемптон. В толпе он тщетно пытался разглядеть Элизабет…
Начали громко зачитывать приговор. В конце было объявлено о том, что королева решила помиловать Саутгемптона, заменив казнь на пожизненное заключение в Тауэре. Среди толпы послышались вздохи облегчения: народ любил свою королеву, и лишнее подтверждение ее доброты и снисходительности им пришлось по душе.
Эссекс бросил последний взгляд на своего друга. "И все-таки Генри повезло", - мелькнуло в его голове. Через мгновение она покатилась по дощатому настилу. Сам Генри не успел даже осознать, что его голова осталась на плечах. Он с ужасом смотрел на тело обезглавленного друга, застыв в печальной скорби, вспоминая годы, проведенные вместе. Он еще не знал, что судьба будет к нему еще более благосклонна, чем это виделось сейчас…
Глава 7
Век расшатался. 1603 год
Они продолжали видеться с Элизабет, но что-то незаметно постепенно исчезло из их отношений. Может, причиной было то, что Генри сидел в Тауэре без всякой надежды оттуда выйти, может, притупились чувства, которые еще несколько лет назад так притягивали их друг к другу.
Но Уильям не мог представить себе теперь жизнь без этих редких свиданий. Только они и заставляли его оставаться в Лондоне. Ему все чаще хотелось вернуться в Стрэтфорд, посидеть дома, просто глядя в окно на сад. Его не раздражало больше мирное течение событий, безыскусность каждого прожитого дня. Писать становилось все труднее.
После исчезновения рукописи сонетов он каждый раз, приезжая в Стрэтфорд, проверял свой сундук - на месте ли первый экземпляр.
- Всплывет в итоге, - был уверен Филд, - тот экземпляр, который напечатали и который исчез после обыска, кто-нибудь снова издаст. Он не мог просто исчезнуть.
- Вот это меня и беспокоит, - Уильям время от времени возвращался мыслями к потерянным бумагам. - Кто издаст? Когда? Мы ничего даже теперь предположить не можем.
- Кто бы ни был твой таинственный соавтор, ты всегда можешь объяснить ему, что произошло. Твоей вины в этом нет.
- Объяснить не смогу, и в этом дело. Поэтому и чувствую ответственность.
Разговоры возникали периодически за ужином или обедом, когда изредка Уильям бывал у Ричарда в гостях. Они не могли не возвращаться к этой теме. Нераскрытая тайна оставалась нераскрытой.
А в Лондоне только и разговоров было о болезни королевы.
- Интересно, что изменится, когда придет новый король? - как-то спросил у Уильяма Джеймс.
- А ты считаешь что-то должно измениться? - пожал плечами Уильям. - Мы так долго жили при Елизавете, что невозможно себе представить, как может быть по-другому. Я родился, а она уже несколько лет сидела на троне!
- Вот именно. Обязательно произойдут изменения. И они могут коснуться театра.
- Не думаю, - безразлично покачал головой Уильям.
- Да все, о чем ты думаешь, - это Элизабет и утерянный экземпляр рукописи. Больше тебя ничего в этой жизни не волнует. Хоть я и разговариваю с автором исторических пьес, которые с таким успехом идут на сцене, такое впечатление, что мой собеседник вообще не в курсе происходящего. Мы с тобой столько ездили по стране с гастролями. Ты обращаешь внимание на нищих, бродяг, снующих по дорогам Англии?
- Обращаю. Для этого и из Лондона не обязательно выезжать. Их и тут полно.
- Вот именно. Поэтому масса людей недовольна правлением королевы. - Джеймс оглянулся.
Они сидели в трактире, и говорить о таких вещах следовало аккуратнее. Было известно, что после провалившегося заговора Эссекса королевских шпионов стало во много раз больше, чем раньше. Они подслушивали и подсматривали. Любые подозрительные разговоры вели прямой дорожкой в Тауэр. Зловещая башня навсегда оставалась страшным призраком для любого, кто хоть раз ее видел.
- Говорят, - продолжил Джеймс, понизив голос, - сама Елизавета, путешествуя по Англии, была неприятно удивлена количеством бедноты, которую встречала по дороге.
- Но какое отношение все это имеет к театру? Всегда существовала цензура и будет существовать. Мы к этому привыкли. Из моих пьес порой вырезали целые куски. Вспомни "Ричарда Второго". Что еще для нас может измениться?
- Посмотрим. Например, решат вообще театры закрыть.
- И, слава богу. Вернусь в Стрэтфорд.
- Ты, между прочим, получаешь немаленькую прибыль от театральных представлений, - напомнил ему Джеймс, - тебе совсем невыгодно, чтобы театр закрывался.
- Дома отец вложил деньги в земли. Я теперь имею и другой стабильный доход. Проживу как-нибудь.
- Эх, не нравится мне твое настроение! Нельзя так зависеть от женщины, - Джеймс вздохнул, - ты же знаешь, что твоя связь с Элизабет рано или поздно закончится.
- Вот поэтому у меня и такое настроение. Тем более она все время говорит о том, как виновата перед мужем, встречаясь со мной. То есть, когда он не сидел в Тауэре, ее вина не была так велика. А сейчас, когда он там, она стала гораздо больше.
- Элизабет отчасти права. Она развлекается в то время, когда он страдает. Уильям, ты устраиваешь себе пьесу в жизни. На самом деле все проще. Не надо усложнять то, что таким сложным не является. Это не спектакль.
- Ошибаешься, спектакль был раньше. Игра закончилась. Когда Генри мне говорил, что выиграет тот, кого выберет Элизабет, тогда мы играли. А она спокойно порхала от одного к другому. В итоге никто из нас не выиграл.
- Звучит банально, но никто и не проиграл. Ваша дуэль не закончилась. Она лишь отложена на время.
Иногда он не выдерживал и начинал такой же разговор с самой Элизабет.
- Ты любишь Генри? - спрашивал Уильям.
- Зачем тебе знать? - вопросом на вопрос отвечала она. - Я ведь с тобой. Разве тебе этого мало?
- Мало, - кивал он и прижимал Элизабет к себе еще сильнее.
О болезни королевы все же Уильям не мог не думать. Несмотря на свои безразличные ответы Джеймсу по этому поводу, он вспоминал Елизавету часто. Ему было искренне жаль, что она умирает, будто в тот единственный раз, когда они виделись, их успели связать невидимые узы. Ее стихи он давно запомнил наизусть. Он словно сроднился с ними и искренне переживал за их судьбу.
Уильям понимал, что, когда королева умрет, он сможет спокойно напечатать сонеты. Но ему не хотелось этого делать. Почему-то и его и ее стихи теперь слились воедино. Она не хотела, чтобы о ее любви слышали все вокруг, и ему не хотелось того же. Уильям не мог даже представить, что когда-то читал эти сонеты вслух другим людям, такими личными они теперь ему казались.
Долгими одинокими вечерами он сидел в своей комнате и ждал. Ждал ее стука в дверь, быстрых шагов по лестнице. Предсказать момент появления Элизабет в его доме было невозможно. Поэтому Уильям бежал домой из театра, каждый день, ожидая, что увидит на столе записку или саму Элизабет. Разочарование бывало особенно велико, когда, указав в письме, что придет, она в итоге не приходила.
- Ты же понимаешь, - объясняла Элизабет потом, - у меня двое детей и жизнь, которую я не могу полностью подчинить своим интересам. За мной следят, каждый шаг под наблюдением сотен глаз. Я очень рискую, приходя к тебе. Иногда думаю, что смогу прийти, а после понимаю, что из дома сегодня не выйти.
Уильям слушал ее, и слова пролетали мимо, ничего не означая, не успокаивая, не принося необходимого спокойствия его душе. Порой она приходила, и тут же после свидания ему становилось еще хуже, чем до него. Вместо радости он испытывал боль и грусть, не имея никаких сил сдвинуться с места, не имея желания писать, общаться с друзьями, гулять по городу.
Но однажды он все-таки пошел бродить по улицам бездумно и бесцельно, пытаясь выбить шагами из души тревогу и постоянные мысли об Элизабет. Недалеко от аббатства Уильям увидел художника, разложившего вокруг свои картины. Уильям остановился. Что-то заставляло смотреть на изображенные лица. Они не были красивы и утонченны, но в их облике была та самая, столь знакомая ему боль. Их лица не озаряли улыбки, глаза оставались печальными. Весь облик этих людей был овеян одиночеством, несмотря на явное присутствие рисовавшего их человека.
- Как вы это делаете? - спросил Уильям художника, показывая на картины.
Тот пожал плечами и проговорил усталым голосом много повидавшего человека:
- Я вижу в людях то, чего они порой и сами в себе не видят. Им не всегда нравятся их портреты, поверьте. Кто ж хочет смотреть себе в душу?
- А если наоборот? Если я хочу перестать смотреть себе в душу?
- Тогда начните смотреть в чужие. Как я. В такие моменты забываешь про свою.
Уильям присел рядом с художником:
- Раньше мне было интересно смотреть в чужие души. Я писатель. Точнее, драматург. Но наступило время, когда для меня это перестало быть интересным. Другие люди превратились в актеров, играющих свои роли. Ничего нового. Постоянный повтор одних и тех же сюжетов.
- Ваша жизнь разве разнообразнее? - уточнил художник. - Боюсь, что нет. Вам лишь кажется, что вы наполнены эмоциями и чувствами, которых другим не понять. На деле вы так же примитивно устроены, как и все остальные. Извините.
- Ничего. Быть может, вы правы. Я слишком много думаю о себе. Но это не значит, что моя жизнь интереснее.
- Искусство всегда гораздо более многообразно, чем жизнь конкретного человека. Если вы возьметесь описать то, что с вами происходит в пьесе, кому это будет интересно? Спектакль провалится. Если я буду рисовать самого себя, то, сколько портретов заинтересует окружающих? От силы один-единственный. Если композитор будет писать музыку, которая звучит в его душе, то сколько он напишет опер? Если актер будет изображать на сцене то, что он на самом деле чувствует, то сколько ролей он сможет сыграть? Нет, искусство предлагает нам гораздо больше возможностей, гораздо больше вариантов развития событий, чем мы можем пережить.
- То есть забыть о себе, о том, что мне лично хочется сейчас сказать?
- Да, именно так. Искусство более масштабно. Ваш маленький мир занимает лишь ничтожную часть того, что может выразить художник. Если поэт будет писать для одной женщины, много ли стихотворений он напишет?
- Около тридцати, - честно ответил Уильям.
- Для всей жизни маловато. Чтобы написать больше, надо писать о вымышленных женщинах, о тех, которых не любил, но которые пригрезились в воображении. Описывать надо идеал.
- Женщина, которую я люблю, идеальна.
- Так не бывает. Реальная женщина никогда не может быть идеальна. Вы любите образ, созданный вашим воображением. Так создайте другие образы. Пусть их будет много. И в этой одной возлюбленной старайтесь видеть все, что рождает фантазия.
- Спасибо, - Уильям встал и еще раз посмотрел на портреты, - у вас их покупают?
- Не очень. Людям нравится смотреть на счастливые лица.
- Я куплю вот этот портрет, - Уильям полез в кошель за деньгами, - красивая, необычная женщина и кого-то мне напоминает.
- Это королева Елизавета в двадцать пять лет. Год ее восшествия на престол. Мне тогда было двадцать, и я видел, как она ехала к Тауэру через весь город. На ее лице отражались и страх, и гордость, и ум, и смятение. А еще она была влюблена. Такое необычное сочетание.
- Говорят, она очень больна, - произнес Уильям, забирая картину.
- На ней закончится целая эпоха. Эпоха театров, фейерверков, нищеты, провалившихся заговоров, мореплавания и военных побед. Неплохое было время, не так ли?
Уильям кивнул и задумчиво посмотрел на рыжеволосую красавицу с печальным взглядом. "Именно тогда она и писала свои стихи", - подумал он и, поблагодарив художника, отправился домой…
* * *
Елизавета лежала в своей спальне и смотрела на потолок. Встать с кровати она не могла почти месяц. С каждым днем ей становилось все труднее говорить. Перед глазами мелькали сцены из прожитой жизни: те, кого она любила, ненавидела, кого отправляла на эшафот, в тюрьму или, наоборот, приближала к себе, разочаровывалась.
Заходившие к ней в спальню интересовались только одним: кого она хочет назначить своим преемником на троне. А ей было все равно. Впервые за все время своего правления Елизавете было все равно, что станется с ее страной.
Она не ощущала себя старой. Напротив, ее разум противился мыслям о смерти. Ее разум восставал против того, что происходило с телом, которое все меньше ему подчинялось. Елизавете хотелось встать, подойти к зеркалу и увидеть копну волос, не тронутых болезнями и сединой, тонкий овал лица, чудную, белоснежную кожу, не тронутою оспой. Хотелось выйти из спальни в красивом, ярком платье, с надетыми украшениями. Хотелось гордо пройти мимо своих многочисленных фаворитов и услышать от них слова восхищения.
Те, кто приходил к ней в спальню, больше не рассыпались в комплиментах в ее адрес. Им было понятно: она умирает. Зачем растрачивать силы зря. Они пригодятся для следующего за королевой короля.
"Кого выберут? Кому предложат трон?" - иногда она задумывалась над выбором, который стоял перед ее подданными. Елизавета никогда не высказывала на этот счет своего мнения. Принципиально. Пока она жива, на этот трон никто не может претендовать. А они советовались, шептались, обсуждали:
- Королева бездетна.
- Королева бездетна?
- У нее нет мужа, который мог бы занять трон после ее смерти…
Эхом эти слова раздавались в ее голове. Они перечисляли ближайших родственников королевы, которые могли бы править Англией. Выбор и тут был невелик. И все пути, в конце концов вели к Якову, королю Шотландии. К нему уже обращался в свое время Эссекс. Письмо с просьбой о поддержке не дошло до адресата, но теперь ситуация изменилась. Никто не говорит о перевороте. Речь идет всего лишь о преемственности власти. "Королева умирает, да здравствует новый король!"
Что больше всего нравилось в Якове? Его мягкотелость. Тем, кто оставался при дворе после правления Елизаветы, хотелось, наконец, почувствовать власть в своих руках. Яков будет благодарен за то, что его посадили править Англией, и будет делать все, что ему скажут.
Оставалось заручиться согласием королевы. Все-таки она должна была одобрить сделанный ее подданными выбор. Они в очередной раз пришли к ней в спальню и столпились вокруг. Елизавета лежала, прикрыв глаза. Она четко понимала, что к ней пришли, но у нее не было желания заниматься делами. Государственный секретарь склонился к самому ее уху и спросил:
- Ваше Величество, нам бы хотелось все-таки знать, кого вы назначаете своим преемником?
Елизавета, как обычно, промолчала.
- Подайте нам знак, если не можете говорить, - секретарь оглянулся в поисках поддержки, - мы вам назовем имя человека, которого бы народ хотел видеть на английском престоле. Подайте знак, - настойчиво повторил он.
Елизавета приоткрыла глаза, и все восприняли это как знак согласия.
- Шотландский король Яков, - произнес секретарь.
- Сын Марии Стюарт, - еле слышно произнесла королева, - никогда.
Ее шепот услышали только два человека: государственный секретарь лорд Берли и хранитель печати граф Каннингтон. Они переглянулись.
- Дайте нам знак, - секретарь сделал вид, что не расслышал, что она сказала.
Остальные видели, как губы королевы что-то шепчут, но решили, что расслышать слова невозможно. Елизавета снова прикрыла глаза. "Им не удастся из меня вытянуть ни слова", - подумала она.
- Знак, - потребовал хранитель. Он понял, что слишком настойчив, и замолчал.
- Яков, король Шотландии, - повторил секретарь.
Им всем хотелось, чтобы эта тягостная процедура закончилась поскорее. Более всего этого хотелось самой королеве. "Они от меня ничего не добьются", - думала она, но воспроизвести что-то громко и четко не могла. От бессилия становилось еще противнее на душе. Елизавета с трудом пыталась найти выход из создавшейся ситуации. Ей хотелось показать всем им, что королевой будет она и только она, что никто не заменит ее на троне. Замены нет. Настоящей и единственной королевой Англии всегда останется Елизавета.
"Я выздоровею, и они поймут, как сильно ошиблись, предлагая мне отпрыска этой предательницы Стюарт. Головы тех, кто сейчас готовит этот заговор, полетят во дворе Тауэра". Елизавета снова приоткрыла глаза. Над ней склонились лица предателей. Из последних сил она вытащила из-под покрывала руки и скрестила их над своей головой в виде короны. "Я и только я буду королевой Англии - вот знак, который они так хотели, чтобы я им подала. Никто другой", - руки упали на кровать, глаза закрылись.
- Она согласна, - торжественно объявил секретарь, - все видели? Она скрестила руки над головой в виде короны.
Окружающие закивали.
- Значит, услышав имя Якова, королева показала нам, что он достоин быть королем Англии.
Она боролась, как могла. Сознание то покидало ее, то возвращалось снова. Елизавета хотела взять в руки письмо Дадли, посмотреть еще раз на его портрет, лежавший в шкатулке. Но ее больше никто не слышал, никто не спешил выполнять ее указания, потому что она не могла их произнести вслух.
Елизавета вспомнила про свои стихи: "Как жаль, что я так и не вызвала к себе того сочинителя пьес, Шекспира. Было бы интересно почитать, что он там сделал с моими сонетами".
Время медленно ползло, захватывая все больше прошлого в свои объятия и не оставляя ничего для будущего. Мысли, такие четкие когда-то, обретали вид размытой картины. Желание встать становилось нестерпимым. К ней подходили все реже. Государственные вопросы решались как-то без ее участия.
"Как же так? - мучалась она. - Я не позволяла им править страной, не советуясь. Почему они все бросили меня? Никто не несет бумаг на подпись, никто не спрашивает, чего желаю я. Оставили, бросили одну, надеясь, что я не выживу и не отомщу им за такое предательство".
В последнем усилии Елизавета подняла голову. В комнате было темно. Призраки умерших, но таких близких ей людей начали постепенно появляться возле ее постели. Она откинулась на подушки.
- Если и ты так зовешь меня, Роберт, то я не смогу не прийти, - Елизавета улыбнулась.
И если бы кто-то видел в тот момент ее улыбку, то, несомненно, удивился бы. Потому что это была улыбка молодой женщины, полной сил и энергии, у которой вся жизнь еще впереди. А главное, она была влюблена…
- В ее шкатулке нет ничего интересного. Лишь портрет графа Лейстера и его письма. У Шекспира в доме тоже ничего не нашли. Сонеты, пьесы. Не более.
- Доказательства того, что Артур Дадли - сын королевы и графа?
- Их нет.
- Кто претендует на трон?
- Яков. Король Шотландии.
- Она одобрила этот выбор?
- Да, когда ее спросили, показала руками корону над головой.